Когда Коммоду взбредает в голову изобразить из себя ретиария, в ход идут деревянные мечи, а трезубцы затуплены.
Стало быть, он сможет увидеть Марсию, это наверняка...
— Калликст, ты делаешь мне больно!
В смущении он осознал, что слишком крепко стискивал ручку своей маленькой спутницы. С жаром извинился, когда до него вдруг дошло, что девочка сильно побледнела, ее черты искажены. Обеспокоенно спросил:
— Скажи, Иеракина, ты хорошо себя чувствуешь? Не устала? Не дожидаясь ответа, подхватил ее на руки и двинулся дальше, бережно держа ее в объятиях.
Когда добрались до дому, в триклинии уже ждал готовый ужин. Калликст опустил ребенка на одно из лож.
— Пить хочу...
Он торопливо налил в кубок воды, которую она выпила залпом. Попросила еще один. Потом еще.
— Когда вернется папа?
— Боюсь, не раньше, чем на рассвете. Этим пирам конца нет.
— В таком случае я рада, что ты здесь.
Он поцеловал ребенка в лоб, принес тарелку с едой.
— Я не голодна.
— Возьми хоть кисточку винограда.
Девочка покачала головой и указала на пустую тарелку Калликста:
— К тому же и ты ничего не ешь.
Через силу изобразив улыбку, он промямлил:
— Видишь ли, мне тоже что-то не хочется...
Это была правда. В нем все, даже желудок, было полно одной мыслью: он увидит Марсию, когда она будет бороться на арене. Может быть, потом удастся даже приблизиться к ней? В самом деле, ведь послезавтра праздник Солнца, у христиан в обычае отмечать этот день. Пафиос дал ему попять, что фаворитка Коммода, весьма вероятно, будет присутствовать на этой церемонии, которую проводит в базилике форума Теофил, епископ Антиохийский.
Время шло. Калликст предложил Иеракине пройти вместе в табулинум:
— Ну что, партию в кости?
Девочка в полном восторге закивала. Они приступили к игре, но усталость после бурного дня быстро взяла свое, глаза у нее закрылись, она откинулась на спинку дивана. И скоро уснула.
Фракиец встал, отнес ребенка на ложе. Убедившись, что девочка крепко спит, он пошел к себе в комнату, взял и открыл свернутый из фетра футляр, где лежало сочинение, которое он только недавно купил, уступив настояниям Пафиоса. Священная книга христиан. На ленте, которой были обвязаны свитки, он прочел название: «Евангелие».
Сколько времени прошло с тех пор, как он погрузился в чтение? Когда он услышал шаги финикийца, темно-фиолетовый ночной мрак давно накрыл перистиль.
— Уже вернулся? Я тебя раньше утра не ждал.
— Да я и сам так думал! Ведь помнил же твои россказни о баснословных пирах!
— Ничего не понимаю. Ты вправду ужинал с Цезарем?
— С ним — да, но не у него.
— То есть как?
— Это важная подробность. Ну-ка, взгляни на это меню. Можно ли вообразить что-либо более жалкое?
Калликст взял четырехугольный папирус и прочел:
Спаржа и крутые яйца
Анчоусы
Козленок и отбивные
Бобы и тыквы
Цыпленок
Сушеный виноград и яблоки
Груши
Вино из Номента
— Так тебе, верно, и рвотного не потребовалось после такой трапезы?
— Все гораздо серьезнее: я подыхаю с голоду!
— Следуй за мной — мы это уладим.
И вот Пафиос, спеша заморить червячка, налег на громадный пирог с сыром, а Калликст, указывая на тяжелое ожерелье из драгоценных камней, в несколько рядов обвивающее шею его друга, и великолепные массивные золотые браслеты, украшающие его предплечья, заметил:
— Насколько я вижу, щедрость Коммода с избытком искупает скудость вашей трапезы.
— Это верно, — с набитым ртом отозвался Пафиос. — Знаешь, сколько он мне предложил за моих боевых быков? Миллион сестерциев! Не считая этих маленьких подарков. Миллион! Я богач! Мы с тобой богачи! Ты это понимаешь?
— Позволь мне, тем не менее, привлечь твое внимание к одной подробности. Ты не забыл об Иеракине? Она очень привязана к твоим борцам.
Финикиец пожал плечами:
— Отныне Аскал и Мальхион должны войти в состав отряда императорских вольноотпущенников. Они будут выступать в самых лучших амфитеатрах Империи. Перед ними открываются головокружительные возможности. Если я соглашусь продать их, это им же во благо. Что до Иеракины, ей, как любому ребенку, время быстро поможет утешиться.
Он разделался с пирогом и налил в свой кубок вина.
— Тебя не удивила умеренность этого меню?
Калликст не успел ответить — собеседник сам пояснил:
— Дело в том, что завтра император намерен сам бороться на арене.
— Действительно, я и сам на обратном пути что-то об этом слышал. В этой новости нет ничего из ряда вон выходящего.
— Э, нет! Посреди трапезы Цезарь встал и объявил: «Мне ведомо, что всякий раз, когда я участвую в схватке, злые языки сравнивают мои подвиги с шутовством гистрионов. Им не понять, что если я не использую настоящего оружия и поощряю знатных римских юношей следовать моему примеру, то лишь потому, что когда зрелище менее кроваво, оно доставляет больше удовольствия. Но знайте: я не трус, хотя некоторым и нравится изображать меня таким. Вот почему завтрашний бой будет настоящим, а оружие — стальным и остро заточенным».
— И впрямь удивительно. А что же ответили гости?
— Поскольку они горячо запротестовали, убеждая императора не подвергать свою жизнь смертельной опасности, Коммод с некоторым цинизмом заметил: «Я прекрасно понимаю, как вы обеспокоены... Но также знаю, что вы поспешили бы воздать хвалу чемпиону, которому удалось бы избавить вас от меня. В ваших глазах он бы сразу превратился в благодетеля и заступника».
— Если такой подвиг будет совершен, — мрачно произнес Калликст, — я охотно преподнесу этому чудесному герою золотую корону.
Пафиос аж подскочил:
— Ты мой друг, потому я забуду эти слова. Но повторяю тебе: на мой взгляд, Коммод лучший из всех императоров, когда-либо носивших порфиру.
— Твои братья по вере того же мнения?
— Думаю, что да.
Оба помолчали, потом:
— А... гм... Марсия... ведь она, как я полагаю, присутствовала на этом пиру... как она отнеслась к такому сообщению?
— Как только Коммод это сказал, она поднялась со своего места и заявила: «Цезарь, прикажи, чтобы и моих противниц вооружили так же, ибо, если тебя убыот, мне незачем больше жить».
Сжав кулаки, Калликст сумел удержаться, не вздрогнуть. В образе действий Амазонки решительно есть нечто такое, что всегда будет ускользать от его понимания.
Глава XXXIX
Игры должны были возобновиться не ранее двух часов, но, уже начиная с шестой стражи перед пока еще запертыми дверями амфитеатра скопилась толпа.
Невероятное заявление Коммода взбудоражило всю провинцию, и зеваки, снедаемые лихорадкой любопытства, ринулись сюда со всех сторон света: из Палестины, Киликии, Каппадокии, из вассальных деспотий Пальмиры и Петры, даже из великой Парфянской империи, исконного врага римского всемогущества.
Вот почему все подступы к амфитеатру, этому циклопическому сооружению, за несколько часов такого нашествия превратились в подобие караван-сарая. То тут, то там возникли маленькие навесы из верблюжьих шкур, под ними, равно как и просто у подножия аркад и на обочинах аллей, завернувшись в пестрые покрывала, спали люди. Другие по обычаю пастухов подремывали стоя, опершись на длинный посох, пли сидя в позе писца, а кое-кто предавался шумной игре в кости.
Наконец появились распорядители Игр. Цепи, заграждавшие входы на стадион, были убраны, и внутрь хлынул настоящий людской поток. И вскоре более ста тысяч человек, расположившись в тени огромных навесов, уже нетерпеливо ждали начала боев.
К двум часам, чуть только наступил назначенный срок, появились знатные лица города, чтобы в свой черед расположиться на трибунах. Им-то не приходилось отвоевывать себе местечко: первые ряды, те, что всего ближе к арене, оставались свободными специально для именитых. Вслед за ними явились представители городской власти — у последних, кроме того, была еще одна привилегия: на мраморе предназначенных им сидений были золотыми буквами выгравированы их имена. Те же права полагались верховным жрецам храма Аполлона.
Что до Калликста и Пафиоса, они пристроились среди всадников. Несмотря на все ее мольбы, Иеракину оставили дома: ей после вчерашнего все еще немного нездоровилось, явившись сюда, она только расхворалась бы сильнее.
Друзья уселись рядом с парфянином, облаченным в многоцветное одеяние, с тщательно завитой бородой и в высоком цилиндрическом колпаке. Он узнал в Пафиосе вчерашнего триумфатора, и между ними тотчас сам собой завязался разговор на безукоризненном греческом языке:
— Ваш император, насколько я могу судить, большой знаток правил ведения боя.
— Ты совершенно прав. Меня самого это поразило. Ты только представь...
Но тут их прервал звонкий вопль труб, возвещающих прибытие Коммода.
Кроме Калликста, который ограничивался наблюдением, все зрители повскакали с мест, рукоплеща при виде фигуры в белом, появившейся между колонн императорской ложи.
Коммод был в костюме Ганимеда — облачен в китайский шелк, испещренный золотыми нитями, с азиатской вышивкой на рукавах; его чело венчала диадема, инкрустированная драгоценными камнями. Любопытно, что его обычная придворная свита на сей раз отсутствовала — с ним были только двое желтолицых мужчин в нарядах Кастора и Поллукса, они несли оружие.
— Это же Аскал и Мальхион! — заметил Калликст.
— Разве я тебе не говорил, что император купил их у меня, чтобы сделать вольноотпущенниками на службе при своем дворе? Для них это двойной дар — и слава, и деньги!
Император довольно долго приветствовал толпу, затем, дождавшись, когда шум стих, хлопнул в ладоши. Тотчас прозвучал удар гонга, Помпеевы врата отворились, и началось небывалое шествие экзотических зверей. Тут были зебры, антилопы, обезьяны, медведи, громадные страусы и привезенные из Индии разноцветные птички. Венчая все это великолепие, в конце процессии шествовали слоны.
Невиданные существа под руководством дрессировщиков обошли арену, подгоняемые восторженными криками толпы. А уж когда на верхние ряды амфитеатра посыпался дождь золотых монет, сырных пирожков и цветочных гирлянд, восторг публики перешел все пределы. Это рабы императора по его приказу произвели такую неожиданную раздачу. Зрелище женщин, юношей, детей и даже старцев, с ожесточением оспаривающих друг у друга жалкие крохи, подействовало на Калликста удручающе.
— Тут задумаешься, где настоящие звери — с той стороны арены или с этой, — пробормотал он себе под нос.
Шествие подошло к концу, слоны тяжело опустились на колени у подножия императорской ложи и с помощью хоботов начертали на песке буквы, составляющие имя Коммода. Но вот, наконец, гомон и рукоплескания затихли, наступила торжественная, почти благоговейная тишина. Коммод медленно поднялся, двигаясь подчеркнуто неспешно, снял свою диадему, сбросил тунику, горделиво обнажив грудь. Повинуясь его знаку, Аскал протянул ему шлем и конусообразную наручь с металлическими чешуйками — орудие мирмиллона. Толпа, очарованная этими приготовлениями, аплодировала, как бешеная. Император взял маленький щит и короткий галльский меч, на том его снаряжение заканчивалось. После чего он — этакий Александр, рвущийся на штурм индийских городов, — перескочил через оградку и приземлился на песок арены, приветствуемый мощным ревом тысяч глоток.
Первым противником Цезаря оказался ретиарий, коренастый и бритоголовый. Его трезубец, настолько можно судить, был сделан из настоящего металла и хорошо заточен. Сеть, которую он ловко обмотал вокруг головы, выглядела такой же крепкой и легкой, как те, которые обычно используются в боях такого рода. Как бы то пи было, если в умах некоторых зрителей еще оставалось известное сомнение в доброкачественности вооружения противников, дальнейшие события очень скоро показали, что на сей раз Коммод действительно бросает вызов смерти.
Мужчины и женщины уже делали ставки па одного или другого из атлетов. Разумеется, большинство возгласов ободрения было обращено к императору. У Калликста, наблюдавшего этот первый бой, сердце слегка защемило. Хотя на стороне Коммода был безусловный перевес сил, его противник, тем не менее, защищался отчаянно, пуская в ход весь опыт, все плутни ветерана арены. Уже несколько раз он был на краю гибели, но умудрялся выправить положение и даже в свой черед доставлял юному Цезарю немалые затруднения.
— Да он же его щадит, этот гладиатор! — заметил сосед-парфянин, обращаясь к Пафиосу.
— Ну, это бы меня весьма удивило, — возразил финикиец, качая головой. — Бой идет не на жизнь, а на смерть. И хотя ретиарий уже не первой молодости, он свое дело знает. К тому же...
Взрыв криков, еще более громких, чем до сих пор, прервал его на полуслове. Коммод только что поверг противника наземь. Поставив ногу на грудь ретиария, император обводил долгим вопрошающим взглядом толпу. И эта последняя, польщенная, очарованная отвагой своего повелителя, от избытка восторга подала роковой знак: мало нашлось таких, кто не опустил большой палец вниз.
— Убить!
Тотчас короткий меч Коммода, стремительно описав в воздухе полный круг, ударил. Струя крови брызнула из рассеченного горла ретиария.
Император повернулся, отсалютовал зрителям своим окровавленным мечом и потребовал, чтобы ему подали напиться. А как только освежился, сразу пожелал померяться силами с чемпионами других родов гладиаторского искусства. Новый гром рукоплесканий вознаградил его лихость.
Голос труб, возвестив явление нового чемпиона, вывел Калликста из задумчивости. На краткий — очень краткий — миг он испытал такое восхищение этим человеком, какого сам не ожидал.
Коммод на сей раз приготовился сразиться с галлом, вооруженным таким же образом, как и он сам.
Калликст протянул руку к арене и вполголоса прошептал проклятие, вложив в него всю свою ярость. Увы... То ли это у него плохо получилось, то ли он ошибся целью. Коммод, ринувшись в молниеносную атаку, уже избавился от своего нового противника. Его даже приканчивать не пришлось — императорский меч просто рассек несчастного пополам. Этот подвиг вызвал ураган ликующих воплей, и фракиец встал было, решив покинуть цирк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66