он остановился и невольно прижал руку к сердцу, глядя на нее.
— Господин! Господин! — сказала она. — Я хотела бы иметь все бальзамы Аравии, чтобы умастить ваши стопы; но у меня есть только мои слезы. Примите мои слезы.
И она обняла колени Жака Мере и стала целовать их, и невозможно было сказать, что преобладало в этом порыве: смирение или любовь.
Жак Мере склонил голову и посмотрел на нее с глубокой жалостью; но она глядела вниз и не могла видеть выражения его лица; потом, помолчав мгновение, он протянул к ней руку:
— Встаньте, — сказал он, — и идите с миром.
Потом поцеловал ее в лоб, но даже не по-дружески, а скорее по-отечески и вошел в свою лабораторию, закрыв за собой дверь и оставив ее на лестнице.
Хотя Жак говорил ласковым голосом, хотя он был приветлив и не сердился, сердце Евы переполнилось печалью, и она вернулась к себе в слезах.
Она долго не могла заснуть и все это время слышала у себя над головой размеренные шаги Жака Мере — шаги мыслителя.
XII. ХИЖИНА БРАКОНЬЕРА ЖОЗЕФА
На следующий день старая Марта пришла к Еве и сказала, что Жак зовет ее к себе в лабораторию.
Когда Ева увидела Жака, у нее снова защемило сердце и она снова почувствовала, как ей на глаза наворачиваются слезы; но она совладала с собой, смахнула слезы, вытерла глаза платком и предстала перед Жаком с улыбкой на устах.
Жак шагнул ей навстречу, поцеловал ее в лоб тем же спокойным бесстрастным поцелуем, который обдал ее холодом накануне, и указал ей на кресло.
Ева бросила взгляд на постель Жака; она увидела, что Жак не ложился. Она встала на колени перед его кроватью, прошептала короткую молитву, потом послушно села в кресло.
— Ева, — сказал Жак, — мы вернулись в Аржантон; вы опять живете в том маленьком домике, который, по вашим словам, вам дороже всего на свете. Вы дали мне обещание. Вы готовы сдержать его?
— Готова.
— Целиком и полностью?
— Целиком и полностью.
— Вы позволили мне продать ваш дом на улице Прованс.
— Да.
— Я продал его.
— Вы хорошо сделали, мой друг.
— Вы позволили мне продать все, что в нем было.
— Да.
— Я все продал. Жак помолчал.
— Вы не спрашиваете, какую сумму я выручил.
— Это не важно! — сказала Ева. — Ведь я уже распорядилась этими деньгами.
— Да, они предназначены для строительства больницы. Но вы оставались должны за этот дом еще сорок тысяч франков.
— Это правда.
— После уплаты этих сорока тысяч франков остается девяносто тысяч франков. Этого не хватит, чтобы построить больницу на сорок мест.
— Но у меня есть имущество помимо этого дома.
— Я вот о чем подумал: есть еще замок Шазле, с ним у вас связаны лишь мрачные воспоминания; однажды вечером, собираясь на бал, ваша мать сгорела в нем заживо.
Ева протянула руку, словно прося Жака не напоминать ей об этом.
— Как вы мне говорили, все время, что вы жили в нем, вы оплакивали нашу разлуку.
— Клянусь вам, это правда!
— После того как мы осуществим все наши планы, у вас едва достанет денег, чтобы сводить концы с концами. Этот замок не жилище затворницы, этот замок — жилище не просто светской дамы, но целого семейства. Вам одной там было бы не по себе.
Ева вздрогнула.
— Я нигде не хочу жить одна, — сказала она, — я хочу остаться подле вас, с вами.
— Ева!
— Я обещала, что не буду говорить вам о любви, я повторяю это. Делайте с замком Шазле что хотите.
— Мы заберем оттуда портрет вашей матери, и где бы вы ни жили, портрет всегда будет висеть у вас в спальне.
Ева схватила руку Жака и поцеловала прежде, чем он успел ее отдернуть.
— Это в знак признательности, — сказала она, — это не в знак любви. Разве мы не уговорились, что я должна не только раскаяться, но и искупить свою вину?
— Но все же рано или поздно нам придется расстаться, Ева.
Ева посмотрела на него со страхом и смирением.
— Я покину вас, Жак, только если вы меня прогоните. Когда я вам надоем, вы скажете мне: «Уходи» — и я уйду. Только найдите меня или пошлите кого-нибудь меня искать, это будет нетрудно, мой труп будет недалеко. Но зачем вам меня прогонять?
— Быть может, я когда-нибудь женюсь, — сказал Жак.
— Разве я не предусмотрела все, даже это? — сказала Ева сдавленным голосом. — Разве мы не уговорились, что, если ваша жена согласится, чтобы я осталась в доме, я буду дамой-компаньонкой, буду ей читать, буду ее горничной. Пусть она решает, и я упрошу ее оставить меня в доме.
— Вернемся к замку вашего отца. Так вы не видите препятствий к тому, чтобы разместить в нем приют? Он уже построен, и если мы продадим мебель, то, без сомнения, выручим довольно, чтобы открыть ренту. Мне говорили, там есть ценные картины: Рафаэль, Леонардо да Винчи, три или четыре полотна Клода Лоррена; у людей снова появляется вкус к роскоши, тяга к искусствам, и мы запросто получим триста или четыреста тысяч франков только за коллекцию картин.
— Я слышала от отца, что у него есть картина Хоббемы, за которую ему предлагали сорок тысяч франков, два или три очаровательных Мириса и Рёйсдаля, равного которому нет даже в голландских музеях.
— Хорошо, с замком решено. Если мы не выручим довольно денег от продажи картин, то продадим земли. Помните, вы говорили мне, что не отступите перед опасностью, что будете ходить за женщинами, за детьми и, если болезнь заразная, будете продолжать о них заботиться даже с риском для жизни.
— Да, говорила, и даже добавила, что надеюсь, исполняя свой священный долг, заразиться какой-нибудь опасной болезнью, тогда вы будете ходить за мной в свой черед; когда вы будете уверены, что я не выздоровею, вы поцелуете и простите меня, и я умру у вас на руках.
— Вы опять? — сказал Жак недовольным голосом.
— Вы спрашиваете, помню ли я, вот я и хочу вам доказать, что помню.
— Ладно! — сказал Жак. — Мне пора, я вернусь к обеду, не раньше. Если я задержусь и не вернусь до вечера, не тревожьтесь.
— Спасибо, Жак, — тихо сказала Ева.
Она встала, поглядела на Жака и ушла в свою комнату.
Через секунду она услышала цокот копыт. Она подбежала к окну и увидела, что Жак Мере верхом на лошади выезжает на дорогу, ведущую к замку Шазле.
Ева ошибалась, Жак не сразу поехал в замок.
Сначала он направился к хижине браконьера Жозефа. Лошадь шла медленно и с трудом: лес разросся, хижина находилась в самой чаще.
Наконец он заметил жилище Жозефа. Браконьер сидел на пороге и чинил старое ружье.
Жак узнал его, но Жозеф забыл о нем и думать, и доктору пришлось назваться, чтобы браконьер его вспомнил.
— Ах, это вы, господин доктор! — воскликнул славный человек. — Я теперь один, моя старуха умерла, бедняжка.
— Но сами-то вы, судя по всему, в добром здравии и, похоже, не расстались с прежним занятием?
— Что делать? Пока господин маркиз де Шазле был жив, я все надеялся стать главным лесником в его владениях, но беднягу расстреляли, и если бы все было, как он хотел, меня бы расстреляли вместе с ним, ведь он хотел взять меня с собой на войну. Но воевать против моей страны? Никогда! Я всего лишь бедный крестьянин, но я всем сердцем люблю Францию.
— Так вы говорите, мой друг, что мечтали стать главным лесником господина де Шазле?
— Да, господин доктор. Пусть умные помещики не вешают браконьеров, пусть лучше назначают их лесниками. Уж мы-то знаем, где искать следы зайцев и кроликов, мы-то знаем, где ставить капканы и где ставить силки, и тот, кто на меня положится, не пожалеет: я малый ловкий.
— Кому принадлежит лесок, в котором вы живете?
— Я разве не говорил вам? Раньше он принадлежал господину маркизу.
— Так, значит, он является частью его наследства?
— Конечно.
— А вы согласились бы покинуть этот лес и вашу хижину и переселиться в более уютное жилище?
— Да, — сказал браконьер, грустно качая головой, — с тех пор как маленькая Элен покинула ее, с тех пор как здесь нет Сципиона, с тех пор как здесь умерла моя мать, она мне опостылела.
— Тогда все в порядке, — сказал Жак. — Мадемуазель де Шазле поручила мне продать имущество ее отца, и я поставлю условие тому, кто его купит: назначить вас лесником. Какое вы хотите жалованье?
— Ах, господин доктор прекрасно знает, что невозможно делать дело, если за него не платят.
— Да, я знаю, мой друг, и потому спрашиваю: сколько вы хотите?
— Господин доктор, хорошему леснику цены нет. Но не будем слишком требовательны. Видите ли, хороший лесник получает восемьдесят франков в месяц; он может убивать двух кроликов в день, а раз в неделю — зайца.
— Я берусь добиться для вас этого, а заодно и того, чтобы для вас построили там, где вы захотите, хорошенький каменный домик взамен этой хижины.
— Я уже сказал вам, господин доктор, место для меня не имеет значения. Мне все равно, просто здесь мне особенно грустно, и если бы мне было куда уйти, я уже давно ушел бы. Я твердо решил переселиться отсюда и даже уехать из этих мест при первой же стычке с властями, но меня боятся в округе, уж не знаю почему, ведь человек я не злой. Правда, я говорил когда-то, что убью как собаку того, кто попытается выжить меня из этой хижины, но тогда было другое время: малышка играла тут с моим бедным Сципионом, а старая матушка варила для всех нас троих суп.
— Какой величины этот лес? — спросил Жак.
— Три или четыре арпана; в нем прекрасные источники, можно сделать так, что они сольются в прелестную речушку!
— Но сюда же нет дороги?
— Есть дорога к замку, господин доктор, она проходит в осьмушке льё отсюда. Можно замостить булыжником путь до дороги — это обойдется всего в несколько сотен франков.
— А я, когда ехал к вам, думал, что найду вас богатым.
— Меня — богатым, почему? — удивился Жозеф.
— Мне кажется, маркиз де Шазле мог бы отблагодарить вас за то, что вы помогли ему найти дочь, и подарить тысяч десять франков.
— О, его не пришлось бы долго упрашивать; но поверьте мне, господин доктор, когда я увидел бедное дитя в глубоком горе, в полном отчаянии, то, вместо того чтобы стараться попасться на глаза господину маркизу, я, едва завидев его, спешил уйти подальше. Потом, я уже вам говорил, я отказался ехать с ним за границу и сказал, что одобряю новый порядок вещей; здесь мы полностью разошлись во мнениях. Я думаю, вдобавок ему стало известно, что я передал вам письмо его дочери. Это означало окончательный разрыв.
— Да, — сказал Жак, — я знаю, вы оказали бедной девочке услугу, так что вот, держите, — жалованье главного лесника за год вперед.
И он протянул ему небольшой кожаный мешочек, в который еще перед тем как выехать из Аржантона положил тысячу франков.
— Если сюда придут люди с документами, папками и инструментами; если эти люди скажут вам, что они архитекторы, пустите их и не мешайте им.
— Пусть они делают что хотят, господин доктор.
— И никому ни слова о нашем уговоре, — добавил Жак, — иначе он потеряет силу.
— Но если я буду молчать, все решено, не правда ли?
— Да, мой друг.
— Господин Жак, когда заключают сделку, то или подписывают договор, или ударяют по рукам: для честных людей это даже больше, чем подпись. Вашу руку, господин доктор.
— Вот моя рука, — сказал Жак, сердечно пожимая ему руку. — А теперь покажите мне самый короткий путь в замок.
Жозеф пошел вперед и по тропинке, которую Жак никогда не видел, вывел его на опушку леса.
— Смотрите, — сказал он, — видите эти флюгера?
— Да.
— Это флюгера на замке Шазле. Бедный маркиз, он так дорожил своими флюгерами! Какая глупость! Теперь он на шесть футов под землей! Он даже не слышит, как они скрипят, эти флюгера.
И Жозеф с глубокомысленным видом пожал плечами.
XIII. ЗАМОК ШАЗЛЕ
Доктор медленно поехал на лошади по тропинке, которую показал ему Жозеф. Ему и вправду оставалось около четверти льё до замка, а до мощенной щебнем дороги в замок было всего триста или четыреста шагов.
Сторожил замок известный нам Жан Мюнье, бывший полицейский комиссар, а ныне управляющий имением.
Когда Еве было возвращено ее имущество, она спросила у Жана Мюнье, что ему больше по душе: спокойное место с жалованьем шесть или семь тысяч франков в год или должность в Париже, которую он может в любой момент потерять. Он выбрал место управляющего имением и услышав теперь весть о том, что замок со всеми землями будет продан, очень огорчился.
Он с тревогой глядел, как к замку приближается Жак Мере, которого он принял за покупателя.
Первые вопросы Жака, который попросил показать ему все помещения в замке, не могли его успокоить, и он постарался расположить к себе незнакомца.
Он спросил Жака, не собирается ли мадемуазель де Шазле продать замок.
— Я не думаю, что она его продаст, но, возможно, у него появится новое предназначение: если мадемуазель де Шазле, как вы говорите, обещала позаботиться о вашем будущем, я напомню ей об этом. Скажите мне, как вас зовут, и вы не пожалеете, что судьба свела вас со мной.
— Меня зовут Жан Мюнье, сударь.
Услышав имя полицейского комиссара, который увел Еву от подножия эшафота, Жак пристально посмотрел на него.
— Жан Мюнье, — повторил он. — Действительно, мадемуазель де Шазле многим вам обязана; если вы и не спасли ей жизнь в буквальном смысле слова, вы помогли ей сохранить ее в ужасных условиях.
— Вы это знаете, сударь?
— Да… и, быть может, вы слышали от нее мое имя. Жан Мюнье посмотрел на незнакомца с любопытством.
— Меня зовут Жак Мере, — сказал доктор, устремляя свой проницательный взгляд на управляющего.
Жан Мюнье подскочил на месте, всплеснув руками; потом с радостью, в искренности которой невозможно было усомниться, воскликнул:
— Ах, сударь, так она вас нашла?
— Да, — холодно ответил Жак.
— Ах, как она, должно быть, счастлива, милая барышня! — воскликнул бывший полицейский комиссар. — Слышал ли я ваше имя? Слышал, и еще сколько раз] Она всякий миг со слезами призывала вас. Знаете ли вы, где я ее встретил, сударь? — продолжал славный малый, хватая доктора за руку. — Я встретил ее у подножия эшафота: она хотела умереть, потому что думала, что вас нет в живых. Она чудом уцелела. Тридцать голов упали с плеч у нее на глазах! По счастью, папаша Сансон умел считать и ничего не хотел слушать, ведь она настаивала. Слава Богу, она не умерла, она жива, она богата, вы на ней женитесь, ведь правда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65