Джелли Дюран
Раб


Дюран Джелли
Раб

Джелли Дюран
Раб

Талант - религия, требующая постоянных
жертвоприношений. Если один его адепт
отрекается, его место на костре занимает
другой. А слава, эта неверная
возлюбленная, с улыбкой зажигает факел,
становясь палачом.
Талант сжигает жизнь человека, чтобы
человечество продолжало жить... Спасибо
тем фанатикам, огонь таланта которых
осветил жизненный путь многим и многим
другим людям.
На поверхности воды в выложенном каменными плитами бассейне играли веселые солнечные блики. Бассейн был разделен сетью на две части; в глубокой части плескались старшие дети царя Керха, умеющие плавать, в мелкой резвились малыши. На краю бассейна разлеглись две большие мохнатые собаки, специально обученные для спасения тонущих. Дети часто забываются, играя, и могут не заметить, как гибнет братик или сестричка. Собаки - нет.
Им было жарко, они высунули розовые влажные языки, но бдительности не теряли, готовые в любой момент броситься в воду. Им не нужна была команда, собак приучили вытаскивать из воды человека, как только он начинал барахтаться.
Собаки приглядывали за старшими детьми, а в мелкой части бассейна по пояс в теплой, прогретой солнцем воде стоял Ксантив. Он учил плавать Эвилу, самую младшую дочь царя. Лежа на широкой ладони Ксантива, трехлетняя девочка шлепала ручками и ножками по воде и весело смеялась, когда фонтаны сверкающих брызг обдавали его. Два братика годом и двумя старше не отставали от нее.
У мощного, немного грузного, обладавшего зычным басом и неукротимым аппетитом ко всему - будь то еда, вино или женщины - царя Керха было девять детей, но лишь самая старшая дочь, царевна Илона, была рождена в законном браке. За те два года, которые Ксантив прожил во дворце, он видел ее всего несколько раз - маленькая хрупкая фигурка, всегда с головой закутанная в тонкие драгоценные покрывала, она почти никогда не выходила во двор, паланкин для прогулок подавали к особой двери из ее покоев. Ей было около семнадцати лет; говорили, что она необыкновенно красива, хотя мало кто видел ее лицо.
Ее матерью была царевна из маленькой страны, покоренной Керхом в молодости. Через два года после свадебных торжеств она умерла родами, подарив царю двойняшек - мальчика и девочку. Мальчик ненамного пережил свою мать, уйдя вслед за ней через несколько дней, а девочка так и не узнала, что такое хворь. Безутешный Керх дал дочери имя ее матери и совершенно ее избаловал. Он ни в чем ей не отказывал.
В память об искренне любимой жене он поклялся никогда больше не вступать в брачный союз, но, будучи молодым здоровым мужчиной, он не мог совсем обойтись без женщин. Его ложе делили юные рабыни, от них и родилось еще восемь детишек, начиная от тринадцатилетнего Аврелия и заканчивая трехлетней Эвилой.
По закону дети рабынь не могли претендовать на корону, но дети царя не могли быть и рабами. По крайней мере, при жизни отца. Они воспитывались, как отпрыски благородных семейств и по достижении зрелых лет либо по смерти царя должны были получить свою долю в наследстве. Все три незаконных дочери царя были обручены с мальчиками из древних родов - их отцы боролись за честь породниться с царем - а сыновья Керха прямо с рождения становились владельцами обширных поместий, которые до их совершеннолетия управлялись надежными людьми. Керх не забывал о том, что этот выводок детишек разобрал по капельке его кровь, и каждый из них - его маленькое продолжение. Он пошел еще дальше в своей заботе: он возвращал свободу женщине, подарившей ему очередного малыша.
Ксантив любил этих детишек и с удовольствием выполнял свои обязанности няньки и воспитателя. Дети платили ему искренней привязанностью, поверяли ему свои маленькие секреты - Ксантив хранил их, как военную тайну, и никогда не смеялся над детьми. Иногда маленькие отпрыски царя звали Ксантива по ночам, когда им снилось что-то страшное, и он до утра не смыкал глаз, охраняя детский сон.
Керх терпеть не мог, когда его детям напоминали о том, что их матери когда-то носили рабский ошейник, и тем лучше было его отношение к рабу Ксантиву, который в разговорах с детьми умело избегал щекотливых тем. Но не только Керх выделял его из толпы остальных рабов.
Рожденный свободным, Ксантив был воспитан в храме Бога войны, настолько грозного, что даже его жрецы не решались вслух произносить его имя. Перешагнув через порог юности, Ксантив стал солдатом и попал в рабство на поле боя... Он сумел не опуститься, не стать скотом в человечьем обличье, нашел в себе силы сохранить гордость и достоинство свободного человека. Узкий бронзовый ошейник с вычурным рельефом он носил с таким видом, будто это было украшение, а не позорное клеймо. Он заставлял с уважением относиться к себе - своим умом, своей невозмутимостью и уверенностью в том, что он человек, а не скот. С ним считались, как если бы он был свободным, и никто не решался окликнуть его - "Эй, раб!" Даже его странное, непривычное для слуха имя все запомнили очень легко...
Звеня серьгами и задыхаясь, прибежала Олака, молодая рабыняповариха. От быстрого бега туника сбилась, обнажая пышную красивую грудь и круглые бедра, каштановые волосы растрепались. Старшие мальчики, в которых уже проснулось влечение к женщинам, подплыли ближе к краю бассейна, глядя на нее с нескрываемым интересом.
- Женкай потащил купать Толстого Юрама! - выпалила она, возбужденно блестя глазами.
- Одеваться! - скомандовал Ксантив.
С радостным визгом дети повыскакивали из воды. Наспех вытираясь, натягивали одежду, торопливо шнуровали сандалии, собаки суетились около них виляя хвостами. Ксантив, одеваясь, широкой спиной чувствовал горячий взгляд Олаки... Жаль, что он не испытывал вожделения к ней и был вынужден игнорировать все знаки внимания с ее стороны.
"Купание" было нечастым и н невинным развлечением для обитателей дворца. Связано оно было с давним порядком, заведенным Женкаем - управителем царского поместья.
Женкай пользовался симпатией рабов; сморщенный, высохший человечек, который не мог обойтись без язвительной брани, он обладал обостренным чувством справедливости. "Люди делятся на три породы: благородные, свободные и рабы", - любил повторять он. Он не считал рабов скотами и никогда не допускал напрасной жестокости. Конечно, надсмотрщики ходили с плетями - как и в любом другом месте - но никто не видел с плетью Женкая.
Пища для рабов во дворце была очень неплохой - кое-кто из свободных мог позавидовать - одежда была далека от сравнения с лохмотьями. А предметом постоянных придирок Женкая была чистота - он требовал, чтобы рабы во дворце мылись не реже раза в неделю, и даже распорядился выдавать им немного дешевого мыла. "Купание" же ожидало грязнуль.
Толстый Юрам на самом деле был не толстым. Вечно отекший, апатичный; сначала Ксантив думал, что тот болен, но быстро понял - Юрам опустился. Его одутловатая физиономия наводила уныние на всех; Женкай купил его, потому что тот был прекрасным конюхом, но это качество никак не могло влиять на отношение к нему остальных рабов. Рабы избегали его, в общей комнате, где спал и Ксантив, Юрама быстро прогнали в самый дальний и неудобный угол. К тому же, кроме равнодушия, Юрам отличался потрясающей нечистоплотностью. Он в буквальном смысле слова порос грязью. Рабы с замиранием сердца ждали - ну когда же терпение Женкая лопнет, и Юрама пару раз окунут в речку.
Они прибежали на берег одними из первых. Ксантив посадил на плечи двоих младших мальчиков, Олака взяла на руки Эвилу, чтобы малышам было лучше видно. Вскоре в клубах пыли показалась процессия - впереди Женкай, за ним трое рабов тащили обвязанного подмышками Толстого Юрама, которого подстегивали плетями двое надсмотрщиков. Юрам, внезапно оживший, упирался поупрямее иного осла, плакал, размазывая слезы по грязному лицу, пытался упасть на колени. Вопли его были слышны издалека.
- Не надо! - вопил он. - Я ничего такого не сделал! Не надо меня топить!..
Шедшие рядом свободные слуги и рабы отвечали громким смехом на каждый вскрик Толстого Юрама. Когда его вывели на обрыв, он завизжал, змеей вывернулся из рук державших его рабов, припустил бежать прочь от берега. Веревка натянулась, он упал, вцепился в жухлую от жары траву, не переставая вопить на самых высоких нотах. Его вновь подтащили к краю, столкнули вниз. Юрам упал, вытолкнув столб воды, тут же вынырнул, все еще отчаянно крича.
Плача от смеха, Женкай крикнул ему сверху:
- Мойся, помесь гиены и навозной мухи! От твоей вони уже лошади беситься начали. Мойся, а то я в самом деле утоплю тебя!
Ему опустили мыло в ведре; всхлипывая, Толстый Юрам принялся судорожными движениями оттирать грязь, пока Женкай виртуозно издевался над грязнулей. Вскоре он устал, но испытания Юрама на этом не закончились: теперь он стал мишенью для молодых рабынь, будто соревновавшихся в меткости колкостей.
Ксантив хохотал вместе со всеми. Приученный к чистоте с детства, он никогда не оказывался в положении Юрама, вынужденного публично отмываться и стирать свою одежду, а потому мог по достоинству оценить находчивость и чувство юмора Женкая, придумавшего такой замечательный способ борьбы с грязью.
Олака прислонилась мягким плечом к Ксантиву, одарила его жарким взглядом. Будто почувствовав это движение, Аврелий повернул голову, гадко ухмыльнулся:
- Ксантив, а ты знаешь, что я вчера слышал?
Ксантив только поднял глаза к небу. Дети, обожавшие "своего" Ксантива, естественно, ревновали его решительно ко всем, и Аврелий явно не собирался сказать ничего хорошего по адресу Олаки.
- Ты потом мне это скажешь, ладно? - попробовал урезонить его Ксантив.
- Не-ет, ты послушай, - упрямо гнул свое Аврелий. - Я вчера слышал, как Олака плакалась Женкаю! Она ему сказала, что если он не прикажет тебе прийти ночью в ее комнату, то она утопится в этой речке. А он ей ответил, - Аврелий давился от смеха, - он ей сказал, что если она не прекратит топить его в слезах, то он выдаст ее замуж за Толстого Юрама! - он звонко рассмеялся и, показывая пальцем на бултыхавшегося в мутной воде раба, добавил: - И пусть она его моет!
Щеки Олаки покрылись пурпурным румянцем. Ксантив вздохнул и терпеливо объяснил:
- Аврелий, во-первых, чужие разговоры подслушивают только очень дурно воспитанные и очень нехорошие люди. Во-вторых, нельзя смеяться над любовью. Любовь - это святое чувство, которое людям подарили Боги. И они сделали это вовсе не для того, чтобы мальчики вроде тебя посмеивались над этим.
Найрам, с деланно серьезным лицом, неожиданно прислонился к Аврелию, томно закатил глаза, передразнивая Олаку. Остальные прыснули. Аврелий дал Найраму подзатыльник и сурово сказал:
- Ты слышал, что сказал Ксантив? Смеяться над святым - все равно, что смеяться над Богами.
Найрам обиженно посмотрел на старшего брата, взъерошил волосы на затылке, но ничего не сказал. Яния тоненько и жалобно спросила:
- Ксантив, а если ты женишься на Олаке, ты будешь спать только с ней? И не будешь приходить к нам ночью?
- Конечно! - ответил Найрам быстрее, чем Ксантив успел открыть рот. Ведь у тебя нет таких грудей, как у Олаки. Ты даже не знаешь, как надо целоваться по-взрослому. Конечно, он будет спать с ней!
- Зато ты все знаешь! - сказал Ксантив, пряча невольную улыбку. - И как целуются "по-взрослому", и что мне нравится в женщинах. Все вызнал! Только, Найрам, мужчины любят женщин совсем не за то, что ты сказал.
- А за что? - деловито спросил Найрам.
- За их душу. И за то, что они есть рядом с нами.
- Вот! - торжествующе выпалила Яния. Подошла к Ксантиву, недовольно отпихнула Олаку, обвила тонкими ручонками его талию. - Я скажу отцу, и он не разрешит тебе жениться на Олаке. Потом я вырасту, и ты женишься на мне.
- Нет, Яния, этого не будет, - твердо сказал Ксантив. - Это невозможно. Как говорит Женкай, мы принадлежим к разным породам людей.
- Невозможно потому, что ты - раб? Да? А тогда я скажу отцу, и он освободит тебя!
Ксантив усмехнулся - как у них все по-детски просто.
- Яния, а если твои сестренки тоже захотят за меня замуж?
- Они еще маленькие, - вполне резонно заметила та.
- Но ведь и тебе пока только десять лет. А сестренки быстро вырастут.
- А я первая буду большой! - нашлась Яния.
- Не первая, - сказал Найрам. - Еще Илона. Она уже большая.
- Да, Илона.., - мрачно протянул Аврелий. - Илона - главная во дворце. Она главнее, чем отец. Как она скажет, так и будет. Хорошо, что она не хочет замуж за Ксантива.
Почему-то при упоминании старшей сестры дети разом погрустнели.
- Смотрите, Толстого Юрама вытаскивают, - отвлек их Ксантив.
Юрам трясся крупной дрожью. Вцепившись в веревку, он с ужасом глядел на оставшуюся внизу воду.
- По-моему, он теперь и близко к воде не подойдет, - сказала Олака. Побоится, что Женкай подойдет сзади и утопит его.
Будто услышав ее слова, Женкай обернулся. Сверлящий взгляд его маленьких глаз упал на Ксантива, пронзительный голосок перекрыл общий шум:
- А, Ксантив! Ты-то мне и нужен.
- Я чистый! - смеясь, ответил Ксантив. - В "купании" необходимости нет.
Он давно привык к тому, что за угрожающим тоном управителя редко скрывалась реальная угроза.
- И Аврелий здесь, - сказал Женкай, подойдя ближе.
- И я чистый, - в тон Ксантиву ответил Аврелий. - Мы только что плавали, у меня еще волосы мокрые.
- Я вижу! Аврелий, а почему ты отказался стричь волосы? Хочешь с длинными кудрями ходить? Или на Ксантива смотришь? Ну так ему положено он бывший монах. А ты должен стричься.
Действительно, длинные, до плеч, пепельные волосы Ксантива были его отличием как воспитанника Энканоса. Но откуда об этом стало известно Женкаю? Ведь Ксантив с того момента, как на его шее впервые заклепали рабский ошейник, никому не говорил, кем были его наставники.
- Бегом во дворец! Аврелий, тебя хочет видеть царь, а ты, Ксантив, зайдешь в кузницу и там дождешься меня. За детьми Олака присмотрит.
1 2 3 4 5 6 7 8