— Спускайся вниз! — приказал парень.
Митя соскользнул по столбу. Хабибула жестом предложил ему сесть. Сами афганцы тоже опустились на солому.
— Хабибула хотел бы с тобой поговорить, — начал парень. — Ну, чего уставился? Не проснулся еще? Меня Азизом зовут, я у вас в сельхозакадемии учился.
— Хорошо, — почему-то сказал Митя, он, и правда, спросонья не мог поверить, что афганец говорит с ним на русском почти без акцента.
Хабибула начал говорить. Парень переводил без заминок.
— Он говорит, что ты ему не нужен. Ты неверный, и он не хочет, чтобы ты ел и спал здесь. Вы, русские, убили его сына, а его отец сидит в тюрьме. Из-за вас он должен был оставить жен и дочерей. Они жили у Чарикара, а теперь он живет в горах, прячется от вертолетов и не может увидеть родных. Он знает, что ты ушел с большого поста на Баграмской дороге. Много русских искало тебя в долине. Он не знает, зачем ты так сделал, но ты поступил глупо.
Митя вдруг понял, что если он сейчас ничего не скажет, его могут убить. Хабибула ведь ясно сказал — “не нужен”!
— Я хотел сюда прийти к вам, — заговорил Митя срывающимся от волнения голосом. — Я не хотел с ними жить. Я их ненавижу, потому что они не давали мне спать и заставляли стоять на посту вместо себя, — он торопился, боясь, что его прервут. — Я сам ушел. У меня было четыре автомата, но я их потерял, потому что они начали стрелять из пулеметов. Я знаю, что они…
— Помедленней, я не успеваю, — раздраженно сказал Азиз. — Так ты дезертир?
Митя посмотрел на него растерянно и кивнул. Азиз перевел Хабибуле. Хабибула долго молчал, теребил густую бороду, смотрел на Митю пристально, будто пытаясь прочитать мысли. Потом они о чем-то заспорили с Азизом. Впрочем, Азиз особо не перечил. Он достал пачку “Ричмонда”. Хабибула посмотрел на него выразительно. Азиз понял его взгляд, вышел во двор, закурил.
— Слушай, шурави, — сказал Азиз, выпуская дым. — Он потерял троих человек, и люди ему нужны. Ты, наверное, плохой солдат, да?
Митя пожал плечами.
— Конечно, плохой, — усмехнулся Азиз. — Он может тебя взять, но для этого ты должен принять веру, поменять имя… Все, короче. Может быть, нам придется уходить в Пашевар и жить там. Хочешь? Подумай, потому что домой тебе дороги не будет. Но если ты станешь настоящим моджахедом, то когда наступит мир, он женит тебя на своей дочери и даст калым. Хабибула слов на ветер не бросает. Ты это знай!
— Как… веру? — пробормотал Митя растерянно — он никак не ожидал такого поворота событий.
— Ты подумай, парень, — Азиз докурил, поплевал на окурок, щелчком выкинул его за дувал и вернулся в сарай.
Хабибула опять заговорил.
— Сам он строго придерживается законов шариата и не делает ничего такого, что делаете вы, русские, но если ты будешь курить, как я, он ничего не скажет. В Рамазан ты должен будешь соблюдать пост.
— Да-да, — автоматически кивнул Митя, все больше волнуясь. — Азиз, что мне сказать ему? — в переводчике он неожиданно почувствовал своего союзника.
— Соглашайся, — вздохнул Азиз. — Продавать он тебя не будет, он мне сказал. Может быть, убьет. Вообще-то, ты ему понравился, а то сразу бы убил.
— Я не могу так. Я должен подумать, — едва слышно сказал Митя, стараясь не смотреть в пытливые глаза Хабибулы. — До… до завтрашнего дня. Хорошо?
Азиз перевел его слова. Хабибула кивнул и поднялся с соломы. Ушел в дом.
— Сигаретой не угостишь? — попросил Митя.
Азиз протянул ему пачку.
— Бери сразу две. Мне у вас нравилось. Москва — красивый город, и девушки хорошие. У меня было, — Азиз посчитал на пальцах, — четыре. Как жены. Деньги любят, цветы любят. А ты откуда?
— Из Ленинграда, — Митя сунул сигареты за подкладку панамы.
— У, такой тоже город хороший. Я два раза был. Э… — Азиз пощелкал пальцами, припоминая что-то. — Белые ночи, да? Красиво. Холодно только, — переводчик поежился, видно, вспомнив майский ветер с Невы. — Не бойся ты, на зиму уйдем в Пакистан. Там будут деньги платить. А здесь ты умрешь. В тюрьме плохо очень.
— Азиз, куда Костю увезли?
— Этот? — переводчик показал на плечи, имея в виду звездочки на погонах. — Ты о нем забудь. Нету его.
— Как нету? — Митя почувствовал, как перехватило дыхание.
— Плохой он человек. Не человек, как зверь. Нету его, не спрашивай! — Азиз начал злиться.
Хабибула появился во дворе, и переводчик замолчал. Хабибула протянул Мите станок с лезвием, крохотное зеркальце, розовый обмылок и трубку-кальян с завернутым в полиэтилен чарсом. Жестом показал, что он может взять со двора кувшин с водой, умыться.
— Спасибо, — кивнул Митя и глянул в зеркало. На него смотрело незнакомое бородатое лицо с резко обозначившимися у глаз морщинами. Волосы выцвели и походили на солому. Он вспомнил, как впервые увидел Костю. Слова “нету его” были непонятны. Что значит — нету? Убили его? Расстреляли? Увели туда, где им никогда не встретиться? Или ему просто приказано забыть о нем?
Хабибула что-то сказал переводчику, и они ушли, не закрыв сарай. Митя, не веря тому, что его оставили одного, осторожно вышел во двор, огляделся, щурясь от яркого солнца. Присел у кувшина с водой. Стал намыливать подбородок и щеки…
Афганская одежда была ему впору. Он придирчиво осмотрел длинную рубаху салатного цвета, шаровары. Все было не новое, и он боялся, что в складках спрятались белесые вши. Одежда, однако, была чистая и даже пахла какой-то сладкой травой. Дал ее Хабибула. Показал на два резиновых ведра и кувшины с водой, велел ему хорошо вымыться, одеться в афганское и ждать, когда он вернется. Митя постеснялся мыться во дворе. Он затащил кувшины и ведра в сарай, разделся догола и стал с наслаждением поливать себя нагревшейся на солнце водой. Из соломы с писком полезли крохотные мыши — видно, он залил их нору. Вытерся своим “хэбэ”, напялил рубаху и шаровары, сел во дворе на корточки и закурил кальян. Ветер приятно обвевал лицо и мокрые волосы, вода в кальяне булькала, когда он втягивал в себя жгучий дым. Он настолько привык к чарсу, что теперь не кашлял и не задыхался. Ощущения были не такими острыми, как раньше, но зато он перестал видеть неприятные глаза тутовых духов и смотрел по вечерам яркие, цветные мультики с забавными игрушечными зверями и людьми.
Появился Хабибула, велел идти за ним. Они вышли со двора и зашагали вдоль каменных террас по склону. Поля были пусты, ветер гонял по ним перекати-поле, звенел песком и соломенным сором. Хабибула показал на дикого козла, который торопливо удирал от них по склону, сказал, что он похож на шурави — такой же вонючий и трусливый. Митя теперь немного понимал по-афгански, но сам пока не говорил — боялся. Хабибула показал ему на тропу, и они стали подниматься к дому муллы.
Во дворе у муллы было многолюдно. Афганцы сидели на корточках невдалеке от летнего очага, разговаривали, смеялись. Огонь выбивался из печи, бойко лизал черные камни. Под навесом на крюке покачивалась баранья туша. Из стоящего на земле двухкассетного магнитофона лилась витиеватая восточная мелодия. Хабибула сказал Мите, что он должен войти в дом, сам остался во дворе. Митя поднялся, озираясь, на второй этаж, открыл дверь. В комнате ярко горели керосиновые фонари. Было натоплено и душно. Он увидел расписанные ярким орнаментом стены, двух стариков в чалмах, сидящих на плетеных афганских лежанках. Ему показалось, что старики посмотрели на него недобро. Он поклонился им. Посреди комнаты на крохотной чугунной печке стоял жестяной таз, в нем кипела вода. В тазу лежали широкие ножи, он никогда не видел таких — массивные, загнутые ручки покоились на кромке, остро наточенные лезвия без следов ржавчины и изъянов были опущены в воду. На ножах блестел яркий свет фонарей. Из соседней комнаты появился мулла, за ним — Азиз. Переводчик внес в комнату низкий стол и деревянную раму. Он улыбнулся Мите, поставил недалеко от печки стол, перед ним раму. На раму он накинул пахнущую травой ткань. Мулла велел Мите подойти.
— Подойди ближе! — приказал Азиз. Он встал рядом с Митей, снова улыбнулся. — Открой рот, подними язык, одну хорошую штуку дам.
Митя открыл рот, и переводчик сунул ему под язык зеленый шарик насвая. Рот тут же онемел от горечи. Мулла приспустил шаровары, взял холодными руками его член. Митя хотел заглянуть за ширму, но старческие пальцы впечатались в его щеку, отвернули его голову в сторону.
— Соси, соси, не выплевывай! — приказал Азиз.
Митя почувствовал, как от насвая холодеют кончики пальцев. В голове была вата, сквозь нее голос Азиза доходил не сразу.
— Ты теперь, как настоящий моджахед. Хочешь, сфотографируйся, маме фото пошлешь…
Мулла что-то сказал, и руки стариков потянули его плечи вниз, заставляя присесть. Он даже не почувствовал деревянного стола…
— Из Пакистана богатым вернешься. Знаешь, какая страна? Хочешь, золото невесте купишь, хочешь — машину. Женишься, родителей в гости пригласишь…
Митя запоздало вскрикнул, почувствовав боль.
— Все уже, хороший! Разве больно? — услышал он издалека голос переводчика.
Азиз обнял его за плечи, повел к двери. Митя глотнул свежего воздуха, и ему стало лучше.
— Не надо насвая, хороший, выплюни, — сказал Азиз.
Он крикнул что-то людям внизу. Афганцы вскочили и радостно завопили, приветствуя Митю. К нему подошел Хабибула, взял его под руку, осторожно усадил на ковер. В большом котле варился праздничный плов. Дразнящий запах полз по двору, но пока что Мите ничего не хотелось. Он сидел, сплевывая зеленую, горькую слюну, чувствовал, как пульсирует боль в члене.
Немного придя в себя, он стал осматриваться. Увидел двух мальчишек лет восьми, которые жались к дувалу. За воротами стояли три женщины в паранджах. Одна из них держала на руках младенца.
Хабибула вышел к ним, взял младенца и понес его в дом. Женщины отошли чуть в сторону, сели на обочине дороги и стали терпеливо ждать. Впервые за время плена он видел женщин. Где они прятались? Почему не ходили с кувшинами к ручью? Поймал себя на мысли, что не прав, что уже не в плену — ведь он один из них, может разгуливать по кишлаку, ходить по горам и даже, наверное, может попросить вернуть ему автомат.
У штаба полка толпился народ. Ночью писарям в строевой части было приказано оформлять военные билеты для первой отправки — всего двадцать семь человек, — а утром весь полк уже знал, что сегодня самолет в Ашхабад. Гладко выбритые дембеля в ушитых парадках, шинелях, в начищенных до зеркального блеска сапогах, с кожаными дипломатами и чемоданчиками, заглядывали в окна штаба, подзывали писарей, нарочито небрежно интересовались у них, когда, наконец, их построят для смотра, вынесут документы, зачитают приказ. Тут же толклись их товарищи, с завистью поглядывали на счастливчиков, вздыхали, шутили, курили сигареты. Никто, конечно, толком ничего не знал.
Одни говорили, что документы у начальника штаба, а он пьян и печати до сих пор не поставил, поэтому неизвестно, будет ли вообще сегодня отправка, другие — что аэродром ночью обстреляли из миномета, повредили взлетную полосу и теперь ее будут ремонтировать два дня, третьи — что зампотылу недосчитался парадок на складе и грозился задержать с отправкой каждого, на ком новая, не с учебки, — в общем, много что болтали, и болтовня эта прибавляла нервозности. Да еще появился дежурный, приказал всем разойтись по подразделениям и не маячить под окнами, мешая работать. Никто, конечно, никуда не разошелся. Дембеля вместе с провожающими откочевали за штаб, расположились кто на крыльце модуля, кто на газонах, кто на поребриках. Пошли по кругу косяки, послышался смех.
Чуча оставил дипломат Дохаеву и побежал к офицерскому туалету — красному каменному сооружению на пустыре между штабом и особым отделом: вчера на прощальном вечере по случаю дембеля он перебрал “кишмишевки”, и теперь крутило живот. Он справил нужду и направился к выходу, на ходу застегивая брюки, когда дорогу ему преградил парень в бушлате.
— А, землячок! — испуганно заулыбался Чучерин. — Тебя уже выписали, да?
— А ты бы хотел, чтобы не выписали? — водитель наступал на него, оттесняя в угол туалета. — Где парадка, Чуча?
— Ну ты сам подумай: ты в госпитале. Болтали — в Союзе с тифом. Была у меня для тебя парадка, была! Зуб даю, была. Тебя нет, я ее Духомору отдал.
— Где парадка, Чуча?
— Ну ты чего, тупой? Я же сказал — нету! Я ее тебе в Баграм повезу? — Чучерин оттолкнул водителя и пытался бежать, но получил сильный удар по спине. Растянулся на скользком от лизола полу, вскочил. На этот раз получил удар в поддых и согнулся пополам, хватая ртом воздух.
— Ты у меня сейчас уедешь на дембель! — водитель рванул полы шинели, затрещала материя, посыпались крючки. — Ты у меня уедешь!
— Не надо, не бей! — Чуча закрыл лицо руками. — Возьми чеки, купишь себе парадку!
Водитель вывернул карманы кителя, пересчитал деньги.
— Тут всего полтинник, Чуча! Парадка семьдесят стоит.
— Ну, нету больше, нету! Я их тебе рожу, что ли?
— Шинель скидай!
Чучерин торопливо скинул испачканную лизолом шинель, передал земляку. Водитель не удержался, на прощание двинул ему боксерским ударом в челюсть и ушел. Чуча пришел в себя, поднялся, нашел на полу шапку, ремень, выбежал из туалета. Увидел около ворот автопарка широкую спину водителя и хотел было крикнуть своим: “Дембелей бьют”, — чтоб догнали, отметелили как следует, отобрали шинель и чеки, но около модуля уже не было никого — ни одного человека. Он побежал к штабу. Дембелей построили в две шеренги. Командир полка вместе с замполитом и начальником штаба вручали военные билеты, осматривали форму. Чуча, убедившись, что в его сторону не глядят, встал в строй впереди Духомора. Дохаев ногой пододвинул к нему дипломат.
— Чуча, у тебя вся спина в дерьме, — доложил он шепотом.
— Знаю! — прошептал Чучерин.
— А шинелка где?
— Потом! Пошли кого-нибудь в палатку, чтоб надыбали шинель и китель! Быстро!
Дохаев за его спиной подозвал чижика из взвода, передал приказание Чучи.
Полковник оглядел его, взглянул через плечо на Духомора.
— Ба, знакомые все лица: рядовые Дохаев, Чучерин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12