https://wodolei.ru/catalog/vodonagrevateli/Thermex/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

создание полудемоническое, настолько странно сладострастное, настолько пылкое в утехах любви, что христианин подвергал некоторой опасности свою душу, прикасаясь своим телом к этому пылу. Луи Геноле, человек на редкость благоразумный, — недаром много, много раз крестился он при виде той, кого он про себя называл колдуньей. И вот этой колдунье, или полудемоническому созданию, вдруг понадобились обедни и священники, исповеди и причастия, — ни дать, ни взять, как какой святоше, стремящейся каждый праздничный день подойти к алтарю.— Ну что же вы молчите? — спросила Хуана.Он не знал, что ответить. Данный случай был не только чрезвычайно странный, но и чреватый последствиями. Куда же ее повести, эту, еще никому не известную иностранку? К какому священнику? В какую церковь? Очевидно, только не в собор, куда собираются к воскресной обедне все местные кумушки, заранее навострив языки. И не в маленькие часовни при монастырях, куда допускается лишь ограниченное число привилегированных прихожан… Куда же тогда?.. К крепостной обедне, которая для всех доступна, но на которой встречаются лишь гарнизонные солдаты, так как им запрещено показываться на других обеднях, потому что ревнивые малуанские горожане потребовали этого запрещения, чтобы избавить своих жен от волнующего блеска мундиров королевской армии?— Ну? — нетерпеливо повторила Хуана. — О чем вы размечтались, разинув рот?Он опять ничего не сумел ответить. Тут она вспылила.— В чем дело? — крикнула она. — Или ты меня стыдишься? Или я слишком безобразна или слишком плохого рода, чтобы появляться рядом с подобным тебе мужичьем перед твоей Богородицей Больших Ворот или, лучше сказать, — С Большой дороги, Богородицей пиратов и разбойников? Пес ты эдакий! Заруби себе на носу: в следующее же воскресенье ты отведешь меня за руку в самую святую твою церковь, или же, клянусь памятью моего отца, которого ты убил, — предательски, — ты раскаешься!.. V Между тем, как раз в этот день, а было это в пятницу, кладбищенские ворота были открыты согласно распоряжению господина епископа, желавшего, чтобы раз в неделю, а именно в пятницу — день, освященный страстями Господними — благочестивым малуанцам было предоставлено право и возможность помолиться на могилах своих близких. Вот через эти-то открытые ворота и вошла женщина, держа за руку ребенка. Женщина эта была скромно одета, в дрогетовой юбке и черном вдовьем чепце. Ребенок, небольшого роста, но очень стройный, живой и крепкий, не смеялся однако же и не резвился, а смирно держался подле матери. Оба они, не теряя попусту времени, прошли среди старых и свежих могил, как люди, хорошо знающие дорогу, и, наконец, опустились на колени перед бедным, почти жалким деревянным крестом, на котором написано было имя: Винсент Кердонкюф.Женщина была Анна-Мария Кердонкюф, сестра покойного, а ребенок — незаконный сын Тома Трюбле, рожденный этой Анной-Марией, незамужней матерью.Месяцев через пять после смерти злополучного Винсента, месяцев через пять, значит, и после отъезда Тома, капитана «Горностая», бедная Анна-Мария, обреченная с тех пор на долгое одиночество, — или навсегда, — родила этого незаконного сына, в лето Господне 1673 — е. во вторую пятницу Великого поста «Всякая девушка, которая споткнется и сойдет с прямого пути честной женщины, всегда дорого платит за свою слабость или глупость. Но Анна-Мария в данном случае поплатилась, по крайней мере, за четверых и двадцать раз готова была умереть от множества оскорблений, жестокостей и даже грубых нападок, которые градом сыпались на нее со всех сторон. Как она все-таки спаслась и не умерла сразу же от голода и холода, как вскормила своего ребенка, воспитала и обучила его, — пожалуй лучше, чем своих законных отпрысков разные мещане и знатные дамы, должным образом обвенчанные, гордящиеся этим, и мужьям своим, и очень часто даже, наставляющие рога, — Бог ее знает и только он один!Конечно, все вначале отталкивали ее, оскорбляли и показывали на нее пальцем. Отец ее и мать, люди добродетельные, поспешили выбросить ее на улицу, как только проступок ее получил огласку. Она ютилась, где могла, и родила на улице — как бездомная кошка или собака — так как родильные приюты, разумеется, строятся не для потаскух! Даже при этом бедственном ее состоянии прохожие отворачивались от нее. И только две монахини монастыря Богоматери совершили милосердный поступок и соблаговолили присутствовать при ужасных родах этой зачумленной. Ребенка же из большого снисхождения окрестил священник, понятно, что без церковного звона и подарков. После этого уже никто больше не беспокоился ни о матери, ни о ребенке.Несмотря на это, мать выжила, сын тоже. Эта Анна-Мария Кердонкюф чего-нибудь да стоила. У нее не было недостатка ни в энергии, ни в решимости, и, кто знает? — ей, может быть, не потребовалось бы особенно благоприятных условий для того, чтобы сделаться самой порядочной из порядочных женщин у домашнего очага супруга, который бы очень гордился, и вполне справедливо, такой супругой. Рок судил иначе! Но даже низведенная до состояния полного ничтожества, каким становится, не имеющая мужа роженица, прежняя подруга Тома Трюбле сумела честно зарабатывать свой хлеб насущный, несмотря даже на то, что весь город всячески изощрялся, чтобы сделать его горше полыни.Прошло пять лет горького одиночества. У Анны-Марии Кердонкюф не осталось больше ни родных, ни близких, ни друзей. Родители отвергли ее, запретив ей даже носить их имя, считая, что она марает его, и заставив ее при помощи господ из Магистрата, которые издали даже по этому поводу специальное постановление, именоваться просто Анной-Марией. Теперь Анна-Мария не принадлежала, стало быть, ни к какой семье, и, естественно, что каждый старался держаться от нее подальше. С какой стати стали бы посторонние принимать в ней участие и спасать погибшую дочь от справедливого гнева уважаемого родителя?Впрочем, никого не удивляла такая суровость со стороны отца. В противоположность Трюбле, простым рыбакам, которые мало-помалу разжились благодаря каперству, Кердонкюфы были из старинного рода горожан, состояние которых, когда-то гораздо более значительное, теперь оскудело. Но, как это свойственно людям, гордость и тщеславие этого рода, близкого к упадку, возрастали по мере ослабления его денежного могущества. Так что дурное поведение несчастной Анны-Марии словно каленым железом прижгло уже задетое и страдающее самолюбие всех Кердонкюфов, имевшихся в наличии в Сен-Мало.Хуже всего было то, что эти самые Кердонкюфы свысока относились к Тома Трюбле, отпрыску рыбачьего рода, когда он вознамерился, как уже известно, чуть-чуть поухаживать за их невинной еще Анной-Марией. Ухаживание это не могло, конечно, остаться незамеченным для зорких глаз сплетниц… И вот Кердонкюфы начали кочевряжиться. Так что парень обиделся, и презрение это к нему со стороны родных его возлюбленной, без сомнения, укрепило его в намерении окончательно порвать с девушкой. Гильемета Трюбле, сначала подруга, а затем соперница и враг Анны-Марии, позлорадствовала этому разрыву, которому и сама всеми силами способствовала. И Кердонкюфы, со своей стороны, ему порадовались, хотя им и было досадно слышать, как те же сплетницы запели другую песню и стали болтать повсюду, что сам же парень Трюбле послал к черту Кердонкюфскую дочку… Впрочем, они делали вид, что не замечают этих сплетен, твердя всем и каждому, что никогда девушка, подобная их Анне-Марии, такой благородной крови и происхождения, не удостоила бы даже вниманием этого беспутного малого, это ничтожество, возымевшее наглость поднять глаза на столь недосягаемую для него высоту. На что они и нарвались, потому что когда обнаружилась беременность Анны-Марии, они уже не посмели столь открыто себе противоречить, им уже нельзя было обвинять Тома и нельзя было, значит, требовать и удовлетворения. Раз дочь их совершила ошибку, она перестала быть их дочерью. Впрочем, что касается Тома, то месть Кердонкюфов должна была немедленно поразить его иным образом: раз Винсент умер, то не ясно ли, что убийца — Тома?Так судили Кердонкюфы. По счастью, господа из Магистрата решили иначе.И как всегда случается со всяким, даже запутанным Делом, и это дело в конце концов постепенно устроилось. Тома, завоевав славу и богатство за океаном, прослыл в конечном счете таким молодцом, что всякие клеветнические толки на его счет заглохли. Винсент, ставший прахом, был забыт. И только самые застарелые и скверные городские сплетницы продолжали еще прохаживаться насчет Анны-Марии, — одной только Анны-Марии, — которая, впрочем, никогда и не выходила из своей конуры, разве что на прогулку со своим малышом, которого она тем сильнее любила, чем больше он ей стоил слез, и который становился славным человечком, умным и хорошим.Так что и само возвращение сеньора де л'Аньеле не внесло сюда никаких перемен.Итак, стоя у могилы Винсента Кердонкюфа, Анна-Мария молилась с большим усердием и сокрушением. Одна лишь, пожалуй, во всем Сен-Мало, — за исключением Тома, — знала Анна-Мария, что брат ее, здесь покоившийся, умер именно из-за нее. Ибо некогда, в день смертельной схватки, Винсент, отправляясь на поиски Тома, объявил это своей сестре, гордо похваставшись даже, что быстро исправит совершенную ею ошибку и без промедления приведет к провинившейся сестре этого мужа, с которым она слишком рано» сочеталась «. Увы! Дело обернулось не так…Итак, Анна-Мария теперь молилась, как привыкла молиться каждую неделю, умоляя Господа нашего Иисуса Христа и его Пресвятую Матерь простить побежденного поединщика, умершего едва ли не в смертном грехе. И ребенок тоже молился, по-детски часто крестясь то правой, то левой ручонкой. Наконец наступила минута, когда ему нечего было уже сказать, так как он два раза подряд повторил от начала до конца все свои молитвы. Он замолчал. И мать его, заметив это, взяла его к себе, сложила его руки между своими ладонями и стала шептать ему на ухо молитву, которую она, очевидно, тут же придумывала и которую он послушно повторял.И вот эта молитва:« Милый маленький Иисусе, сжалься надо мной, который, как и ты, родился без папы. Пресвятая Дева Мария, заступись за меня и попроси Боженьку, чтобы он дал мне кормильца, как дал твоему сыночку. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.» VI — Так, стало быть, — сказал Луи Геноле с несколько смущенным видом, — брата моего Тома, значит, нет дома?— Нет! — ответил Мало Трюбле, радушно протягивая посетителю руку. — Брат твой Тома вышел. Но он наверняка вернется к ужину. И если ты его здесь не подождешь, то сестра твоя Гильемета ни за что тебе этого не простит, потому что она умирает от желания с тобой поболтать. Оставайся, братец, и положи-ка сюда свою шляпу, а то ты так вертишь ею в руках, что, пожалуй, пообтреплешь ей поля. Оставайся, говорю тебе! И поужинаешь с нами, развеселишь нас всех, и старых и молодых. У матери там петух варится в котле… Ей богу, сынок, оставайся! А не то я рассержусь!.. В самом деле, разве ты нам не родной?Луи Геноле, столь сердечно понуждаемый, остался.Немного бывало гостей в доме на Дубильной улице. Благоразумные Мало и Перрина, хоть и разбогатели теперь, не захотели ни в чем менять свою прежнюю жизнь, сойдясь оба в том, что они слишком стары, чтобы заводить что-нибудь новое, как бы ни было оно, — или как бы ни казалось, — так и хорошо. Тома пусть поступает по-своему и сколько ему угодно изображает буржуа или даже вельможу. Отец же его и мать, родившиеся рыбаком и рыбачкой, так рыбаком и рыбачкой и помрут. Тем не менее, из поздно пришедшего к ним богатства они извлекли наиболее существенное, — больше удобств и покоя, больше разнообразия в еде, вино лучшего качества, более мягкие постели. Но ничего больше. И в особенности ничего такого, что клонилось бы скорее к удовольствию посторонних, чем к удовольствию хозяев дома. Ни Мало, ни Перрина нисколько не заботились о том, чтобы видеть у себя в гостях теперь, когда они обзавелись деньгами, эту шутовскую клику, которая именуется хорошим обществом, — породу людей, которые, понятно никогда бы и не подумали зайти на Дубильную улицу, пока Мало и Перрина были бедняками.Поэтому в доме у них бывали одни лишь истинные друзья, друзья прежнего времени. И для них дверь была всегда широко открыта. И Луи Геноле, которого все почитали славным братом Тома и таким же Трюбле в сердце своем, как если бы он им был по кровному родству, доставлял им всегда большую и искреннюю радость каждый раз, как ему случалось постучать в дверь их дома.Оставшись с глазу на глаз, или вроде того, — так как старик задремал, как всегда, в своем кресле, поджидая время ужина, — Гильемета и Луи могли вволю наговориться.— Итак, — повторила Гильемета после долгих расспросов все об одном и том же, — итак, вы не знаете куда отправляется Тома и где он пропадает столько времени, уйдя от нас один и в меланхолии?— Не знаю, — упрямо повторил Луи.Кое о чем он догадывался, но и самая строгая правдивость не обязывала его говорить о том, в чем он не был вполне уверен. С другой стороны, ему было неприятно, даже и с добрыми намерениями, выдавать тайны Тома.Подозревающая что-то Гильемета, продолжала настаивать:— Неужели вам, своему помощнику, Брату Побережья, он ничего не рассказывает?— Ничего! — сказал Луи. И на этот раз он проговорил это с горечью, не ускользнувшей от внимания Гильемета и уверившей ее в том, что он не лжет. Она сама слишком хорошо понимала, что можно грустить и печалиться, видя, что тебя изгоняют, лишая ответной нежности, из сердца человека тобой любимого, не давая больше проникать в его тайны, на что, казалось, ты был вправе рассчитывать.— В таком случае, — сказала она, — раз вы скоро будете с ним разговаривать, расспросите его хорошенько и узнайте у него всю правду. Честью вам клянусь, что все это меня очень беспокоит, и даю голову на отсечение, что в этой тайне кроется немало худого!На что Луи Геноле только покачал головой, так как и сам он не меньше был убежден в этом, и не без основания, а даже, увы, с гораздо большими основаниями:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25


А-П

П-Я