https://wodolei.ru/brands/Viega/eco-plus/
И тогда, якобы для того, чтоб согреться, они стали подбирать камни и швыряться ими в окна соседних домов.
Им удалось попасть в два или три окна, и они охотно продолжили бы столь увлекательное развлечение, но вдруг; появились двое мужчин, закутанных в плащи; при виде двух бегущих молодых людей они преградили им путь и громко приказали остановиться.
Юноши остановились, ведь они бежали, но не убегали.
— По какому праву вы приказываете нам остановиться? — воскликнул, подойдя поближе к одному из этих двоих, герцог де Монпансье. — Идите своей дорогой и не мешайте благородным людям развлекаться в свое удовольствие.
— Ах, прошу прощения, монсеньер, я вас сразу не узнал, — сказал тот, к кому обратился герцог де Монпансье. — Я де Шавиньи, начальник сотни гвардейцев-лучников, а вместе со мной направляется в Лувр господин де Карвуазен, первый конюший короля.
— Добрый вечер, господни де Шавиньи! — произнес принц де Ларош-сюр-Йон, подавая руку командиру гвардейской сотни, в то время как герцог де Монпансье со всей учтивостью отвечал на приветствие первого конюшего его величества. — Так вы говорите, господин де Шавиньи, что направляетесь в Лувр?
— Да, принц.
— А вот мы идем оттуда.
— В такой час?
— Заметьте, господин де Шавиньи, если этот час годится, чтобы идти в Лувр, он точно так же годится, чтобы уйти оттуда.
— Прошу прощения, принц, как только я убедился, что это вы, у меня не было ни малейшего намерения проявлять нескромность и расспрашивать вас.
— И в этом ваша ошибка, уважаемый сударь, ибо у нас есть для вас весьма интересные новости.
— Касающиеся королевской службы?
— Вот именно, касающиеся королевской службы. Вы сейчас узнаете нечто, господин великий конюший, — захлебывался от смеха принц де Ларош-сюр-Йон.
— Правда? — спросил г-н де Шавиньи.
— Истинная правда!
— О чем речь, господа? — осведомился конюший.
— Речь идет о великой чести, только что оказанной его величеством одному из своих самых блестящих полководцев, — заявил принц де Ларош-сюр-Йон.
— А заодно моему брату де Жуэнвилю, — добавил герцог де Монпансье, — настоящему школяру, каким он оказался.
— О какой чести вы говорите, принц?
— Кто этот блестящий полководец, герцог? ,
— Господа, это маршал де Сент-Андре!
— Но какие почести в состоянии его величество добавить к тем, какими он уже осыпал господина де Сент-Андре: маршал Франции, первый камергер двора, обладатель большой ленты ордена Святого Михаила, кавалер ордена Подвязки? Есть же, в самом деле, счастливые люди!
— Судя по обстоятельствам, да!
— То есть как это судя по обстоятельствам?
— Без сомнения, такая честь, возможно, не подошла бы вам, господин де Шавиньи, ведь у вас молодая и красивая жена; да и вам, господин де Карвуазен, ведь у вас молодая и красивая дочь…
— Это правда? — воскликнул г-н де Шавиньи, начавший что-то понимать.
— Самая настоящая, мой дорогой, — заявил принц де Ларош-сюр-Йон.
— Но вы абсолютно уверены в том, что говорите? — спросил г-н де Шавиньи.
— Черт побери!
— То, о чем вы сказали, весьма серьезно, мой принц! — заметил г-н де Карвуазен.
— Вы так полагаете? А я, напротив, считаю, что это весьма комично.
— Но кто вам об этом рассказал?..
— Кто нам об этом рассказал? Да никто. Мы сами видели!
— Как?
— Я видел это лично, а вместе со мной видели господин де Ларош-сюр-Йон, господин де Сент-Андре, мой брат де Жуэнвиль, который, замечу в скобках, должен был видеть намного больше, чем другие, поскольку держал канделябр… На сколько свечей, принц?
— На пять! — откликнулся принц де Ларош-сюр-Йон и вновь разразился звонким смехом.
— Союз его величества с маршалом никем более не ставится под сомнение, — с серьезнейшим видом объяснял герцог де Монпансье, — и начиная с этого момента еретикам только и остается, что хорошо себя вести. Вот о чем мы собираемся уведомить всех истинных католиков Парижа.
— А разве это возможно? — воскликнули одновременно г-н де Шавиньи и г-н де Карвуазен.
— Это именно так, как я имел честь сообщить вам, господа, — заявил принц. — Новость эта самая свежая, ей нет еще и часа, поэтому мы считаем, что, рассказав ее вам, мы доказали истинную нашу приязнь к вам. Само собой разумеется, что мы сделали это с тем условием, что вы распространите эту новость далее и передадите ее всем, кто вам встретится.
— А поскольку в этот час встречается мало друзей и редко кому выпадает такое счастье, как нам, встретившим вас, то советуем поступать как мы: заставляйте отворять закрытые двери, отрывайте друзей ото сна и сообщайте им тайну, как поведал ее тростнику цирюльник царя Мидаса: «Король Франциск Второй — возлюбленный мадемуазель де Сент-Андре!»
— Ах, господа, клянусь честью! — воскликнул великий конюший. — Все будет именно так, как вы сказали. Я терпеть не могу маршала де Сент-Андре, и тут неподалеку живет один мой друг, кому эта новость доставит такое удовольствие, что я без колебаний разбужу его сразу же, как только распрощаюсь с вами, даже если он погрузился в самый глубокий сон.
— А вы, многоуважаемый господин де Шавиньи, — произнес принц де Ларош-сюр-Йон, — как мне известно, не испытываете никаких сердечных чувств по отношению к господину де Жуэнвилю, и я не сомневаюсь, что вы последуете примеру господина де Карвуазена.
— О, клянусь верой, конечно! — воскликнул г-н де Шавиньи. — Вместо того чтобы отправиться в Лувр, я отправлюсь домой и расскажу об этом своей жене. Завтра к девяти часам утра об этом будут знать четыре ее подружки, и, смею вас заверить, это все равно, что протрубить из четырех труб на все четыре стороны света.
При этих словах четверо дворян распрощались друг с другом, причем молодые люди направились берегом реки в сторону Монетной улицы, а г-да де Шавиньи и де Карвуазен пошли не в Лувр, а каждый в своем направлении, чтобы добросовестно распространить новости дня, а точнее, ночи.
Прибыв на Монетную улицу, принц де Ларош-сюр-Йон заметил поверх вывески, скрипящей на ветру, освещенное окно.
— Смотрите, — произнес герцог, — вот это чудо! Вот вам, жилище буржуа, где в половине четвертого ночи горит свет! Это либо новобрачный, либо поэт, сочиняющий стихи.
— Должно быть, это именно так, как вы говорите, мой дорогой, и я сейчас вспомнил, что меня приглашали на свадьбу. Господи, мне бы так хотелось показать вам молодую жену метра Балтазара! Вы бы увидели, что девушка, даже если она и не дочь маршала Франции, вполне может быть красивой и без этого; однако, вместо жены мне придется показать вам мужа.
— Ах, дорогой принц, немилосердно с вашей стороны подзывать беднягу к окну в такой момент!
— Ладно! — проговорил принц. — Это единственный человек, кому открытое окно заведомо не причинит вреда.
— Отчего же?
— Оттого, что у него и так все время насморк. Он меня» знает уже десять лет, но мне ни разу не удавалось вытянуть у него четкое и ясное «Здравствуйте, мой принц!».
— Тогда посмотрим на него!
— Тем более что он владеет баней и гостиницей, у него даже парильни на Сене, и завтра, принимая посетителей, он расскажет им историю, которую мы ему сейчас сообщим.
— Браво!
И молодые люди, прямо как два школяра, спустились к реке набить карманы камешками, но не для того, чтобы бросать их вдоль поверхности воды и подсчитывать, сколько раз они подпрыгнут; когда целеустремленные молодые люди отошли от берега, наполнив карманы речной галькой, они рассчитывали метать свои снаряды в направлении тех домов, которые надеялись взять приступом.
И вот принц, вытащив из кармана камешек, отошел на два шага назад, чтобы прицелиться, точно так же как это у нас на глазах, только с более коварными намерениями, делал Роберт Стюарт, а затем бросил его в освещенное окно.
Окно тотчас же отворилось, так что даже можно было подумать, будто открыл его пущенный туда кусочек гальки.
Появился человек в ночном колпаке и со свечой в руках, пытавшийся крикнуть:
— Разбойники!
— Что он сказал? — спросил герцог.
— Вот видите, к нему надо привыкнуть, чтобы понимать, что он сказал. Он назвал нас разбойниками.
И, повернувшись к окну, принц крикнул:
— Не кипятитесь, Балтазар, это я!
— Вы… ваше высочество?.. Пусть ваше высочество извинит меня!.. У вас полное право бить мои стекла, если вам угодно.
— О Боже! — воскликнул герцог, хохоча во все горло. — На каком языке говорит ваш знакомый, принц?
— Знающие люди утверждают, что это наречие — смесь ирокезского и готтентотского. Тем не менее, столь невнятным способом он сообщил нам нечто лестное.
— А именно?
— Что мы имеем право бить ему окна.
— Ах, черт возьми! Это заслуживает благодарности.
И тут он обратился к Балтазару:
— Друг мой, при дворе прошел слух, будто вы сегодня вечером женились и что жена у вас красивая. Так что мы специально отправились из Лувра, чтобы поздравить вас с этим.
— И сообщить вам, мой дорогой Балтазар, что небо насылает холода, а такая погода полезна для произрастания плодов земных.
— Зато, напротив, сердце его величества переполнено жаром и пылом, а это полезно для маршала Сент-Андре.
— Я не понимаю.
— Неважно! Просто повторяйте слово в слово то, что сейчас вам передали, дорогой мой Балтазар. Прочие поймут и уяснят себе, что за этим стоит. Передайте приветы и поздравления супруге.
И молодые люди проследовали дальше по Монетной улице, давясь от смеха и слыша, как кряхтит и покашливает хозяин гостиницы «Черная корова», поскольку он может крепко затворить окно, но не в состоянии сразу вставить разбитые стекла.
XVI. «ОБИРАЮЩИЕ ДО НИТКИ» И «БЕРУЩИЕ ПО СПРАВЕДЛИВОСТИ»
Молодые люди, все еще смеясь, прошли всю Монетную улицу и добрались до улицы Бетизи.
Завернув за угол, они, как им показалось, услышали со стороны особняка Колиньи звон клинков и громкие голоса.
Во мраке за двадцать или тридцать шагов от них разыгрывалась сцена, сопровождавшаяся бряцанием шпаг и разговором на повышенных тонах.
Они спрятались на крыльце дома, стоявшего на углу Монетной улицы и улицы Бетизи.
— А-а! — послышался чей-то твердый и грозный голос, — так вы, значит, воры?
— Черт! — раздался в ответ голос, преисполненный наглости. — Можно считать везением, если в этот ночной час встречаются честные люди.
— Разбойники! — произнес голос, менее уверенный, чем первый.
— Кто такой вор, если немножко не разбойник, и кто такой разбойник, если немножко не вор? — заявил второй» голос, по-видимому принадлежавший своего рода философу.
— Так вы что, хотите нас убить?
— Ни в коем случае, ваша милость!
— Так чего же вы тогда хотите?
— Освободить вас от вашего кошелька, вот и все.
— Заявляю вам, — прозвучал первый голос, — что у меня в кошельке ничего особенного нет, но все равно я не дам вам возможности в этом убедиться.
— Вы напрасно упорствуете, сударь!
— Сударь, позвольте вам заметить, что вас только двое против нас одиннадцати, тем более что ваш спутник, наверно, всего лишь лакей. Сопротивление выглядело бы безумием.
— Прочь! — прогремел первый голос, становясь все более и более грозным.
— Вы, кажется, чужой в этом добром городе Париже, сударь, — раздался голос, вероятно принадлежавший главарю банды, — и скорее всего упорствуете из боязни, что, лишившись денег, останетесь и без крова; но мы воры цивилизованные, сударь, — «берущие по справедливости», а не «обирающие до нитки», и понимаем, как следует себя вести в отношении людей, подобных вам. Будьте любезны передать нам свой кошелек, сударь, и мы выделим вам экю, чтобы вы не оказались без крова, причем мы могли бы сообщить вам адрес приличной гостиницы, где по нашей рекомендации вам был бы оказан великолепный прием. Человек, подобный вам, без сомнения, имеет в Париже друзей, так что завтра, а точнее, сегодня, ибо, зная, что уже почти четыре часа утра, мы вовсе не собираемся вводить вас в заблуждение, — так вот, уже сегодня вы сможете обратиться к своим друзьям, которые, без сомнения, не оставят вас в затруднительном положении.
— Прочь! — вновь послышался тот же грозный голос. — Вы можете отнять у меня жизнь, раз вас одиннадцать против двоих; но что касается моего кошелька, то вы его не получите.
— То, что вы говорите, лишено логики, сударь, — произнес тот, кто, вероятно, был наделен властью говорить от имени всей банды, — ибо стоит нам отнять у вас жизнь, как мы становимся хозяевами вашего кошелька.
— Назад, канальи! И учтите, что у нас две отличные шпаги и два прекрасных кинжала.
— И вдобавок справедливость, господа. Но многого ли она стоит, если несправедливость сильнее?
— А пока что, — продолжил дворянин, казалось наиболее нетерпеливый из них двоих, — примите это!
И он сделал потрясающий выпад в направлении главаря банды, но того выручила привычка к таким схваткам, так что он, будучи настороже, так быстро и ловко отскочил назад, что шпага пронзила лишь его камзол.
Именно этот обмен восклицаниями и бряцание скрестившихся шпаг и услышали принц де Ларош-сюр-Йон и герцог де Монпансье.
Не прекращая схватки, один из сопротивляющейся пары позвал на помощь. Но, поскольку второй явно понимал, что звать на помощь бесполезно, да и унизительно, он бился в молчании, причем, судя по срывавшимся то и дело с уст его врагов проклятиям, наносил удары не в пустоту.
Когда мы заявили, что дворянин, сражавшийся в молчании, понимал, что звать на помощь бесполезно, то надеялись на сообразительность читателя: он догадается, что мы имели в виду.
Бесполезно было звать на помощь именно тех, в чьи обязанности входило такую помощь оказывать, то есть агентов г-на де Муши, главного блюстителя закона во Франции. Эти агенты, которых называли «мушками», или даже «мушатами», курсировали по городу днем и ночью, имея поручение — это правда — арестовывать всех тех, кто покажется им подозрительным.
Но господам «мушкам», или «мушатам», как их ни называй, вовсе не казались подозрительными банды злоумышленников, наводнившие Париж; более того, не раз, когда обстоятельства этому благоприятствовали, а добыча выглядела заманчиво, агенты г-на де Муши оказывали помощь именно этим самым подозрительным, независимо от того, принадлежали они к сообществу воров, «берущих по справедливости», то есть благородных воров, нападавших только на благородных дворян, или к сообществу «обирающих до нитки», горемык самого низшего воровского разряда, довольствовавшихся обычнейшими буржуа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Им удалось попасть в два или три окна, и они охотно продолжили бы столь увлекательное развлечение, но вдруг; появились двое мужчин, закутанных в плащи; при виде двух бегущих молодых людей они преградили им путь и громко приказали остановиться.
Юноши остановились, ведь они бежали, но не убегали.
— По какому праву вы приказываете нам остановиться? — воскликнул, подойдя поближе к одному из этих двоих, герцог де Монпансье. — Идите своей дорогой и не мешайте благородным людям развлекаться в свое удовольствие.
— Ах, прошу прощения, монсеньер, я вас сразу не узнал, — сказал тот, к кому обратился герцог де Монпансье. — Я де Шавиньи, начальник сотни гвардейцев-лучников, а вместе со мной направляется в Лувр господин де Карвуазен, первый конюший короля.
— Добрый вечер, господни де Шавиньи! — произнес принц де Ларош-сюр-Йон, подавая руку командиру гвардейской сотни, в то время как герцог де Монпансье со всей учтивостью отвечал на приветствие первого конюшего его величества. — Так вы говорите, господин де Шавиньи, что направляетесь в Лувр?
— Да, принц.
— А вот мы идем оттуда.
— В такой час?
— Заметьте, господин де Шавиньи, если этот час годится, чтобы идти в Лувр, он точно так же годится, чтобы уйти оттуда.
— Прошу прощения, принц, как только я убедился, что это вы, у меня не было ни малейшего намерения проявлять нескромность и расспрашивать вас.
— И в этом ваша ошибка, уважаемый сударь, ибо у нас есть для вас весьма интересные новости.
— Касающиеся королевской службы?
— Вот именно, касающиеся королевской службы. Вы сейчас узнаете нечто, господин великий конюший, — захлебывался от смеха принц де Ларош-сюр-Йон.
— Правда? — спросил г-н де Шавиньи.
— Истинная правда!
— О чем речь, господа? — осведомился конюший.
— Речь идет о великой чести, только что оказанной его величеством одному из своих самых блестящих полководцев, — заявил принц де Ларош-сюр-Йон.
— А заодно моему брату де Жуэнвилю, — добавил герцог де Монпансье, — настоящему школяру, каким он оказался.
— О какой чести вы говорите, принц?
— Кто этот блестящий полководец, герцог? ,
— Господа, это маршал де Сент-Андре!
— Но какие почести в состоянии его величество добавить к тем, какими он уже осыпал господина де Сент-Андре: маршал Франции, первый камергер двора, обладатель большой ленты ордена Святого Михаила, кавалер ордена Подвязки? Есть же, в самом деле, счастливые люди!
— Судя по обстоятельствам, да!
— То есть как это судя по обстоятельствам?
— Без сомнения, такая честь, возможно, не подошла бы вам, господин де Шавиньи, ведь у вас молодая и красивая жена; да и вам, господин де Карвуазен, ведь у вас молодая и красивая дочь…
— Это правда? — воскликнул г-н де Шавиньи, начавший что-то понимать.
— Самая настоящая, мой дорогой, — заявил принц де Ларош-сюр-Йон.
— Но вы абсолютно уверены в том, что говорите? — спросил г-н де Шавиньи.
— Черт побери!
— То, о чем вы сказали, весьма серьезно, мой принц! — заметил г-н де Карвуазен.
— Вы так полагаете? А я, напротив, считаю, что это весьма комично.
— Но кто вам об этом рассказал?..
— Кто нам об этом рассказал? Да никто. Мы сами видели!
— Как?
— Я видел это лично, а вместе со мной видели господин де Ларош-сюр-Йон, господин де Сент-Андре, мой брат де Жуэнвиль, который, замечу в скобках, должен был видеть намного больше, чем другие, поскольку держал канделябр… На сколько свечей, принц?
— На пять! — откликнулся принц де Ларош-сюр-Йон и вновь разразился звонким смехом.
— Союз его величества с маршалом никем более не ставится под сомнение, — с серьезнейшим видом объяснял герцог де Монпансье, — и начиная с этого момента еретикам только и остается, что хорошо себя вести. Вот о чем мы собираемся уведомить всех истинных католиков Парижа.
— А разве это возможно? — воскликнули одновременно г-н де Шавиньи и г-н де Карвуазен.
— Это именно так, как я имел честь сообщить вам, господа, — заявил принц. — Новость эта самая свежая, ей нет еще и часа, поэтому мы считаем, что, рассказав ее вам, мы доказали истинную нашу приязнь к вам. Само собой разумеется, что мы сделали это с тем условием, что вы распространите эту новость далее и передадите ее всем, кто вам встретится.
— А поскольку в этот час встречается мало друзей и редко кому выпадает такое счастье, как нам, встретившим вас, то советуем поступать как мы: заставляйте отворять закрытые двери, отрывайте друзей ото сна и сообщайте им тайну, как поведал ее тростнику цирюльник царя Мидаса: «Король Франциск Второй — возлюбленный мадемуазель де Сент-Андре!»
— Ах, господа, клянусь честью! — воскликнул великий конюший. — Все будет именно так, как вы сказали. Я терпеть не могу маршала де Сент-Андре, и тут неподалеку живет один мой друг, кому эта новость доставит такое удовольствие, что я без колебаний разбужу его сразу же, как только распрощаюсь с вами, даже если он погрузился в самый глубокий сон.
— А вы, многоуважаемый господин де Шавиньи, — произнес принц де Ларош-сюр-Йон, — как мне известно, не испытываете никаких сердечных чувств по отношению к господину де Жуэнвилю, и я не сомневаюсь, что вы последуете примеру господина де Карвуазена.
— О, клянусь верой, конечно! — воскликнул г-н де Шавиньи. — Вместо того чтобы отправиться в Лувр, я отправлюсь домой и расскажу об этом своей жене. Завтра к девяти часам утра об этом будут знать четыре ее подружки, и, смею вас заверить, это все равно, что протрубить из четырех труб на все четыре стороны света.
При этих словах четверо дворян распрощались друг с другом, причем молодые люди направились берегом реки в сторону Монетной улицы, а г-да де Шавиньи и де Карвуазен пошли не в Лувр, а каждый в своем направлении, чтобы добросовестно распространить новости дня, а точнее, ночи.
Прибыв на Монетную улицу, принц де Ларош-сюр-Йон заметил поверх вывески, скрипящей на ветру, освещенное окно.
— Смотрите, — произнес герцог, — вот это чудо! Вот вам, жилище буржуа, где в половине четвертого ночи горит свет! Это либо новобрачный, либо поэт, сочиняющий стихи.
— Должно быть, это именно так, как вы говорите, мой дорогой, и я сейчас вспомнил, что меня приглашали на свадьбу. Господи, мне бы так хотелось показать вам молодую жену метра Балтазара! Вы бы увидели, что девушка, даже если она и не дочь маршала Франции, вполне может быть красивой и без этого; однако, вместо жены мне придется показать вам мужа.
— Ах, дорогой принц, немилосердно с вашей стороны подзывать беднягу к окну в такой момент!
— Ладно! — проговорил принц. — Это единственный человек, кому открытое окно заведомо не причинит вреда.
— Отчего же?
— Оттого, что у него и так все время насморк. Он меня» знает уже десять лет, но мне ни разу не удавалось вытянуть у него четкое и ясное «Здравствуйте, мой принц!».
— Тогда посмотрим на него!
— Тем более что он владеет баней и гостиницей, у него даже парильни на Сене, и завтра, принимая посетителей, он расскажет им историю, которую мы ему сейчас сообщим.
— Браво!
И молодые люди, прямо как два школяра, спустились к реке набить карманы камешками, но не для того, чтобы бросать их вдоль поверхности воды и подсчитывать, сколько раз они подпрыгнут; когда целеустремленные молодые люди отошли от берега, наполнив карманы речной галькой, они рассчитывали метать свои снаряды в направлении тех домов, которые надеялись взять приступом.
И вот принц, вытащив из кармана камешек, отошел на два шага назад, чтобы прицелиться, точно так же как это у нас на глазах, только с более коварными намерениями, делал Роберт Стюарт, а затем бросил его в освещенное окно.
Окно тотчас же отворилось, так что даже можно было подумать, будто открыл его пущенный туда кусочек гальки.
Появился человек в ночном колпаке и со свечой в руках, пытавшийся крикнуть:
— Разбойники!
— Что он сказал? — спросил герцог.
— Вот видите, к нему надо привыкнуть, чтобы понимать, что он сказал. Он назвал нас разбойниками.
И, повернувшись к окну, принц крикнул:
— Не кипятитесь, Балтазар, это я!
— Вы… ваше высочество?.. Пусть ваше высочество извинит меня!.. У вас полное право бить мои стекла, если вам угодно.
— О Боже! — воскликнул герцог, хохоча во все горло. — На каком языке говорит ваш знакомый, принц?
— Знающие люди утверждают, что это наречие — смесь ирокезского и готтентотского. Тем не менее, столь невнятным способом он сообщил нам нечто лестное.
— А именно?
— Что мы имеем право бить ему окна.
— Ах, черт возьми! Это заслуживает благодарности.
И тут он обратился к Балтазару:
— Друг мой, при дворе прошел слух, будто вы сегодня вечером женились и что жена у вас красивая. Так что мы специально отправились из Лувра, чтобы поздравить вас с этим.
— И сообщить вам, мой дорогой Балтазар, что небо насылает холода, а такая погода полезна для произрастания плодов земных.
— Зато, напротив, сердце его величества переполнено жаром и пылом, а это полезно для маршала Сент-Андре.
— Я не понимаю.
— Неважно! Просто повторяйте слово в слово то, что сейчас вам передали, дорогой мой Балтазар. Прочие поймут и уяснят себе, что за этим стоит. Передайте приветы и поздравления супруге.
И молодые люди проследовали дальше по Монетной улице, давясь от смеха и слыша, как кряхтит и покашливает хозяин гостиницы «Черная корова», поскольку он может крепко затворить окно, но не в состоянии сразу вставить разбитые стекла.
XVI. «ОБИРАЮЩИЕ ДО НИТКИ» И «БЕРУЩИЕ ПО СПРАВЕДЛИВОСТИ»
Молодые люди, все еще смеясь, прошли всю Монетную улицу и добрались до улицы Бетизи.
Завернув за угол, они, как им показалось, услышали со стороны особняка Колиньи звон клинков и громкие голоса.
Во мраке за двадцать или тридцать шагов от них разыгрывалась сцена, сопровождавшаяся бряцанием шпаг и разговором на повышенных тонах.
Они спрятались на крыльце дома, стоявшего на углу Монетной улицы и улицы Бетизи.
— А-а! — послышался чей-то твердый и грозный голос, — так вы, значит, воры?
— Черт! — раздался в ответ голос, преисполненный наглости. — Можно считать везением, если в этот ночной час встречаются честные люди.
— Разбойники! — произнес голос, менее уверенный, чем первый.
— Кто такой вор, если немножко не разбойник, и кто такой разбойник, если немножко не вор? — заявил второй» голос, по-видимому принадлежавший своего рода философу.
— Так вы что, хотите нас убить?
— Ни в коем случае, ваша милость!
— Так чего же вы тогда хотите?
— Освободить вас от вашего кошелька, вот и все.
— Заявляю вам, — прозвучал первый голос, — что у меня в кошельке ничего особенного нет, но все равно я не дам вам возможности в этом убедиться.
— Вы напрасно упорствуете, сударь!
— Сударь, позвольте вам заметить, что вас только двое против нас одиннадцати, тем более что ваш спутник, наверно, всего лишь лакей. Сопротивление выглядело бы безумием.
— Прочь! — прогремел первый голос, становясь все более и более грозным.
— Вы, кажется, чужой в этом добром городе Париже, сударь, — раздался голос, вероятно принадлежавший главарю банды, — и скорее всего упорствуете из боязни, что, лишившись денег, останетесь и без крова; но мы воры цивилизованные, сударь, — «берущие по справедливости», а не «обирающие до нитки», и понимаем, как следует себя вести в отношении людей, подобных вам. Будьте любезны передать нам свой кошелек, сударь, и мы выделим вам экю, чтобы вы не оказались без крова, причем мы могли бы сообщить вам адрес приличной гостиницы, где по нашей рекомендации вам был бы оказан великолепный прием. Человек, подобный вам, без сомнения, имеет в Париже друзей, так что завтра, а точнее, сегодня, ибо, зная, что уже почти четыре часа утра, мы вовсе не собираемся вводить вас в заблуждение, — так вот, уже сегодня вы сможете обратиться к своим друзьям, которые, без сомнения, не оставят вас в затруднительном положении.
— Прочь! — вновь послышался тот же грозный голос. — Вы можете отнять у меня жизнь, раз вас одиннадцать против двоих; но что касается моего кошелька, то вы его не получите.
— То, что вы говорите, лишено логики, сударь, — произнес тот, кто, вероятно, был наделен властью говорить от имени всей банды, — ибо стоит нам отнять у вас жизнь, как мы становимся хозяевами вашего кошелька.
— Назад, канальи! И учтите, что у нас две отличные шпаги и два прекрасных кинжала.
— И вдобавок справедливость, господа. Но многого ли она стоит, если несправедливость сильнее?
— А пока что, — продолжил дворянин, казалось наиболее нетерпеливый из них двоих, — примите это!
И он сделал потрясающий выпад в направлении главаря банды, но того выручила привычка к таким схваткам, так что он, будучи настороже, так быстро и ловко отскочил назад, что шпага пронзила лишь его камзол.
Именно этот обмен восклицаниями и бряцание скрестившихся шпаг и услышали принц де Ларош-сюр-Йон и герцог де Монпансье.
Не прекращая схватки, один из сопротивляющейся пары позвал на помощь. Но, поскольку второй явно понимал, что звать на помощь бесполезно, да и унизительно, он бился в молчании, причем, судя по срывавшимся то и дело с уст его врагов проклятиям, наносил удары не в пустоту.
Когда мы заявили, что дворянин, сражавшийся в молчании, понимал, что звать на помощь бесполезно, то надеялись на сообразительность читателя: он догадается, что мы имели в виду.
Бесполезно было звать на помощь именно тех, в чьи обязанности входило такую помощь оказывать, то есть агентов г-на де Муши, главного блюстителя закона во Франции. Эти агенты, которых называли «мушками», или даже «мушатами», курсировали по городу днем и ночью, имея поручение — это правда — арестовывать всех тех, кто покажется им подозрительным.
Но господам «мушкам», или «мушатам», как их ни называй, вовсе не казались подозрительными банды злоумышленников, наводнившие Париж; более того, не раз, когда обстоятельства этому благоприятствовали, а добыча выглядела заманчиво, агенты г-на де Муши оказывали помощь именно этим самым подозрительным, независимо от того, принадлежали они к сообществу воров, «берущих по справедливости», то есть благородных воров, нападавших только на благородных дворян, или к сообществу «обирающих до нитки», горемык самого низшего воровского разряда, довольствовавшихся обычнейшими буржуа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43