Баста! Я не подпишусь под тем, что они собираются делать с вашими заблудшими преступными душами. Отныне я буду только молиться за то, чтобы Господь наставил вас на путь истинный.
Я еще долго балансировал на грани бытия и сознания и, очнувшись в очередной раз, увидел около постели тех, из чьей квартиры выпрыгнул в надежде свести счеты с жизнью. Над моей кроватью склонились озабоченный фейс Д. Б. ДаСилвы, борода Рубинштейна и аскетично-чахоточное лицо 3. Долина, который, казалось, вот-вот выжжет мне единственный глаз своей неизменной сигарой.
— Наш молодой друг! — говорил кто-то из них. — Сердца людей возгорелись благородным гневом, когда они узнали твою правдивую историю, и правительство потеряло последний шанс на переизбрание. Оно рухнуло и никогда больше не поднимется. Ты сослужил добрую службу святому делу освобождения человечества.
Меня передернуло от такого напыщенного спича, и я с горечью сказал:
— Я бы сослужил вам еще большую службу, если бы вовсе отбросил копыта, лживые грязные политиканы.
Я намеревался гневно бросить им в лицо эти разоблачения. На самом же деле только издал какие-то хрипы, бульканье и нечленораздельное мычание. Они восприняли мою «пламенную» речь как одобрение своих ловких действий и восторженно протянули мне кипу вырезок из разных газет. На одной из них я увидел себя, окровавленного и в беспамятстве, на носилках, окруженных санитарами, полицией и какими-то людьми с раскрытыми в ужасе глазами. Я пробежал глазом заголовки, которые взахлеб извещали:
«ЮНАЯ ЖЕРТВА ПРЕСТУПНОГО РЕФОРМИСТСКОГО ЗАГОВОРА», «ПРАВИТЕЛЬСТВО — УБИЙЦА» и «ПРЕСТУПНИКИ У ВЛАСТИ».
На одной из фотографий я узнал Министра с довольно растерянным лицом. Под ней была подпись:
«ДОЛОЙ ДЬЯВОЛА В МИНИСТЕРСКОМ ОБЛИЧЬЕ! ВОН! ВОН! ВОН!»
Я неловко пошевелился, и сестра милосердия строго предупредила:
— Пострадавшего нельзя волновать. Смотрите, как он расстроился. Посещение окончено. Пожалуйста, выходите.
То ли я действительно был еще очень слаб, то ли просто эти клоуны меня утомили, но я опять погрузился в темноту, озаряемую ярчайшими вспышками отрывочных сновидений. Например, мне чудилось, что меня вывернули наизнанку, выпотрошили, тщательно промыли и опять заполнили какой-то чистой, совершенно новой субстанцией. Потом мне приснилось, что я рассекаю улицу в мощном спортивном каре, но не по хайвэю, а прямо по улицам и тротуарам тауна и с наслаждением давлю испуганных пешеходов, не испытывая при этом ни боли, ни страха… В другом сне я разложил приветливую медсестру посреди палаты и делаю ей внутриутробное вливание. Она с удовольствием принимает меня, а собравшиеся вокруг полицейские, бродские, министры, капелланы, политиканы и прочие «апельсины» восторженно нам аплодируют…
Когда я проснулся, то увидел хмурого фазера и безутешно рыдающую мом. Во мне не дрогнула ни одна струна, и я безучастно спросил:
—Ну, как поживает ваш новый сынишка Джо? Надеюсь, радует своих папу с мамой?
— О, Алекс, сынок, — запричитала мом, а отец сказал укоризненно:
— Ну, зачем ты так… Да, у него вышли какие-то неприятности с полицией, сын.
— Да что ты говоришь? Какая жалость! Передайте ему мои искренние соболезнования.
— Вообще-то он не виноват. Он никогда ни во что не вмешивался. Просто стоял на углу и ждал свою подругу. К нему подошли полицейские и приказали двигать отсюда. Он сказал, что он свободный гражданин и вправе стоять, где хочет. Тут они набросились на него и здорово поколотили. Потом засунули в машину и увезли куда-то за город… Когда он добрался до дома, мы его узнали с трудом. Он подался в свои родные места. Так что твоя комната свободна…
— … и вы хотите, чтобы я вернулся и все у нас было по-прежнему?
— Да, санни. Точно так. Ты уж, пожалуйста, не отказывайся. Ладно?
— Хорошо. Я, пожалуй, подумаю над вашим предложением.
— У-У-У..! — опять завыла мом, и я взорвался:
— Заткнись! Очень тебя прошу, а не то я тебе помогу…
И, о чудо! От этой непреднамеренной грубости, братья, мне стало как-то легче. Может быть, пока я спал, мне действительно заменили испорченную кровь? Получалось так: чем я хуже, тем мне лучше. Интересна-а! О чем-то подобном мне толковали мои друзья-интеллектуалы. А может быть, я уже революционер?
— Ты не должен так разговаривать с матерью, — осуждающе проговорил отец. — В конце концов она принесла тебя в этот мир.
— Добавь: в грязный, стинкинг, безжалостный мир, в котором человек человеку — волк. Впрочем, я не просил ее об этой услуге. — Я устало закрыл айзы и примирительно добавил: — Ладно, идите. Я подумаю о том, чтобы вернуться. Только теперь все будет по-другому.
— Да, сын. Будет так, как ты скажешь, — поспешно согласился дад. — Только поскорее поправляйся.
Мать подошла ближе и поцеловала меня в лоб, обдав жаркими слезами.
Когда они, наконец, ушли, я полежал, пытаясь собрать воедино мои растрепанные мысли и ощущения. Определенно со мной происходила какая-то метаморфоза. В палату вошла медсестра, которую я с таким успехом поимел во сне. Она оправила мою постель, и я спросил:
— Сколько я здесь валяюсь, детка?
— Уже почти неделю, малыш, — ответила она, кокетливо стрельнув айзами.
— И что вы тут со мной проделывали?
— Собирали тебя по частям. У тебя множественные переломы, и ты потерял много крови. К тому же сильная контузия. Пришлось делать прямое переливание от нескольких доноров.
— А мозги мне не перелопачивали? У меня какие-то странные ощущения и ассоциации.
— Все, что с тобой делали, делалось исключительно для твоей пользы.
— Недостающих частей не оказалось? — улыбнулся я.
— Нет, у тебя все на месте, — игриво улыбнулась она в ответ.
— Немного оклемаюсь, и мы с тобой это проверим, — пообещал я.
Через пару дней ко мне в палату зашли двое молодых врачей со сладкими приклеенными смайлами. Один из них раскрыл передо мной какую-то детскую бук с картинками и бодро сказал:
— Вот взгляни и скажи нам, что здесь изображено. 0'кей?
— Что это? Тест на кретинизм, други?
Они смешались, потом натянуто рассмеялись.
— Нет, хотим послать тебя в космос.
— Я там уже был, — хмуро буркнул я.
— Вот взгляни. Что это?
Один из них указал пальцем на фотографию птичьего гнезда с яйцами.
— То, что висит у вас между ногами.
— Ну, а если серьезно?
— Гнездо, а в нем яйца, если вы уж так хотите.
— И что бы тебе хотелось с ними сделать?
— Расколотить их вдрызг о вашу башку. Вот была бы потеха!
— Прекрасно, — оживились они и показали мне следующую картинку.
— А это что за гусь?
— Не гусь, а павлин, — поправил я его. — Этому я бы точно повыдергивал все перья, чтобы не задавался.
— Так, хорошо. Так, так, — удовлетворенно квакали они, продолжая показывать разные картинки и проверяя мою реакцию.
От птиц и зверей перешли к людям. Показали несколько свэлловых герл, и я откровенно признался, что хотел бы трахнуть их, не отходя от кассы. Потом сцены избиения хорошо одетых мэнов, и я сказал, что с удовольствием помог бы этим парням пускать кровь этим зажравшимся буржуям. Под конец мне продемонстрировали голого бородатого мужика (кажется, такого же я видел в Библии в конторе тюремного капеллана), который пер здоровый крест на вершину холма.
На вопрос, что бы я сделал, я с раздражением ответил:
— Попросил бы молоток и гвозди. Эти клистирные трубки мне порядком надоели со своим тактаканием, и я спросил в упор:
— Ну, как? Удовлетворены? Все же, что со мной?
— Глубокая гипнопедия, — ругнулся один из них, а второй добавил:— Радуйся, парень, ты абсолютно здоров!
— Здоров?! — взвился я. — И это вы называете здоров, когда на мне живого места нет?
— Э, это мелочи, — успокоили они меня. — Немного отлежишься и встанешь.
И действительно! Мое самочувствие улучшалось не по дням, а по часам. Кормили меня отменно, и через несколько дней я впервые попытался завалить на свою кровать медсестру, но та со смехом отбилась. А еще через несколько дней она сообщила, что сегодня у меня будет очень большая шишка.
— Она у меня и так уже есть, — улыбнулся я, кладя ее руку на одеяло.
— У тебя одно на уме, глупый. Я серьезно. У нас сегодня очень важный посетитель. С утра все стоят на ушах.
— Кого это еще черт принесет? — удивился я.
— Скоро сам увидишь, — уклончиво ответила она, причесывая мой отросший ежик.
И я увидел, други мои и братья!
В два тридцать дня ко мне в палату ввалилась дерганая кодла газетчиков и камерамэнов и прочей Пишущей и снимающей братии. И тут в окружении врачей ко мне под фанфары вошел вальяжный и представительный… Министр!
С ослепительным смайлом шесть-на-девять он протянул вашему бедному рассказчику холеную хэнд с наманикюренными нэйлзами и бодро произнес, глядя в теле— и фотокамеры:
— Хэллоу, бой! Как твое самочувствие?
— А твое, сучий потрох? Давненько не виделись, гной ты вонючий!
Никто из окружающих не расслышал, а если и расслышал, то не понял теплого приветствия «парня из народа своего лидера». А лучезарный «лидер» отвалил от изумления челюсть, но тут же захлопнул ее, чтобы его секундное замешательство, не дай Бог, не попало в газеты. Тут кто-то дружески зашептал мне на ухо:
— Не забывай, с кем разговариваешь, ублюдок.
— Пошел ты…— оскалился я. — В гробу я тебя видел вместе с твоим стинкинг министром.
— Не приставайте к бедному парню, — быстро проговорил Министр. — Он говорит со мной, как с другом. Мы же с тобой друзья, Алекс-бой?
— Угу! Я друг всем, кроме моих врагов.
— А кто твои враги, сынок? — спросил Министр, в то время как репортеры живо застрочили перьями и сунули мне в ноуз диктофоны.
— Все, кто причинял мне боль и страдания.
— Ну, в этом мы сейчас разберемся, — сказал Министр, присаживаясь на край моей кровати. — Мне и моему правительству, членом которого я являюсь, хотелось бы, чтобы ты считал нас своими друзьями. Да, мы — твои друзья, парень. Разве мы не проявляем постоянную заботу о тебе и таких, как ты?
— Ничего себе, заботу! Чтобы черти о тебе так заботились на том свете!
— Разве тебя плохо лечат после того несчастного случая? Ведь это же был несчастный случай? — упрямо наседал он, гипнотизируя меня волчьими глазами.
— Да уж, какое тут счастье, — менее уверенно проговорил я.
— Вот видишь, — подхватил он. — Мы никогда не желали тебе вреда, в отличие от некоторых. Ты, наверное, догадываешься, о ком я говорю. Да, точно. Они хотели использовать твою неопытность и неискушенность для своих политических целей. Эти бессовестные негодяи были бы только рады твоей смерти, поскольку всю вину можно было бы свалить на правительство, отдающее последнюю рубашку на благородное дело воспитания подрастающего поколения.
Я с недоверием покосился на его тысячедолларовый сьют.
— Тебе наверняка знакомо имя Ф. Александера, — продолжал пудрить мне мозги Министр. — Этот гнусный пачкун, беспринципный пасквилянт жаждал твоей крови. Он одержим безумной идеей изрубить тебя на куски, поджарить на медленном огне и Бог знает что еще. Но теперь ты спасен. Мы поместили его в соответствующее заведение.
— Но он относился ко мне по-дружески, ухаживал, как мать за больным ребенком…— уныло проговорил я, чувствуя, что вот тут-то он меня достал.
— Ему стало известно, что в прошлом ты совершил что-то ужасное по отношению к его семье. Вернее, так ему это представили, — быстро поправился Министр, заметив, как я неожиданно побледнел. — Во всяком случае, он вбил себе в голову, что ты ответствен за смерть одного из очень близких ему людей.
— Так ему сказали, — неопределенно проговорил я.
— Так вот, месть переросла у него в манию, в единственную цель в жизни. Пришлось его изолировать для его собственной безопасности… и твоей тоже.
— Очень предусмотрительно с вашей стороны. Он действительно был опасен.
— Когда ты выйдешь отсюда, — с энтузиазмом продолжал Министр, — тебе не о чем будет беспокоиться. Я лично прослежу за тем, чтобы ты получил хорошую работу с приличным жалованьем. Ты нам здорово помог, парень.
— Я — вам? — изумился я.
— Мы всегда помогаем нашим друзьям и сторонникам!
Тут кто-то крикнул: «Улыбка!», и я машинально осклабился. Затрещали камеры, засверкали фотовспышки, запечатлевая этот знаменательный момент.
— Ты отличный парень, Алекс, — одобрительно похлопал меня по плечу этот великий мэн. — А сейчас небольшой гифт от правительства.
Два мордоворота, с которыми я бы предпочел не встречаться без адвоката или на худой конец без моего каттера в кармане, внесли большой блестящий ящик. Это была великолепная стереосистема. Ее поставили возле кровати, распаковали и подключили к сети.
— Ну, что тебе поставить? — спросил незнакомый мэн в очках. В руках у него была целая кипа новеньких блестящих дисков. — Моцарта? Бетховена? Шенберга? Карла Орфа?
— Девятую, хоральную, — завороженно прошептал я.
Зазвучали божественные аккорды. Публика начала потихоньку рассасываться. Я откинулся на подушки и блаженно закрыл айзы. «Умный, сообразительный парень», — сказал Министр на прощанье и вышел. В палате оставались только двое: мэн в очках и медсестренка. Мэн несмело тронул меня за рукав:
— Распишитесь, пожалуйста, здесь. Я открыл айзы и послушно подписал, даже не взглянув, что это. Да мне это было как-то все равно.
Медсестра одарила меня многообещающей улыбкой и вышла вслед за очкариком. Мы с Людвигом Иваном остались одни.
Его скорбно-торжественная музыка подхватила меня и понесла, как в добрые старые времена. Когда зазвучало скерцо, я увидел себя, бегущего по огромному безбрежному морю, кромсающего своим каттером искаженное гримасой боли лицо мира. Наконец-то я снова был здоров.
Словник к повести Э. Берджеса «Заводной апельсин»
Айзы — глаза.
Амбрелла — зонт.
Антишамбр — прихожая.
Артиклз — статьи.
Аск — спрашивать.
Баттер — масло.
Багги-уош— брюки из мешковины.
Бас — автобус.
Битинг, бите — произв. от «бить».
Биэр — пиво.
Блая, блади — кровь, кровавый.
Блэнкит — одеяло.
Боллзы — яйца.
Боттл — бутылка.
Бразер — брат.
Брэдница — хлебница.
Брейнз — мозги.
Брейнуошинг — промывание мозгов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17