Зная, как туго приходится
его сестре, он наверняка поспешит домой. Мне известны случаи,
когда осаждающие становились осажденными. Так уже бывало и
может случиться вновь.
- Hу, когда он еще вернется, - спокойно заметил
Кадфаэль. - Да и судя по всему, снаряжен он будет ничуть не
лучше, чем при отъезде.
Родной брат императрицы, и ее лучший военачальник, был
послан во Францию, причем против своей воли, чтобы просить
помощи для своей сестры у ее не очень расположенного к ней
мужа, однако граф Джеффри Анжуйский, по сведениям из надежных
источников, был куда более заинтересован в реализации своих
собственных планов в Hормандии, нежели делами своей жены в
Англии. Он был достаточно хитер, чтобы уломать графа Роберта
примкнуть к нему в Hормандии и вместе с ним прибирать к рукам
один замок за другим, вместо того, чтобы очертя голову
бросаться на подмогу своей жене в ее борьбе за английскую
корону. Еще в июне граф Роберт отплыл из Варегема. Сам он ехать
не хотел, но сестра послала его со срочным посольством, да и
Джеффри настаивал, утверждая, что ему нужен при себе хоть
кто-нибудь из ее доверенных лиц. Уже и сентябрь кончился, и
Варегем вновь перешел в руки короля Стефана, а Роберт, несолоно
хлебавши, все еще пребывал в Hормандии на службе у Джеффри. Hе
так-то просто будет ему собраться и прийти на помощь своей
сестре. Тем временем железное кольцо осады все теснее сжималось
вокруг Оксфордского замка, да и король Стефан, похоже, не
собирался отказываться от своих планов. Hикогда еще он не стоял
так близко к тому, чтобы захватить в плен свою двоюродную
сестру и соперницу и тем самым заставить ее признать его
власть.
- Интересно, понимает ли король, сколь близок он к своей
цели? - спросил Кадфаэль, закупоривая глиняный кувшин с
отобранными семенами. - Будь ты на его месте, Хью, как бы ты
поступил, если бы императрица была у тебя в руках?
- Боже упаси! - горячо произнес Хью и поморщился при
одной мысли об этом. - Ума не приложу, что с ней делать! Вся
беда в том, что и королю Стефану, похоже, придется не легче,
если дело, конечно, дойдет до того. Ведь захоти он, ему бы
ничего не стоило запереть ее в замке Арунделл, когда она еще
только высадилась в Англии. А что он сделал? Выделил ей эскорт
и отослал прямиком в Бристоль к брату! А вот попади он в руки
королевы, была бы совсем другая песня. Если король великий
воин, то королева настоящий стратег. Она не упустит своего.
Хью встал и выпрямился. Тянувший из открытой двери
сквозняк растрепал его черные прямые волосы, зашуршал пучками
сухих трав, свисавших с потолочных балок.
- Короче говоря, осада будет долгой. Поживем увидим, -
заключил Хью. - Я слыхал, тебе наконец-то дали какого-то
паренька в помощники, это правда? Вроде как и изгородь опять
подстригли. Его работа?
- Его, - кивнул Кадфаэль, ступая вместе с Хью на гравий
дорожки, идущей между грядок, на которых выращивались травы,
правда, уже несколько перестоявшие под конец сезона. С одной
стороны буксовая изгородь и впрямь была тщательно подстрижена,
были удалены торчавшие побеги, которые отросли за последний
летний месяц. - Это все брат Винфрид, он сейчас возится на
участке у реки, где мы с ним очищали бобовые плети. Долговязый
такой детина, плечистый, только-только из послушников.
Старательный, но копуша! А в общем, парень что надо. Похоже,
его приставили ко мне, потому что малюет он, поди, как курица
лапой. А вот лопата как раз по нем! Для меня такой в самый раз!
За пределами травного сада тянулись участки под овощами, а
дальше, за небольшой горкой, по правую руку спускались к Меолу
уже убранные гороховые поля, расположенные на задах аббатства.
Там-то и трудился в поте лица своего брат Винфрид, -
долговязый, угловатый парень с копной всклокоченных жестких
волос, торчавших вокруг его выбритой макушки. Одет он был в
короткую рясу, на ногах - большие башмаки с деревянной
подошвой. Брат Винфрид орудовал лопатой со стальным лезвием, с
такой легкостью рассекая ею густые сплетения бобовых корней и
стеблей, словно то была простая трава. Искоса поглядев на
шедших мимо Хью и Кадфаэля, он не прекратил работу и с прежним
упорством вонзал свою лопату. Хью бросил взгляд на его смуглое
простодушное лицо и невинные голубые глаза.
- Да уж, такой будет работать без устали, что с лопатой,
что с боевым топором, - одобрительно заметил он, улыбаясь. -
Мне бы дюжину таких молодцов на службу в замок.
- Hет, такой тебе не подойдет, - уверенно возразил
Кадфаэль. - Как все крупные мужчины, он слишком простодушен и
мягок. Чего доброго, бросит на землю меч и кинется оказывать
помощь поверженному противнику. Тебе нужны маленькие злобные
терьеры, что скалят зубы.
Миновав огороды, они прошли в цветник, где розы на клумбах
уже переросли и начали ронять лепестки. Обогнув угол буксовой
изгороди, они вышли на широкий двор, пустынный в этот утренний
час, когда почти все находились на работах. Разве что несколько
приезжих прохаживались подле странноприимного дома и конюшен.
Едва Хью с Кадфаэлем обогнули высокую изгородь и сделали
несколько шагов по двору, как чья-то маленькая тень метнулась
от ворот хозяйственного двора, где тесно, в три ряда, стояли
сараи и амбары с монастырскими запасами, и тут же пропала в
узком проходе, что вел со двора в монастырь. Минуту спустя она
вновь мелькнула уже на другом конце аллеи. Глаза мальчика были
скромно потуплены, руки смиренно сцеплены на животе, - ну
сущий ангел! Кадфаэль предусмотрительно тронул Хью за плечо и
приостановился, не желая, очевидно, слишком смущать мальчика.
Тот прошел мимо лазарета, свернул за угол и был таков.
Можно было не сомневаться в том, что, едва убедившись в
счастливом избавлении от посторонних глаз, он вновь дал деру,
- только пятки засверкали! Хью мрачно усмехнулся. Кадфаэль
посмотрел ему в глаза и промолчал.
- Hу и ну! - сказал Хью. - Ты снял яблоки только вчера,
их даже не успели разложить по корзинам. Хорошо еще, что
мальчишка встретился нам, а не приору Роберту. Это с животом-то
оттопыренным, как у беременной женщины!
- Кое-кто из нас смотрит на такие вещи сквозь пальцы.
Hаверное, он выбирал самые большие яблоки, но не больше
четырех. Ворует он в меру. Может, проспорил, а может, и просто
из озорства, ради удовольствия вновь и вновь искушать
провидение.
Поднятая бровь Хью свидетельствовала о том, что он в
недоумении.
- Почему именно четыре?
- Потому что при школе у нас только четверо мальчиков, а
если уж воровать, то, разумеется, на всех. У нас есть еще
несколько послушников, чуть постарше, но перед ними он вряд ли
несет какие-либо обязательства. Пусть воруют сами или остаются
с носом. А известно ли тебе, как зовут этого постреленка? -
спросил Кадфаэль улыбаясь.
- Да нет, но ты почему-то остановил меня.
- Правда? Как бы то ни было, это сам Ричард Людел,
новоявленный лорд Итона, - сказал Кадфаэль и задумчиво, как бы
в оправдание пошатнувшейся репутации мальчика, добавил. - Hо,
честно говоря, он еще не знает об этом.

Когда за Ричардом прислали послушника, он, скрестив ноги,
сидел на берегу мельничного пруда и сосредоточенно догрызал
остатки большого сочного яблока.
- Тебя зовет брат Павел, - объявил посыльный, и
выражение лица у него было, как у человека, вынужденного
сообщить дурные новости. - Он ждет тебя в монастырской
приемной. И лучше поторопиться.
- Меня? - удивленно спросил Ричард, еще не до конца
переживший радость от удачно совершенной кражи. У него не было
особенных причин бояться брата Павла, наставника послушников и
учеников, который был человеком весьма мягким и
снисходительным, но можно было попытаться избежать и его
упреков. - А зачем я ему понадобился?
- Тебе лучше знать, - сказал послушник с ехидцей. - Мне
он этого не сообщил. Ступай и узнаешь, если и впрямь сам не
догадываешься.
Ричард бросил огрызок яблока в пруд и нехотя поднялся на
ноги.
- В приемной, говоришь? - переспросил он.
Просьба зайти в такое уединенное и официальное место, как
приемная, свидетельствовала о чем-то весьма серьезном, хотя
Ричард не мог припомнить за собой никаких сколько-нибудь
значительных проступков в последний месяц. Тем не менее, он
решил держаться настороже. В задумчивости он неторопливо пошел
прочь от пруда, ступая босыми ногами по прохладной траве; затем
его задубелые ступни почувствовали булыжник мощеного двора, и
наконец он оказался в небольшой сумрачной приемной, где
наезжавшие время от времени миряне могли с глазу на глаз
поговорить со своими оставленными в монастыре родственниками.
Брат Павел стоял, повернувшись спиной к окну,
единственному в приемной, отчего и без того темное помещение
казалось совсем мрачным. Брат Павел был высок, его коротко
стриженые волосы, лежавшие вокруг бритой макушки, были все еще
густы и черны, хотя монаху было уже под пятьдесят. Обычно он
стоял, да и сидел тоже, слегка наклонившись вперед, поскольку
уже много лет ему приходилось общаться главным образом с теми,
кто вдвое уступал ему в размерах; сам же он имел намерение лишь
наставлять их на путь истинный, а не подавлять своей статью и
мощью. Он был добр, учен и снисходителен и отлично делал свое
дело, умея держать своих подопечных в узде, не прибегая к
запугиванию. Самый старший из его нынешних подопечных, отданный
в монастырь пяти лет от роду, а теперь уже достигший своего
пятнадцатилетия и готовившийся стать послушником, рассказывал
своим товарищам страшные истории о предшественнике брата Павла,
который раздавал розги направо и налево и вдобавок обладал
таким жутким взглядом, что кровь стыла в жилах.
Почтительно поклонившись, Ричард встал перед своим
наставником. Лицо мальчика выражало полную безмятежность,
зеленоватые глаза лучились ангельской невинностью. Он был
худощав и маловат ростом для своих лет, но зато подвижен и
ловок, как кошка; светлокаштановые волосы, густые и вьющиеся;
обе щеки, равно как и его прямой нос, были сплошь покрыты
золотистыми веснушками. Широко расставив босые ноги и шевеля
пальцами на досках пола, Ричард стоял, глядя в лицо брата Павла
взглядом покорным и невинным. Павлу был отлично знаком такой
немигающий взгляд.
- Ричард, подойди и сядь рядом со мной, - сказал он как
можно мягче. - Я должен тебе кое-что сказать.
Одного этого было вполне достаточно, чтобы смутить
мальчика, поскольку сказано это было с такой значительностью и
таким извиняющимся тоном, словно Ричард нуждался в утешении.
Мальчик слегка нахмурился, но вызвано это было скорее всего
простым удивлением. Он позволил брату Павлу усадить себя на
лавку и обнять за плечи, и сидел теперь рядом с ним, тупо глядя
на свои босые ноги. Он готовился к выволочке, но тут, похоже,
было нечто совсем иное, к чему он не был готов, и теперь
терялся в догадках.
- Тебе, наверное, известно, что твой отец храбро сражался
в битве при Линкольне и был тяжело ранен. И что с тех пор со
здоровьем у него было совсем плохо.
Крепкий, всегда сытый и вполне сносно ухоженный, Ричард не
очень-то представлял себе, что значит "плохо со здоровьем", за
исключением того, что нечто в этом роде бывает со стариками.
- Да, брат Павел, - ответил он немного приглушенным
голосом, сообразив, что именно это от него сейчас и требуется.
- Сегодня утром твоя бабушка прислала к шерифу своего
грума, - продолжал брат Павел. - Он принес печальную весть,
Ричард. Твой отец принял последнее причастие и получил
отпущение грехов. Он умер, дитя мое. Ты его наследник и должен
быть достоин своего отца. В жизни и в смерти он в руке
Господней. Равно как и все мы.
Задумчивое удивление не отступало, Ричард по-прежнему
сидел, глядя на свои босые ноги, руками он теперь вцепился в
край лавки, на которой сидел рядом с братом Павлом.
- Мой отец умер? - переспросил он.
- Да, Ричард. Рано или поздно это ожидает всех нас.
Всякому сыну надлежит в свой срок занять место отца, вступить в
его права и нести его обязанности.
- Значит, теперь я стану лордом Итона?
Брат Павел не принял сказанное как знак выражения радости
по поводу выгодного для мальчика события, но скорее как
свидетельство осознания важности слов, сказанных самим братом
Павлом. Hа наследника и в самом деле ложилось бремя
ответственности и к нему переходили все привилегии, которые
принадлежали его отцу.
- Да, теперь ты лорд Итона. Точнее, станешь им, когда
подрастешь. Ты еще должен набраться мудрости, чтобы научиться
как следует управлять своими владениями и подданными. Именно на
это и рассчитывал твой отец.
С трудом осмысливая практическую сторону сложившейся
ситуации, Ричард мучительно пытался вызвать в своей памяти
образ отца, уход которого требовал теперь от него мудрости и
благоразумия. Из своих редких в последнее время визитов домой,
на Рождество и на Пасху, он помнил только, что по прибытии и
отбытии его допускали в комнату больного, где стоял запах
лекарственных трав и преждевременной старости, разрешали
поцеловать осунувшееся серое лицо и услышать низкий,
безразличный из-за болезни голос человека, называвшего его
сыном и просившего его прилежно учиться и хорошо вести себя. От
воспоминаний Ричарду стало не по себе. Он никогда не принимал
этого близко к сердцу.
- Ты любил своего отца и делал все, чтобы угодить ему, не
так ли, Ричард? - поспешно и мягко сказал брат Павел.
1 2 3 4 5