— Послушай, дружище. Зачем же инвалидная коляска? Я прекрасно могу передвигаться на своих двоих.
— Нет, уж лучше тебе лечь сюда, парень, — возразил медбрат.
И действительно, когда я встал с кровати, то почувствовал странную слабость и головокружение. «Проклятые рудники, — подумал я, с трудом укладываясь на тележку, — подточили силы железного Алекса. Ну, ничего! Витамины быстро помогут мне обрести былую форму. А теперь посмотрим киношку».
Меня откатили в самый необычный кинозал, который я когда-либо видел. Правда, одна стена представляла собой большой шелковый экран, а в противоположной стенке черными ртами зияли две квадратные амбразуры, из которых торчали дула проекционных аппаратов. Повсюду были понатыканы стереодинамики, как у меня дома. Но на этом сходство с обычным кинозалом кончалось. Так, на правой стене располагалась панель со множеством разных сенсоров, датчиков и индикаторов, от которых к центру комнаты тянулась паутина всевозможных проводов. Посередине зала, напротив экрана, одиноко стояло кресло, похожее на кресло дантиста. Не без помощи медбрата я слез с коляски и уселся в это страшное кресло. Беспокойно завертев головой по сторонам, я заметил под амбразурами небольшие оконца с морозчатыми стеклами, за которыми кто-то осторожно покашливал: «Кашль-кашль-кашль…». «Что же со мной происходит? — пронеслось в голове. — Наверное, так сказывается переход на обильную пищу и витамины».
— Я тебя на время покину, — сказал медбрат. — Сиди спокойно. Сеанс начнется через несколько минут, сразу же как приедет доктор Бродский. — Он как-то странно усмехнулся. — Надеюсь, кино тебе понравится.
Сказать по правде, други мои, мне уже было не до кино. Единственное, что я хотел, так это подавить подушку минут эдак шестьсот. Мне очень не нравилось мое полувзвешенное, полуобморочное состояние. Откуда-то из темноты материализовался незнакомый человек в белом халате, сингинг какой-то пошленький шлягер. Он бесцеремонно притянул мою хэд ремнями к подголовнику так, что я не мог ее повернуть и сидел, уставившись в экран, как баран на новые ворота.
— А это еще для чего?! — запротестовал я.
Медмэн на минуту перестал мурлыкать свой глупый сонг и терпеливо объяснил, что это сделано для того, чтобы я не отворачивал свой фейс от скрина.
— Но с какой стати я буду его отворачивать? — искренне удивился я. — Ведь я же сам, добровольно, согласился смотреть кино. Я его очень люблю…
Тут другой медмэн (а всего их было трое, включая девицу, манипулировавшую ручками на приборной панели) издал неприятный смешок и двусмысленно произнес:
— Смотря какое кино. — Потом, спохватившись, добавил:— Не волнуйся, парень. Так надо.
И тут они ловко притянули ремнями мои руки и ноги к подлокотникам и ножкам кресла. Потом установили его под углом в сорок пять градусов к экрану. Все это было любопытно и очень странно, Ну, да Бог с ними! Пусть делают, что хотят. Лишь бы выпустили через пару недель, как обещали, Однако больше всего мне не понравилось, когда они принялись подсоединять ко мне какие-то датчики, а потом с помощью сильных зажимов притянули кожу со лба к затылку, мои веки полезли на лоб, а глаза выпучились, будто у мороженого судака, Теперь я не мог закрыть глаза, как бы ни старался. Я вымученно рассмеялся и заметил:
— Наверное, это какой-то очень клевый фильм, если вы так беспокоитесь о том, чтобы я его посмотрел.
— Ты прав, парень, — рассмеялся в ответ один из медмэнов, — Отличный фильм ужасов. Надеюсь, он тебе понравится, Тут они надели мне на голову стальную каску со множеством проводов, а на животе установили присоску с метрономом и толстым кабелем, чей конец терялся где-то на панели.
Наконец все приготовления закончились, и в зал вошел какой-то важный чиф, Я понял это по разом смолкнувшим голосам медмэнов. И тут я впервые увидел доктора Бродского. Это был толстяк маленького роста, но с огромной полуголой-полукучерявой головой. На лице большие очки в роговой оправе, оседлавшие темно-бордовый, как у индюка, нос. На докторе был прекрасный сьют, скрадывавший все дробэкс его фигуры, и исходил очень специфический запах парикмахерской и операционной. Вошедший вместе с ним д-р Брэном ободряюще мне улыбнулся.
— Все готово? — начальственным тоном спросил доктор Бродский.
Отовсюду раздались утвердительные ответы, и тут же послышалось слабое жужжание многочисленных приборов. Свет в зале погас совсем, и ваш покорный рассказчик оцепенело уставился на высветленный экран, не в силах пошевелиться или оторвать от него взгляд. И тут, друзья мои и братья, началась демонстрация кинофильма, сопровождавшаяся оглушительной какофонией диссонирующей музыки, лавиной обрушившейся на меня из всех лаудспикеров. Перед моими глазами замелькали кадры без названий и титров.
Ночь. Пустынная улица, какую можно найти в любом городе. Ярко горят оборванцы-фонари. Зловещая музыка нагнетает атмосферу безотчетного страха, сменяющегося звериным ужасом. По улицам бредет старый согбенный человек, и вдруг, откуда ни возьмись, на него набрасываются два парня и принимаются методично его избивать. Крупным планом его обезумевшее от боли и страха лицо, по которому струится ярко-красная кровь. Все выглядит очень натурально, как бы отснятое скрытой камерой.
Вырывающиеся из лаудспикеров стоны, вопли избиваемого и ожесточенное сопение хулиганов еще более усиливают эффект. Развлекающиеся бойзы, в которых мне чудятся Кир и Джоша, на глазах превращают бедного старикана в сплошное кровавое месиво, довершая свое грязное дело ударами кованых бутс по безжизненному телу. Леденящий душу хруст костей. Убийцы бросают труп (в том, что он — труп, у меня нет никакого сомнения) в придорожную канаву и скоренько сматываются. Заключительный кадр этого эпизода выхватывает обезображенное лицо трупа.
С первых кадров этого, с позволения сказать, фильма где-то в глубине моего существа зарождается и медленно нарастает омерзительное ощущение — как будто я проглотил скользкую холодную жабу и она плавает у меня в желудке. Появление этого странного чувства я приписал долгому недоеданию и неприспособленности моего желудка к жирной обильной пище и к введенным накануне витаминам. Я попытался подавить новое ощущение и переключил внимание на второй эпизод, последовавший сразу же за первым. Теперь те же мальчики отловили где-то молоденькую девчонку и, сорвав с нее одежду, по очереди делали с ней знакомое «туда-сюда-туда-сюда». Откуда-то подгребали все новые и новые парни, и она все шла и шла по кругу, рыдая и взывая о помощи. Но фрэнды только весело смеялись, наслаждаясь ее страданиями, Нечеловеческие вопли бедной герлы, казалось, вливались прямо мне в душу. Им вторила полная трагизма симфомузыка. Все выглядело очень натурально, я невольно подумал, что это, должно быть, документальные кадры или же мастерски сделанный монтаж. Во всяком случае, никто из актеров не согласился бы сыграть такое. В тот момент, когда к герле приступил шестой или седьмой озверевший бой и из лаудспикеров снова раздались ее душераздирающие крики, я почувствовал себя по-настоящему больным. Накапливавшаяся внутри боль взорвалась и заполнила каждую клеточку моего организма. Я рванулся, но ремни держали крепко. Хотел выблевать их паскудный завтрак — и не мог. После этого эпизода раздался резкий, неприятный голос доктора Бродского, бесстрастно констатировавший: «Коэффициент реагирования выше двенадцати с половиной. Неплохо. Совсем неплохо».
На экране появился следующий кадр. На этот раз это было просто человеческое лицо, мертвенно-бледное и все-таки живое. На моих глазах оно подвергалось ужасным трансформациям. Кто-то, находившийся за экраном, с садистским наслаждением измывался над своей жертвой. Я страшно вспотел. И без того невыносимая боль стала еще сильнее. Очень хотелось дринк, казалось, язык намертво присох к гортани. Я больше не мог этого вынести. Если бы только можно было отвернуться от экрана! Тогда бы моя пытка закончилась. Но я не мог даже закрыть глаза. Все мое нутро взбунтовалось, и начались икота и рыгательные спазмы, когда я увидел, как бритва полоснула сначала по одному глазу, и он медленно вытек, потом по другому… Потом начала резать щеки, губы, нос… Яркая алая кровь брызнула в камеру, казалось, что прямо мне в лицо, и я физически ощутил ее тепло. Но это было еще не все. Кто-то невидимый принялся плоскогубцами выворачивать зубы. В общей агонии смешались ужасная боль (моя и жертвы), стоны, всхлипы, хрипы, пот, слезы и кровь, кровь, кровь…
Откуда-то издалека в мое помутившееся сознание проник спокойный, довольный голос главного экзекутора: «Превосходно! Великолепно! Даже лучше, чем я ожидал!» Следующий отрывок этого бесконечного фильма ярко напомнил мне один из эпизодов моей прошлой жизни: группа разбушевавшихся тинэйджеров в безумном безудержном веселье громила магазинчик какой-то беспомощной старухи. В былые времена это называлось у нас шоппингом. Женщина ползла в луже собственной крови, волоча за собой сломанную ногу, как старая птица перебитое крыло. Покрушив все что можно, развеселившиеся бойзы подожгли лавку, и я увидел агонизирующее лицо ее хозяйки, сжигаемой заживо, и даже почувствовал запах горелого человеческого мяса. Тут я не выдержал и заорал благим матом:
— Мне плохо! Меня тошнит, мать вашу… Дайте мне куда-нибудь выблеваться!
— Все нормально. Это тебе только кажется. Сейчас будет заключительная серия, — успокоили меня, и в зале раздался смех.
Если это был юмор, то я бы назвал его черным, так как на экране стали показывать самые изощренные пытки, применявшиеся японцами во время второй мировой войны. Я видел солдат, прибитых гвоздями к деревьям, под ногами которых были разложены костры. Видел, как им отрезают гинеталии и отсекают головы короткими самурайскими мечами, и они катятся, катятся, не переставая издавать леденящие душу звуки. Из обезглавленных туловищ хлещет кровища, а японцы с хохотом фотографируются на память…
— Прекратите! Пожалуйста, прекратите! Я больше не могу этого вынести! — взмолился я, чувствуя, что вот-вот потеряю сознание.
— Прекратить? Ну зачем же, Алекс-бой? Мы только начали, — раздался издевательский голос доктора Бродского, а остальные засмеялись, как те японцы…
Наконец пленка кончилась, и Главный Садист произнес, удовлетворенно потирая толстые ручонки:
— Для первого раза достаточно. Как ты считаешь, Брэном?
Симпатяга Брэном лишь улыбнулся своей кроткой светлой улыбкой.
— Ну вот и хорошо, — сказал Бродский. — Можете отвезти пациента в его палату. — Он подошел ко мне и отечески похлопал по плечу. — Все идет отлично, парень. Очень многообещающее начало.
Доктор Брэном одарил меня «я-тут-ни-при-чем» улыбкой, и я теперь не знал, что о нем и думать. Меня отвязали, сняли железный обруч с раскалывающейся головы и ужасные зажимы с воспаленных глаз. Пересадили в коляску, и медмэн покатил меня по длинным коридорам, напевая какую-то пошлятину про «красотку Мэри».
— Заткнись, пока я тебе не дал в нюх! — раздраженно гаркнул я. Он только снисходительно похлопал меня по плечу и запел еще громче. Я чувствовал себя препохабнейше, как изнасилованный, и заорал, выплескивая все свое презрение к этой белохалатовой сволочи.
После этого мне полегчало. Меня обмыли, поменяли одежду и уложили в постель. Принесли большую чашку крепкого чая со сливками и массой щугера.
Наверное, это был кошмарный сон, и все это было не со мной…
В палату робко вошел доктор Брэном. Лицо его излучало доброжелательность.
— Ну, как наши дела, друг мой? — бодренько спросил он. — По моим расчетам, ты уже должен был прийти в норму.
— Это по вашим…— обиженно буркнул я. Сделав вид, что не замечает моего враждебного тона, Брэном присел на край бэд и с энтузиазмом произнес:
— Доктор Бродский очень доволен тобой. У тебя поразительная положительная реакция, с очень высоким коэффициентом. На завтра запланировано два сеанса: утром и вечером, — обрадовал он меня. — Конечно, к концу дня тебе будет муторно. Но ничего не поделаешь. Придется потерпеть, если хочешь вылечиться от синдрома насилия. Клин клином вышибают, знаешь ли… Главное— выработать иммунитет против агрессии.
— Вы что, совсем с катушек слетели?! — возмутился я. — Неужели вы хотите заставить меня смотреть эту порнографию по два раза на день? Побойтесь Бога! Ведь это ужасно!
— Конечно, ужасно! — с улыбкой согласился доктор Брэном. — Но ведь раньше ты думал по-другому? Это первые плоды твоего лечения. Ты осознал, что любое насилие — ужасно. Постепенно у тебя выработается физическое отвращение к нему. Весь твой организм будет восставать при одной только мысли о насилии.
— Меня уже начинает выворачивать при виде этих ужасных сцен. Раньше со мной не было ничего подобного. Как раз наоборот. Ничего не понимаю…
— Жизнь — удивительная штука, — голосом пророка изрек доктор Брэном. — Кто способен до конца постичь скрытый смысл жизненных явлений и процессов, тайную механику и неизведанные возможности человеческого организма? Доктор Бродский, конечно, замечательный человек, и его метода — великое достижение человеческого гения. То, что происходит с тобой, и должно происходить с любым нормальным психически и здоровым физически человеческим организмом перед лицом воздействия сил Зла, исповедующих принцип разрушения. Мы перетягиваем тебя на сторону Добра, и перетянем, хочешь ты этого или не хочешь…
— А на фига мне такое лечение, от которого мне все хуже и хуже? — искренне возмутился я.
— Чтобы выздороветь, нужно переболеть. Очищение через страдание. Все вполне логично и в духе христианской морали.
Он встал, ободряюще похлопал меня по ноге и вышел, оставив наедине с моими сомнениями. По его словам выходило, что все эти гнусные фильмы, препараты и аппараты служили для моей же пользы. Я так толком и не решил, сопротивляться ли завтра, когда они попытаются подсоединить их ко мне или сделать инъекцию, устроить красивый файтинг или же смириться со своей судьбой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17