И не забывай об этом.Вечером, не сказав никому ни слова, Пафнутьев отправился на вокзал. Сначала прогулялся по городу, потом забрел в знакомый гастроном, но Халандовского не застал, чему был даже рад. Вышел через черный ход во двор, загроможденный пустыми ящиками, бочками, кучами мусора и прочими отходами торговли. Так что если слежка продолжалась, хвост должен был оборваться. На вокзале ему повезло — билет купил сразу, не пришлось прибегать к помощи красного удостоверения. И здесь удалось не оставить следов.Войдя в купе, Пафнутьев поздоровался, осмотрелся, забросил портфель на полку, а едва поезд тронулся, начал стелить себе постель. Кто-то из попутчиков уже нетерпеливо намекал насчет ужина, второй, успевший натянуть на себя тренировочный костюм, доставал бутылку, третий спешно, боясь осрамиться, опорожнял свою сумку, пытаясь откупиться закуской, но Пафнутьев твердо пренебрег приглашением и, пожелав всем приятного вечера, забрался на верхнюю полку. Перебрав в уме события прошедшего дня, убедившись, что явных промахов вроде не допустил, незаметно уснул.А проснулся, когда уже светало, когда попутчики, страдая и маясь, бегая в туалет, пили воду, а стонали так надрывно и жалобно, будто перенесли накануне жестокие пытки. Пафнутьев поторчал в коридоре, потом еще час провалялся на полке, глядя в вентиляционную решетку купе.Прислушиваясь к себе, Пафнутьев с огорчением отмечал, что не испытывает ни волнения, ни радостного нетерпения, как это бывало в более молодые и беззаботные годы, когда он вот так же подъезжал к столице. На этот раз ничего подобного не возникало в душе. Была щетина на щеках и подпухшие после вагонного сна глаза. С трудом заставил себя умыться, побриться и только плеснув в лицо одеколоном какого-то ядовито-зеленого цвета, почувствовал, что проснулся, что готов жить дальше.В редакцию журнала “Право и личность” он прибыл прямо с поезда — помятый, с вечным своим потрепанным портфелем, но утешало хотя бы то, что побрит и благоухает на весь трамвай, в котором добирался до Олимпийского проспекта. Вход в журнал был устроен со двора, и он издали увидел клубящуюся толпу жалобщиков, съехавшихся со всех концов страны. Невинно осужденные, обиженные и гонимые, их родственники и возлюбленные стремились сюда в последней надежде что-то доказать, чего-то добиться, в чем-то оправдаться. Пафнутьев лишь горько усмехнулся, зная несбыточность этих устремлений. Его тут же определили в какую-то очередь, и он с удивлением увидел свою фамилию в конце списка, занимавшего целую школьную тетрадь.— Ведь вы по убийству? — проницательно спросил его старик, увешанный всем мыслимыми наградами — от звезды Героя до значка передовика производства. — Я сразу вижу, когда по убийству.— Да, — растерянно кивнул следователь. — Можно и так сказать.— Отмечаться в очереди приходите на следующей неделе... К концу месяца вас примут.— А сегодня не получится?— Сегодня? — удивился ветеран. Желание Пафнутьева было настолько диким и невыполнимым, что старик попросту потерял интерес к разговору.Потолкавшись в толпе, Пафнутьев убедился, что люди прибыли в редакцию по самым разным делам — у кого-то посадили сына, у кого-то выселили из комнаты мать, дед приехал спасать внука, сбежавшего из армии, жена пыталась доказать, что муж ее, прячущийся где-то в сибирских лесах, никого не убивал. Но больше всего удивился Пафнутьев юридической грамотности очереди. Толпящиеся здесь люди, оказывается, прошли все правовые коридоры, кабинеты, конторы и уже сами могли кому угодно дать консультацию на самом высоком профессиональном уровне, причем реальный совет, а не придуманный, не вычитанный в кодексах и комментариях. В толпе мелькали фамилии прокуроров всех республик, их помощников и заместителей, здесь, не стесняясь, крыли матом самых высоких правовых светил государства, открытым текстом называя взяточников и мздоимцев, причем, с точностью указывали, кто сколько берет, за что, кто отрабатывает, кто только делает вид и дурачит, кто берет натурой, а кто предпочитает канистры с медом, ящики с армянским коньяком, ковры и строительный кирпич, собак и мастеров каменной кладки, кто берет валютой, кто рублями, кто зарубежными путевками, а кто японской радиотехникой. Мелькали на слуху фамилии, кто-то материл следователя, кто-то клялся собственными руками задушить прокурора. Но большинство покорно и обессиленно сидели во дворе длинного дома, похоже, ни на что уже не надеясь, а просто исполняя некий последний долг, чтобы потом, через годы унижений и проклятий, не корить себя за то, что не попытался использовать последний шанс. Молча, с неподвижным лицом, рыдала не первый день женщина, которая, как объяснили Пафнутьеву, хотела узнать лишь одно — расстреляли ее сына или еще нет, а расстрелять его должны были за то, что убил двух бандитов, решивших убить его. Не рассчитал парень своего гнева, не учел собственной жажды жизни и тем самым ножом, которым хотели зарезать его, лишил жизни двух подонков. И все инстанции, включая центральные газеты, Генерального прокурора и Президента страны подтвердили — заслуживает расстрела. А вывод из всего услышанного Пафнутьев сделал только один — никто не читал се жалоб. И судьи, вынося приговор, прекрасно знали — никто после них в дело не заглянет.Не обращая внимания на возмущенные крики за спиной, отрывая от себя руки, пытающиеся остановить его, Пафнутьев продрался сквозь толпу по ступенькам крыльца, вошел в коридор, отодвинув дверью сразу несколько жалобщиков, и оказался в бестолковом угластом помещении. Вел прием тощий человечишко с пустым рукавом, замусоленными орденскими планками и со странно длинными зубами, которые к тому же были редковатыми и росли как-то вразнобой, словно по нынешним порядкам им была предоставлена слишком уж большая свобода. Человек беззлобно, но яростно кричал на всех, сыпал номерами статей и фамилиями прокуроров, дышал легким водочным перегаром и, как понял Пафнутьев, был посажен здесь, чтобы принимать на себя удары гнева и надежд, отвлекая ходоков от других кабинетов, чтоб не мешали работать — ведь кому-то надо и журнал выпускать. Накричавшись, человек с красными несчастными глазами алкоголика, горестно подперев единственной своей рукой щеку, выслушивал очередную старуху, мог всплакнуть вместе с ней, потом без переходов и без предупреждения начинал орать на нее, отчитывая за упущенные сроки, просроченное время, за то, что не обратилась она к нему в прошлом году, в позапрошлом... Старуха благодарно кивала, однорукий давал ей в утешение какую-то бумажку и она уходила с таким видом, будто уж теперь-то наверняка начнется у нее новая жизнь, куда счастливее прежней.Дождавшись, когда из кабинета выйдет просительница, Пафнутьев решительно шагнул к двери. В него тут же вцепились несколько высохших ладошек, пытаясь остановить, уберечь от греха — старушки решили, что он пытается прорваться без очереди. Но он шел, и постепенно опадали, разжимались на его рукавах слабые старушечьи пальцы.— Я здесь работаю, — объяснил Пафнутьев. — Я на минутку...— Товарищ, — строго сказал алкоголик, — вы здесь не работаете. Не вводите людей в заблуждение. Их и так всю жизнь дурачат.— Нет, работаю, — Пафнутьев показал ему следовательское удостоверение. — Мне нужно к главному редактору. Где он тут у вас сидит?— Вы правы, товарищ, — охотно подхватил консультант, шало сверкнув глазами. — Он действительно сидит. И пока еще у нас. Но вас не примет.— Почему?— Потому что для приема я посажен.— Значит так... Примет или не примет — это наше с ним дело! — Пафнутьев начинал терять самообладание. — И мы с ним как-нибудь разберемся.— Без меня? — консультант окинул насмешливым взглядом Пафнутьева. — Что касается вашего удостоверения, то здесь у каждого пятого такое же или очень похожее. Пройдите в конец коридора, увидите дверь с деревянной ручкой. У нас все ручки железные, а на той двери — деревянная. Там и найдете заместителя главного редактора. Зовут его Тюльпин Святослав Юрьевич.— А главный?— Товарищ, вам нужно самолюбие ублажить или решить дело?— Конечно, дело! — усмехнулся Пафнутьев. С этим человеком невозможно было говорить всерьез.— Вот и идите, куда я направил. В редакции нет главного редактора. Нет, — консультант с дурашливой безутешностью отвел в сторону единственную свою руку. — Дома он сегодня. С женой. Детектив пишут.— С какой женой? — не понял Пафнутьев.— Естественно, со своей. С чужой женой обычно занимаются другими делами. А со своей — детективы. Понимаете, вместе они творят — главный редактор и его жена. Есть такое ученое слово — конгениальность. Слышали? Так вот, нашему главному редактору очень повезло с супругой. Как выяснилось, она у него конгениальна, — в глазах алкоголика плясали веселые искорки.— А он... тоже...— И он конгениален. Ей. А она ему. И получается оба они по отношению друг к другу конгениальны.— Понятно, — произнес Пафнутьев, окончательно запутавшись. — И о чем же они пишут?— А! — консультант махнул тощей, почти лягушачьей лапкой. — Зарезали, повесили, отравили, поймали, посадили. Вот и все. Главное не это, главное я вам уже сказал.— А они только за столом конгениальны, или в... Алкоголик весело рассмеялся, простодушно откинув голову назад и показав Пафнутьеву все особенности своих зубов. Потом вынул свежий платочек, промокнул глазки, благодарно взглянул на Пафнутьева.— Это мысль! — проговорил он. — Мы ее обязательно обсудим на наших редакционных летучках. У нас тут, знаете, иногда после работы собираются летучки...— Как и везде, — кивнул Пафнутьев.— Совершенно верно. Я работал в суде, в прокуратуре, даже в операх одно время ходил, адвокатский хлеб мне тоже знаком... Везде эти летучки примерно одинаковы. Едва начальство домой, тут и начинается настоящая жизнь. Обещаю — то, чем вы поинтересовались, обязательно выясню. Я ведь и следователем работал, так что для меня это не будет слишком сложно.— Обязательно приеду к вам еще раз, — заверил Пафнутьев.— Буду ждать вас с нетерпением! — проговорил консультант и вдруг закричал свирепым голосом:— Где же вы были последние два месяца?! Упущены все сроки! Я же говорил! Вон отсюда! Чтоб и духу вашего здесь больше не было! Куда вы?! Назад. Садитесь. Пишите под мою диктовку...Удаляясь по коридору, Пафнутьев слышал, как за его спиной продолжалась борьба за справедливость в великой безбрежной стране. Оглянувшись, он увидел, что темпераментный алкоголик слушает заплаканную женщину, а та несмело сует ему толстый пакет бумаг в целлофановом пакете. Наверняка это были приговоры, заключения, акты экспертиз, ответы из всех судов и прокуратур, куда только можно было послать крик о помощи. Но знал Пафнутьев — ничто не поможет женщине, и до конца своих дней она будет хранить эти бумажки, время от времени покупать билет и отправляться с ними в очередную столицу. Уже одно то, что она не успокоилась, не смирилась с беззаконием, будет давать ей какое-то удовлетворение в жизни и чувство достоинства. Алкоголик бесстрашно взял пакет, вынул бумаги с печатями, фирменными бланками, подписями и углубился в их изучение. Вот только за это женщина будет благодарна ему, будет слать поздравления к Новому году и благодарить за помощь в трудную минуту, хотя никакой помощи этот человек оказать ей не в силах. Но Пафнутьев искренне восхитился его мужеством и самоотверженностью — он давал людям утешение. Только утешение, но это было не так уж мало. Да они и сами это понимали, и ничего им больше не нужно было — только бы кто-то живой и участливый проникся их горем и возмутился вместе с ними, вместе с ними всплакнул бы...— Как они могли написать такое! — услышал Пафнутьев отчаянный в своем гневе и возмущении крик однорукого консультанта. И улыбнулся понимающе. Женщине больше ничего и не нужно было. “Какие люди там работают! Какие люди!” — будет она рассказывать после возвращения из Москвы. И слух о могущественном консультанте пройдет по всей стране.Заместитель главного редактора благосклонно кивнул, едва Пафнутьев приоткрыл дверь.— Входите, — сказал он добродушно. — Присаживайтесь.Тюльпин был откровенно стар, но это была добротная, ухоженная старость человека, который всю жизнь провел на высоких постах, а если что и тревожило его душу, то только по большому счету — состояние преступности в стране, статистика правонарушений, количество опротестованных приговоров.— Моя фамилия Пафнутьев. Следователь. Веду уголовное дело по факту убийства Пахомова Николая Константиновича. Некоторое время назад он послал в вашу редакцию письмо. Предполагаю, что в этом письме есть сведения о людях, которые с ним и расправились, — с этими словами Пафнутьев положил на стол квитанцию об отправке заказного письма, ту самую квитанцию, которую похитил, преступно воспользовавшись опьянением Ларисы Пахомовой.— Вы хотели бы получить это письмо?— Совершенно верно. Если это возможно. Тюльпин поднял трубку, набрал какой-то номер, произнес какие-то слова. И ровно через пять минут в кабинет впорхнула девчушка в миниюбке и, обдав Пафнутьева духами, положила на стол письмо Пахомова с подколотой карточкой журнала. Красная полоса, пересекающая карточку по диагонали, придавала письму вид важного государственного документа. Тюльпин взял письмо, прочитал его, поднял глаза на Пафнутьева.— Ну что ж, — сказал он с проникновенностью в голосе, — поздравляю. Ваша следовательская интуиция не подвела. Пахомов пишет здесь, что разослал копии в различные инстанции, в том числе и в вашу милицию... Это так?— Это так, — кивнул Пафнутьев. — Но письмо, посланное в милицию...— Затерялось? — подсказал Тюльпин с понимающей улыбкой. — Бывает. Но мы вас выручим, — и он легонько подтолкнул письмо через пустой стол к Пафнутьеву.— Может быть, сделать копию? — неуверенна предложил следователь.— А зачем? Автор, как вы утверждаете, убит, отвечать ему нет надобности. Вам же, как я понимаю, проще работать именно с оригиналом, а не с копией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57