— Упаси меня Боже, — сказал он, — платить кому бы то ни было злом за добро и смешивать в одну зловредную породу и добрых, и злых! Я принял решение относительно Анны-Марии и ее сына, и ты можешь его узнать: этот особняк, который я рассчитывал купить для себя лично и для моей подруги на одной из новых улиц города, я действительно купил и занялся теперь тем, чтобы хорошенько снабдить его хорошей и красивой обстановкой, хорошей и красивой посудой в шкафах, хорошим и красивым бельем на кроватях. Как только все будет готово, сейчас же совершу законным образом и дарственную запись на все это на имя своего сына, а также и его матери; она будет пользоваться пожизненным владением, он же получит его в окончательную собственность. Бумаги будут выправлены у нотариуса не позже завтрашнего дня. Сходи посмотреть эту «лачугу». Она совсем рядом с твоим домом, на Базарной улице, и ты можешь убедиться, что она весьма привлекательна. Отныне Анна-Мария будет в ней жить, имея достаточно денег, чтобы оплачивать все свои желания, всего иметь вволю, и сделается со своим сыном людьми с достатком. Пусть подохнет от зависти весь город, начиная с противной злюки Гильеметы!Он снял руки с плеч Луи, отошел на три шага и, отвернувшись, докончил про себя, — втихомолку, не раскрывая рта, не шевеля губами и языком:— И главное, пусть Равелинский Христос и Богоматерь Больших Ворот, которых я так неосмотрительно призвал в свидетели над телом умирающего Винсента Кердонкюфа, снимут с меня грех клятвопреступления!Луи Геноле, между тем, от удовольствия и волнения расплакался вовсю. Затем, поразмыслив, сказал:— Ах! Ты очень щедр и люб мне этим… Но хочешь — верь мне, хочешь — нет, а несмотря на всю твою щедрость, незамужняя мать предпочла бы вместо этого богатства отца для своего сына и мужа для себя…Но Тома, вздрогнув, словно его задели за больное место, жестом остановил его. Затем бессильно опустил руки.— Я не люблю ее! — повторил он еще раз неоднократно говорившиеся слова. И он походил на человека, удрученного, раздавленного непосильной ношей…Они миновали ворота и ступили на уличную мостовую. Их поливал частый холодный бретонский дождь. Тяжело ступавший Тома скользил на размягченной уже почве; несколько раз Луи пришлось его даже поддерживать.Когда они подошли к углу улицы Трех Королей, какая-то нищая, до ужаса старая и худая, протянула им свои скрюченные пальцы и попросила милостыни во имя великомученницы Екатерины, святой того дня. Тома, щедрый как всегда, бросил ей монету в шесть ливров. Тогда имущая, как бы ослепленная солнцем, согнулась в своих отрепьях для поклона так стремительно, что лбом ударилась в грязь, и поспешно схватила корсара за край его плаща.— Бог в помощь вам, мой добрый господин! — кричала она, словно блеющая коза, — Бог в помощь вам! Пусть вернет он вам сторицей ваше щедрое подаяние! Конечно, Бог в помощь вам! Все-таки дайте вашу руку старой Марии Шенпердю, чтобы она попробовала вам погадать и предохранить вас, сколько можно, от скверных акул, врагов ваших… Ну, дайте же вашу руку, чтобы добрая старуха Мария прочитала по ней вашу судьбу от начала до конца: хорошее и дурное, дни и ночи, гогу и магогу, — как меня обучили этому египтяне.Удивленный, встревоженный даже, Тома остановился.— Египтяне? — переспросил он.— Ну да, египтяне! — отвечала старуха, — египтяне, цыгане и сарацины, злые и нехорошие племена, укравшие меня у родителей, когда я была еще слабым ребенком. Но Пресвятая Дева Мария защитила меня, потому что я молилась ей, как только умела, а она моя заступница. И проклятые нехристи, державшие меня в плену, все перемерли, кто на виселице, кто на костре, а я — вот она, добрый мой господин!Не колеблясь больше, Тома дал ей левую руку.— Смотри на здоровье! — сказал он.Упоминание Божьей Матери достаточно успокоило его сомнения насчет возможной греховности таких языческих действий. Геноле, напротив, враждебно относившийся ко всякому колдовству, поспешно отступил под самый навес соседнего дома и бросал на гадалку подозрительные взгляды.— О! — воскликнула та, рассматривая вблизи широкую ладонь корсара, — вот уж подлинно знатная рука, добрый мой господин!Она ее трогала концами своих пальцев, иссохших, как у старого трупа, поворачивая ее во всех направлениях и под всеми углами зрения.— Я тут вижу много сражений, много побед и много славы, а также много золота и серебра… О! Возможно ли иметь такое счастье и преуспевать чуть ли не во всех предприятиях?.. А! Впрочем… позвольте… вам надо остерегаться брюнета… иностранца, падкого до разврата… вам надо беречься этого человека и беречь от него и свою хозяйку…Тома размышлял, нахмурив брови.— Иностранца? — спросил он.— Ну да! — молвила старуха, — пройдоху, египтянина, цыгана, сарацина, кто его знает! И все же красивого малого, без сомнения… Берегитесь же его, это необходимо… Это здесь написано очень ясно…— Дальше!— Дальше… погодите-ка… Дальше… Эх, что же это мне мешает видеть ясно дальше?Она вдруг выпустила руку, отскочила от Тома на небольшое расстояние и подняла на него внезапно встревоженный взгляд.— В чем дело? — спросил удивленно Тома.— Увы! — сказала она, — увы! Милости и пощады, если я завралась! Это не по моей вине… Это верно здесь написано… взгляните-ка сами: тут как будто бы облако какое, красное облако…— Да что же, наконец?— Кровь… Она сгорбилась и испуганно закрыла локтем голову. Тома, ожидавший худшего, разразился смехом.— Кровь? — повторил он, — кровь у меня на ладошке? Черт побери! Да если бы ты и не увидела этого, старуха, так только сослепу. Я ее пролил больше, чем полагается, за своего короля. Не бойся и гляди сквозь это знатное облако. Что ты там видишь?Но старуха отрицательно качала головой.— Другая кровь, — сказала она, — не такая, как вы говорите, совсем другая.— Ба! — воскликнул Тома, — а какая же?Она снова взяла его руку, несколько ее наклонив.— Кровь, — сказала она решительно, — кровь кого-то, кровь кого-то, кто здесь близко от вас… совсем близко, тут…Тома невольно окинул взглядом пустынную улицу. Нигде не видно было ни одной живой души. Один лишь Геноле стоял здесь под ближайшим навесом. Тома проглотил слюну и снова храбро расхохотался.— Тут, близко? — насмешливо воскликнул он. — Тут не много видно народа! Ну-ка, старая, надень очки и оставь в покое эту кровь, которая меня мало трогает. Продолжай! Что ты там еще видишь?Немного успокоившись, она снова стала смотреть, подняв широко раскрытую руку и держа ее вертикально пальцами вверх.— Ой! — бормотала она, все еще дрожа, — ой, кровь путает все знаки… Нет, погодите, становится понятнее… Вот, поглядите-ка еще, смотрите сами: вот эта извилистая борозда, такая глубокая и красная, которая проходит отсюда и до сих пор, — ну, так это как бы вылитая ваша судьба, — вы сами, иначе говоря…Он наклонил голову и прищурил глаза, стараясь получше рассмотреть эту таинственную извилину, полную таких откровений…— Я? — сказал он наконец, — Я? Это я сам, эта смешная извилина, которая ползет здесь изломами по моей ладони? Ну, ладно! В таком случае смотри же как следует и говори, — куда же, в конце концов, я приду по этой извилине?В то время, как он произносил эти слова, старуха, все еще пристально разглядывавшая руку, вдруг задрожала, и лицо ее исказилось, как бы испуганное неожиданным и ужасным видением. Тома перепросил ее снова. Она, отвечая, начала заикаться, и голос ее, совершенно переменившись, стал глухим и невнятным.— Очень высоко… — произнесла она.— Очень высоко? — повторил Тома, инстинктивно взглянув на крыши. — Куда же это, очень высоко?Она повторила без всяких объяснений:— Очень высоко…Шутя он спросил:— К трону, стало быть?..Она вся изогнулась, вдавив голову в плечи.— Выше, — сказала она, — еще выше…Удивившись этому, Тома повернулся к Луи с вопросительным взглядом. Но тут колдунья, у которой теперь стучали зубы, — от подлинного или поддельного ужаса, — вдруг бросилась в бегство, улепетывая так быстро, словно за ней по пятам гнались все черти ада…Тома, впрочем, ее не преследовал.— Глупости и ерунда, — сказал он только, очень разочарованный. Он снова взял под руку молчаливого Геноле, и они пошли, опираясь друг о друга с братской нежностью.Девять дней спустя, когда они снимались с якоря, вышеописанная нищая колдунья с улицы Трех Королей, которую они, впрочем, больше не видели, а также и ее пророчество, столь необычайное, совершенно вылетели у них из головы. И больше уж туда не возвращались довольно долгое время… ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. РЫЦАРИ ОТКРЫТОГО МОРЯ I В этот день «Горностай» отдал якорь в порту Тортуги. И тут же неподалеку стоял на якоре бриг, который именовался «Летучим Королем» и имел в качестве капитана флибустьера Эдуарда Бонни, по прозванию Краснобородый. Так что положение вещей как будто бы совсем не изменилось со времени первого прихода Тома в Вест-Индию, хотя приход тот произошел целых семь лет тому назад. И сам Тома, беседуя, как и во время оно, в той же кают-компании, с тем же Краснобородым, мог бы впасть в ошибку и подумать, что какая-то тайная магия перенесла его в самый разгар былых времен, если бы Краснобородый, собственной персоной, как только они осушили стаканы в честь своей встречи, не постарался поскорее разрушить столь поэтическую и романтическую иллюзию, доставив своему старому товарищу и Брату Побережья много доказательств того обстоятельства, — которое он, впрочем, считал плачевным и пагубным, — что они действительно живут в лето Господне 1679 — е, а уж не в лето Господне 1672 — е.— Как же так? — спросил Тома, ничего не понимая. — Разве разница так уж велика? Какого черта нам беспокоиться, мне и тебе, что мы стали постарше, чем тогда? На таких ребят, как мы, возраст не влияет. И клянусь тебе, что я чувствую ровно столько же, как и раньше, твердости в поступи и меткости в стрельбе, к тому же еще чертовски длинные клыки!— Алло, — крикнул Краснобородый, хлопая его по ляжкам со всего маху, — алло, товарищ! Вот таким я тебя люблю! Пропади я пропадом, если в недалеком будущем мы с тобой не отправимся вместе всадить эти проклятые длинные клыки в какую-нибудь испанскую шкуру! И сопляк тот, кто отречется! А все-таки ты уж мне поверь, внучок: теперь не то, что прежде, — далеко нет, — как ты сам скоро увидишь… Матрос, поистине я знавал время, когда Тортуга была кое-чем и когда Флибуста тоже кое-что собой представляла. Ну, а очень скоро я узнаю время, когда Флибуста обратится в ничто, а Тортуга — в еще того меньше!.. Да! И пусть изъест им оспой все их потроха и требуху, всем тем, кто послужил этому причиной!Тогда Тома, ни черта не понимавший в этих сетованиях, спросил:— Всем тем? Кто же они? И что за причина, о которой ты говоришь? Заклинаю тебя всеми чертями адовыми, говори! В чем дело? Неужто же в этих водах кто-нибудь решится издеваться над такими людьми, как мы с тобой?На что флибустьер, перейдя к подробным объяснениям, дал исчерпывающий ответ.Совершенно правильно и правдиво было то, что Флибусте ныне грозило полное разорение, которого можно было бы избежать лишь ценой настоящей революции и тысячи перемен во всех обычаях и законах, принятых на Побережье. И причиной этого было не что иное, как тот всеобщий мир, который подписали восемь или десять месяцев тому назад король Франции, король Испании и республика Соединенных Провинций.Совершенно исключительным было и противно тому, что всегда делалось в прошлое время, оба помирившихся государства, а вместе с ними и Генеральные Штаты Голландии, которые действительно втемяшили себе в голову распространить свой мир на все его части света и, в частности, на Америку совершенно так же, как на какую-нибудь Германию или Фландрию. Так что французские губернаторы на Антиллах, начиная с господина де Кюсси Тарена, преемника недавно умершего господина д'Ожерона, решительно отказывались в какой-либо мере поддерживать и помогать флибустьерам в их каперстве и различных предприятиях. Флибуста только-только еще могла рассчитывать на то, чтобы на нее хотя бы смотрели сквозь пальцы и чтобы ей позволяли пользоваться французскими рейдами и портами, без чего само существование авантюристов скоро сделалось бы невозможным.— Пусть так! — перебил Тома, когда Краснобородый дошел до этого места в своих комментариях. — Но если бы даже случилось самое худшее, разве Флибуста не может обойтись без всяких одобрений, так же, как и без всякой поддержки? И ты сам, в свое время, разве не побуждал ты меня нападать на наших частных врагов, совершенно не заботясь о том, являются ли они врагами моего короля или нет, точно так же, как и твоего? Почему же теперь не то, что тогда?— Черт возьми! Да оттого, что тогда мой король и твой тоже мало заботились о том, будут их слушаться за морем или нет!.. И потому, что отныне и твой король, и мой, — да будут они прокляты и тот, и другой! — требуют, чтобы даже здесь их окаянные приказания уважались. Так утверждал в разговоре со мной, с Бонни, или Краснобородым, сам злосчастный Кюсси, который теперь управляет нашей Тортугой, отказывая мне в каперском свидетельстве, которое я у него просил позапрошлый месяц для того, чтобы принять участие в некой экспедиции, организованной одним из наших Братьев, по имени Граммон, против побережья Куманы. И этот самый Кюсси не скрыл от меня, что очень скоро сюда явятся королевские эскадры, чтобы крейсировать вдоль и поперек по нашим водам и заставить нас, хотя бы даже силой, отказаться от наших авантюр и бросить привычную нам жизнь. Да! Все в точности, как я тебе передаю!Тома, скрестив руки и нахмурив брови, слушал эти объяснения.— А ну-ка! — сказал он вдруг. — Брат Бонни, прикинь-ка на пальцах, если умеешь. Помнишь ты тот день, когда я уехал отсюда, возвращаясь к себе домой?— Конечно, пропади я пропадом! — ответил Краснобородый. — Это случилось через несколько месяцев после взятия Сиудад-Реаля. А я купил этого нового «Летучего Короля» из своей доли в добыче, два года назад.— Два года, — повторил Тома. — Два года назад я, стало быть, поднял паруса здесь, на Тортуге, чтобы отправиться, весь осыпанный золотом, к родному моему городу Сен-Мало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25