— не веря своим глазам, воскликнул пораженный Клатка. — Мордерца!
— Здравствуй, Клатка! — радостно ответил Генек. Как я рад снова видеть твою противную рожу, дружище! Этим выродкам не удалось справиться со мной. Я удрал из их ада, и теперь у меня руки чешутся по настоящему делу.
— Мы думали, что они сцапали тебя там, в тюрьме. Ведь о тебе не было ни слуху ни духу. Так и думали, что ты расстрелян.
— Ну, а у вас чем тогда кончилось?
— Мы все удрали. Не хватало только тебя. Мы решили, что тебя схватили, когда ты прикрывал наш отход.
— Из тюрьмы я тоже удрал. Но попал прямо в пекло. Шкопы проводили облаву на евреев, сцапали и меня заодно. Я благоразумно промолчал, что зовусь Мордерцой. Они посадили нас в товарные вагоны и доставили в Освенцим.
— В Освенцим? — присвистнул Клатка. — И тебя отпустили оттуда?
Генек горько засмеялся.
— Оттуда они выпускают только через трубу, — ответил он. — Там я познакомился с отличными ребятами, и мы вместе сбежали.
— Там и вправду так страшно, как рассказывают?
— Да, там не санаторий, — он безрадостно засмеялся своей грустной шутке. В нем жила только ожесточенность и жажда мести. — Но они не разделались с Мордерцой, как ни старались. А как ребята?
— Убили Журавля, Футбола тоже. На их место пришли другие. Пойдем, посмотришь.
— А ты ничего не слышал о моих стариках?
— Нет, — быстро ответил Клатка, отворачиваясь от Генека. — Ведь они живут в Кольцах? Не думаешь ли ты, что у меня было время справляться о родственниках наших ребят?
— Ты лжешь, — сказал Генек.
Клатка не мог скрыть правду.
— О боже! Твоего отца расстреляли, а мать покончила с собой. Не ждал ты таких новостей, оказавшись на свободе…
— Ничего! — ответил Мордерца. — На моих глазах умерло так много хороших людей. Теперь я буду еще злее, узнав о судьбе родителей. Скорее в бой. Я хочу, чтобы шкопы почувствовали на своей шкуре, что Мордерца опять здесь.
Известие о смерти родителей на самом деле не привело Генека в отчаяние. В нем, кажется, умерли все человеческие чувства в ту ночь, когда его заставили сжигать трупы. Он мог вытерпеть все, но только не массовое уничтожение беззащитных людей.
Генек был воплощением ненависти.
— Немцы стали чертовски осторожны, — рассказывал Клатка. — Сейчас почти невозможно схватить патрульную группу или напасть на изолированный пост. Вот, например, склад боеприпасов и продовольствия в Баборув раньше охраняли двадцать человек, а теперь четыреста…
— Четыреста шкопов! Не плохо для начала, — оживился Генек. — Четыреста проклятых дохлых фрицев вполне подходят, чтобы отпраздновать мое возвращение. Я охотно искупаюсь в их крови, Клатка.
— Ты с ума сошел, Мордерца! Ведь нас только сорок.
— Я видел гибель тысяч поляков, — проговорил сурово Генек. — Я видел, как умирали тысячи русских, тысячи евреев, тысячи людей разных национальностей. Знаешь ли ты, как беззащитных пленников бьют до смерти свинцовыми дубинками? Как их топчут сапогами? Убивают выстрелом в затылок? Ты не видел, как их душат в специальных газовых камерах. Знаешь ли ты, как пахнут сожженные трупы? Этого запаха я не забуду до конца своей жизни, Клатка! Я видел, как уничтожают настоящих патриотов. Их вешают, топят, обливают водой на морозе. Нет такой страшной смерти, которой бы я не видел. И в этом аду я держался только одной мыслью, Клатка. Одной мечтой, что я жесточайшим образом отомщу за все. Я должен драться, Клатка!
— Черт подери! — воскликнул взволнованный Клатка, глядя в худое озлобленное лицо Генека, глаза которого сверкали от гнева. — Я посоветуюсь с ребятами. Ведь ты их вызволил из тюрьмы. Они, конечно, не запляшут от радости, идя на смерть. Эти четыреста немцев — не зеленые новобранцы. Они побывали в России и знают, почем фунт лиха.
— Но они не знают Мордерцу, — возразил Генек. Мы должны ускорить смерть этих шкопов! Нескольких возьмем живыми. В Освенциме я кое-чему научился и найду четыреста различных способов, чтобы уничтожить четыре сотни мерзавцев. Веди меня к ребятам, Клатка, и за дело…
— Януш! — обрадовался Росада. — Наконец-то!
Он вышел из-за дерева, где выставлял караул. Несколько человек стояли поодаль, молча наблюдая, как Росада тряс руку Янушу.
— Мы уже стали опасаться, что побег не удался. Все говорят, что бежать из Освенцима невозможно.
— Где Геня? — перебил Януш. . — Она недалеко от нашего лагеря. И малыш там. Вот радости-то будет!
— Отведи меня к ним, — умоляюще попросил Януш.
— Мы должны были уйти со старого места. Шкопы пришли в ярость, когда мы пустили под откос их эшелон с солдатами. Ты бы видел, как они разлетелись в клочья на несколько километров. Мы отошли глубже в лес, поставив вокруг минное заграждение. Мины мы стянули у нацистов. Здесь мы в безопасности…
Януш должен был пожать руки всем товарищам. Он не знал их и не старался запомнить клички, которые называл Росада. Партизаны смотрели на него, как на выходпа с того света. Видно, он так ужасно выглядел.
— Пошли, — заторопился он.
Три часа пути давали себя знать. Януш понял, как он ослабел, несмотря на то, что в Освенциме, будучи писарем блока, питался лучше других. Пот лил с него градом, сердце стучало с перебоями, подступало к самому горлу. Но он нетерпеливо подгонял других, упрашивая идти быстрее. Он только тогда поверит в свободу, когда обнимет худыми руками свое выстраданное счастье.
— Мы дадим тебе отдохнуть несколько дней, — сказал Росада. — Ты заслужил этот отдых. Восстановишь силы около жены. Тебя тогда кто схватил? Циммерман? Он очень изощрялся? Представляю! Мы должны благодарить тебя за молчание. Знаем, тебе было нелегко. Но и Циммерман попал к нам в руки. Мы задержали его в собственной машине, прострелив шины. Когда его вешали, он орал как резаный. Дьявол забрал его поганую душу… Что-то я еще хотел сказать? — задумался Росада. — Да, мы для вас приготовили уютное гнездышко…
— Пойдемте быстрее, — торопил Януш.
— У тебя отличная жена, Януш. Мне пришлось пригрозить ребятам плетью, чтобы они отстали от нее. Я бы и сам не отказался побыть несколько дней на твоем месте. Отдохнешь немного и приступай к своему делу. Сотням подпольщиков нужны документы. Тысячи евреев томятся до сих пор в гетто. Без хороших свидетельств об арийском происхождении они пропадут. Шкопы начали «очищать» гетто. Людей тысячами отправляют в Майданек, Треблинку и Бжезинку, где их уничтожают. Ты знаешь об этом?
— Знаю ли я?! — горько усмехнулся Януш, невольно вздрогнув от страшных воспоминании. — Я не смогу сразу же приступить к делу, Росада. Сначала я должен написать подробный отчет о том, что я видел в Освенциме. Об этом должны знать повсюду — в Англии, в России, в Америке. И в самой Германии. Немцам должно быть известно, какие чудовищные преступления совершают от их имени извращенные садисты, кровожадные нацистские псы… Далеко еще?
— Ты устал?
— Нет! Просто не хватает терпения, черт возьми! Пойми меня…
— Последние дни она очень печалилась, твоя жена. Она была уверена, что ты придешь после первого мая, а теперь уже июнь. Она живет с мальчуганом в уединенной лесной сторожке. Я решил, что так лучше. Ты ведь знаешь, какими бывают мужчины, месяцами живущие в лесах. То-то. Вот она сейчас удивится! Уже совсем рядом…
Показался ветхий деревянный домик с покосившейся крышей и резным крыльцом. «Словно сказочный теремок, — подумал Януш. — Не во сне ли я?» Он хотел вздохнуть полной грудью, но дыхания не было. Ему хотелось бежать, но он не мог сделать ни шага. Сердце билось в груди, как пойманная птица.
— Мне кажется, что мое присутствие в доме будет излишним, — донесся до него как бы издалека веселый голос Росады. — На несколько дней я забуду о твоем существовании.
Януш медленно пошел к дому. Ему хотелось кричать от радости, но в горле застрял комок. В маленьких окнах отражался лес. Все дышало таким миром и покоем, что ему хотелось плакать. Он представил Геню в постели с маленьким ребенком у груди. Молящуюся Геню, которую он тогда не понимал. Прекрасную чистую Геню, рядом с которой он чувствовал себя вдвойне грязным. Но тогда в нем было больше человечности, чем сейчас. Тогда он еще многого не видел, не нюхал запаха сжигаемых трупов. Тогда он лишь внешне выглядел безобразно. А теперь… Сможет ли чистая, нежная Геня любить грязного освенцимского узника, каким он стал?
Ноги сами привели его к двери, дрожащие пальцы вцепились в ржавую дверную ручку, И вот он шагнул в полумрак бедного жилища. В углу на полу ребенок играл со шкуркой кролика. А за круглым столом, подперев голову руками, сидела женщина. Его жена!
Она медленно подняла голову, и он встретил печальный взгляд ее блестевших в полумраке больших глубоких глаз.
— Януш! — громко воскликнула она, бросаясь к нему.
Он крепко сжал ее в своих объятиях, живую, нежную, смеющуюся сквозь слезы. Тонкими жесткими губами коснулся ее влажного рта. С наслаждением вдыхал запах ее каштановых волос. Любовался высокой грудью, вскормившей его ребенка.
Заплакал малыш, испуганный необычным поведением взрослых.
— Ну, посмотри на него! — сказала Геня, вытирая слезы и улыбаясь Янушу.
— Он всех мужчин называет «татус». Я ежедневно рассказывала ему о тебе, и этот медвежонок хорошо тебя знает. И вот когда ты приходишь домой, озорник плачет…
Она выскользнула из рук мужа и наклонилась к ребенку.
— Это твой татус, Янушек! Что ты ему скажешь?
Януш тоже опустился на колени около малыша. У него закружилась голова, когда он увидел в маленьком личике свои и ее черты. Слезы высохли от ласк матери. Детские глазенки удивленно и доверчиво смотрели на худое лицо с глубокими морщинами, которые уже никогда не сгладятся.
— Татус?! — недоверчиво спросил малыш звонким голоском и ухватился пухлой ручонкой за палец Януша.
Чувствует ли ребенок голос крови?
— Татус! — уверенно произнес малыш. — Татус! Татус! Татус!
— Он уже признал тебя, — засмеялась Геня и придвинулась к Янушу, прижав его голову к своей груди. — Сегодня устроим себе вторую свадебную ночь, любимый. Росада достал икру и даже русскую водку. Я сшила себе новую ночную сорочку, но ни разу не надевала ее. Ждала тебя.
Она еще крепче прижала ладони к его лицу, и он услышал, как сильно бьется ее сердце.
— Не хочешь ли ты, чтобы я надела ее сейчас, любимый?
— Я грязный. Я уже не тот, Геня… — заикаясь от смущения, заговорил он.
— Ты мой муж, — перебила она. — Ты отец маленького Януша. Мы оба очень любим тебя. Малыш болел корью и коклюшем, но отлично справился, — рассказыва— ла она. — Росада говорит, что он крепкий ребенок. Знаешь, как громко он может плакать. Росада сказал, что у него легкие, как у великана. Что же мы сидим здесь? Вставай! Сейчас я приготовлю ужин. Ты, наверное, хочешь есть. Потом спать. Господи! Целую ночь мы будем вместе…
«Я вновь дома, — думал Януш. — Геня уже хлопочет по хозяйству». Она приняла его таким, каким он стал. В полуоткрытую дверь он увидел большую деревенскую кровать. Для него Геня будет совсем новой в предстоящую ночь. Сказочной феей. Он будет очень сильно любить ее. Может быть, от запаха ее тела исчезнет тот запах? Может быть, в блеске ее глаз пропадут ужасные картины прошлого? Может быть, ночи страстной любви…
— Пусть загорается заря новой жизни, — прошептал Януш. — Прошлое было страшным ночным кошмаром.
— Склады там, — тихо объяснял Клатка Генеку. Они лежали в канаве и смотрели на неясные очертания построек. — Они огорожены колючей проволокой. В тех четырех угловых бараках битком набито немцев. Круглосуточно пятьдесят охранников патрулируют между складами. У ворот — крупнокалиберный пулемет с расчетом из шести человек. Это для нас непосильная задача.
— Дай-ка мне пару гранат, — попросил Генек. — Я позову вас, когда расчищу путь. Покажем этим мерзавцам, где раки зимуют!
Он выбрался из канавы и пополз к воротам. Услышав голоса переговаривающихся между собой немцев, он улыбнулся, по-волчьи обнажив зубы. Его не заметили. Четыреста шкопов были так самоуверенны, что совсем позабыли об опасности. Если бы их было здесь двадцать, то они постоянно находились бы в состоянии тревоги. Сейчас же, полагаясь на свое численное превосходство, они были спокойны. В ночной тишине они не видели опасности.
«А опасность-вот она!»— почти радостно подумал Генек.
Он уже отчетливо видел сложенные в пирамиду винтовки и немцев в касках, тускло мерцавших в ночи. Зубами он выдернул чеку из гранаты, приподнялся немного и швырнул ее точно в цель.
— Получайте, сволочи, подарок от Мордерцы!
Немцы бросились врассыпную. Раздался взрыв и крики смертельно раненных. Он кинул вторую гранату и поднялся в полный рост.
— Вперед, товарищи! — крикнул он. — Бейте их!
С автоматом в руках он бросился в ворота. Впереди слышался топот немецких сапог. Но он знал, что за ним его товарищи, которые смело и решительно вступят в бой. Он взглянул на убитых немцев у искореженного пулемета и, вспомнив десятки тысяч обезображенных тел в Освенциме, толкнул трупы ногой.
В темноте показались приближавшиеся солдаты.
Он дал очередь из автомата. Кругом свистели пули.
— Мордерца идет! — крикнул он, бросаясь вперед.
А в канаве Клатка молча боролся с одним из парней.
— Мы не в силах ему помочь. Это бессмысленная затея. Мы не хотим идти на верную смерть.
— Но мы не можем бросить его на произвол судьбы, — возражал шепотом другой.
— Он не мог поступить иначе. То, что он пережил…
Та-та-та… стучал автомат.
— Мордерца идет, убийцы!
Голос Генека раздавался в самом центре вражеского лагеря.
Генек действовал с невероятным безрассудством и с необыкновенной храбростью. Может быть, он не столько жаждал крови немцев, сколько стремился забыть в бою колонны голых, беспомощных, покорных людей. Забыть лифт и подъемник.
Тадеуш стоял в небольшой церкви и смотрел на красный алтарь. Он забрел сюда по пути из Катовице, где он распрощался с тремя друзьями. С каждым шагом он приближался к цели.
Он заходил во все деревенские церкви, встречавшиеся на пути, останавливался перед алтарем и рассказывал то, что слышал от Ядвиги в их первую ночь, в которую они испытали сладость и горечь, счастье и несчастье любви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34