- И что сказал твой ветеринар? Он пожимает плечами.
- Насколько я понял, вчера мочепузырь разозлился на мое второе Я; кроме того, у моей поджелудочной железы не получается поджелудочить, и желудок начал сужаться в привратном переходнике. Инакороче, он мне присобачил двадцать дней абсолютного покоя. Пятнадцать дней на нарах, сырые овощи и фрукты, парное мясо и без выпивки; режим кинозвезды, вот! Если я ему последую, я зафиндирю талию манекенщицы и цвет лица кровь с молоком, так что девочки позавидуют.
Обозреваю рубильник и фиолетовые скулы Толстителя. Не хочется разочаровывать дилетанта, но до цвета лица кровь с молоком нашему малому Берю ой как далеко! Много водички утечет в Сене. Что до группы крови нашего Берюрье, так это окрошка без кваса.
- А я-то хотел подключить тебя к захватывающему расследованию, - говорю я.
- Положи пока в холодильник, заберу его потом, - веселится Его Величество Суперхрен I.
Он размахивает рецептом своего доктора.
- Вот с этим документиком, мужики, я кандидат в олимпийские чемпионы по шезлонгу во всех весовых категориях. Кстати, - выдает он, - ты знаешь, кого я только что видел при входе в стойло?
- Пино, - догадался я без колебаний.
- Изумительно. Он был с каким-то ощипанным хрычем, как полагаю, одним из своих клиентиков.
- Ты полагаешь верно. И с этим достойным человеком проделали прямо-таки неслыханный трюк.
Я делаю ему экспресс-резюме всего того, что предшествовало. Толститель слушает меня, как меломан, удравший из тюрьмы, слушал бы фугу Баха, и смотрит на меня, как смотрел бы пердоман на разгружающуюся баржу сухого гороха.
- Действительно, - допускает Его Круглячество, - случай не банальный.
И он делает новый вывод, приподнимающий краешек завесы. Вывод настолько простой, что никто до него еще не додумался.
- Это определенно ошибка. Где-то есть другой шапокляк, у которого такой же блайзер, отсюда и конфузия.
Я тотчас же погружаюсь в многоэтажные размышления.
- О чем замечтался, о смерти Людовика XVI? - дурачится Пузырище.
- Это было второе французское Берюрлоо, - соглашаюсь я. - Протяни мне ногу помощи, Толстяк.
Но Толститель энергично трясет котлом, который прекрасно сгодился бы на холодец.
- Дудки! Я в отпуске отныне и впредь. Если это приказ, ты можешь засунуть его в футляр от термометра; но если ты просишь не в службу, а в дружбу, то это все меняет.
Я тычу раздраженным пальцем в направлении двери.
- На место, в конуру! - возглашаю я. - Исчезни из видимости, которую ты уже достаточно изгваздал. И застегни гульфик, прохожие не знают, что ты идешь от врача!
Берю выходит, пожимая плечами, сопя и пыхтя, говоря, что он облегчил бы свой пузырь на мою особу, застегивая штаны и хлопая дверью.
Мой умелый указательный палец страничит ежегодный справофон на букву "ф". Живость, точность, нежность являются принципиальными качествами поименованного пальца, впечатляющими, в частности, заблудившегося путешественника, которому он указывает верную дорогу, и одинокую даму в кинозале, где показывают фильм новой волны (для души).
Любопытная вещь, я не нахожу ни единого Фуасса в этом сверхтщательном издании, куда помещены краткие жизнеописания моих сограждан, то есть их имена, адреса, профессии и номера телефонов. Затем я набрасываюсь на женевский ежегодник и посвящаю себя исключительно городку-очаровашке Воскрессону, который и воскресает в толстотоме в единственно-неповторимом одиночестве. Там я не нахожу никого, кроме моего Фуасса. Он, этот гражданин, решительно существует в единственном экземпляре. Я, стало быть, в сильном замешательстве. Звоню рыжему из лабо и прошу его спуститься. Вот я как-то незаметно и вцепился в эту косточку, ребята. И вы меня знаете, когда очаровательный Сан-А захвачен тайной, он не перестает прояснять ее.
Явление Манье. В своем белом халате он похож на зажженную свечку. Шевелюра рдеет и конопушки пламенеют. Я же сам только дерьмею.
Второй раз за последние десять минут я рассказываю Манье фуассиную историю. Он открывает глаза шире витражей сартрского собора.
- По-тря-са-юще! - резюмирует он.
- Признайся, вот уж необычное дельце!
- А вы уже рассказали Старику?
- Нет, я сейчас загружен работой, и он наверняка перепасует это в другой отдел.
- По правде говоря, это нельзя еще назвать делом, - уточняет Манье. Никакого правонарушения еще не произошло. В конце концов, позволяется же делать подарки своим современникам, даже подарки стоимостью в четырнадцать миллионов.
Какое-то время мы вглядываемся друг другу в глаза, как два окулиста, взаимно и одновременно ищущие повреждения радужной оболочки, затем я пододвигаю технарю обертки и банкштексы.
- Вот единственные документы, Манье, которыми я располагаю. Не думаю, что они нам что-то прояснят, тем не менее исследуй-ка их, кто его знает.
Затем, поскольку день угасает, а мой голод разгорается, я пожимаю поварешку рыжего и спускаюсь.
Перед входом в наш большой Сарай столпотворение. Смех, крики, восклицания, проклятия, апелляции, брань и лай. Я пробиваюсь сквозь толпу и обнаруживаю Храбреца Берю в одной из тех экстравагантных ситуаций, на которые он мастер. Он держит на поводке превосходного сенбернара, желая запихнуть того в такси. Но зверюга отказывается и в доказательство тщательно опрыскивает кузов тачки. Он, наверное, напился пива и не облегчался часов восемь, ибо никак не закончит. Шофер, русский недобитый белогвардеец, протестует и отказывается от такой сногсшибательной клиентуры.
Берюрье доказывает ему с применением соответствующей терминологии, что собаки имеют право ездить в такси. Князь Такссупов отвечает, что собаки-то может быть, но не телята. Естественно, Берюрье угощает его "сам телок"; услыша это, шофер вылезает и производит штрафной удар а-ля Копа по вертлюгу псины, которая, забыв о своем предназначении спасателя людей, вцепляется ему в штаны. Русский требует полицию. Берюрье немедленно удовлетворяет его просьбу, предъявляя свое удостоверение.
Пес возобновляет полив машины, которая с этой стороны стала чистехонькой. Четырнадцать человек помирают со смеху. Тут уж я вмешиваюсь:
- Что за цирк, Толстяк? Ты что, готовишь номер для юбилейного концерта самодеятельности?
- Хочу вернуться домой, вот и все, - мечет громы и молнии Здоровяк.
- С этим мамонтом?
- Ты не узнаешь его?
Я рассматриваю сенбернара и качаю головой.
- Нет, а разве это кто-то из домашних?
- Это же Сара-Бернар, которую привезли из Швейцарии три года назад, помнишь?!
- Я думал, что ты от нее уже избавился.
- Я подарил ее племяннику, но у него только что появился ребенок, и Сара-Бернар поссорилась с малышом. Я вынужден был забрать ее обратно. Только не знаю, как вернуться к себе. Эта зверюга не хочет путешествовать в закрытой машине.
- Она как королева Англии: ей нужно открытое ландо. Пока мы дискутируем, таксист спасается, не требуя платы за ожидание и не предъявляя рекламации.
- У меня "МГ-кабриолет", если ты сможешь держать ее на коленях, я тебя подброшу.
Здоровяк благодарно вопит. Мы составляем команду, достойную возбудить интерес публики. Вообразите маленький открытый автомобиль с Толстителем внутри, что уже само по себе притягательно, держащим на коленях ненормально габаритную псину, похожую на Бисмарка. Можно участвовать в конкурсе парижского Автосалона на самый элегантный автомобиль и точно попасть в призеры.
Глава вторая
Прикончив десерт, я вдруг подумал, что старина Пино не связался со мной, как было условлено. Я, стало быть, решил протелефонить ему сам, как говорится, лично, и пока моя храбрая женоматерь Фелиция прибирает на столе, я набираю номер Ископаемого. Занудный голос мамы Пинюш щекочет мои слуховые каналы.
- Ваш старичок дома? - спрашиваю я, последовательно затем отказываясь подтвердить, что это я, и прийти пообедать.
- Я жду его, - отзывается хранительница очага, - он еще не пришел.
- Как только явится, скажите, чтобы позвонил мне домой.
- Непременно.
Кладу трубку, тут слышится тихий катаральный кашель, и я вижу вползающего Пинюша. Он преодолевает крыльцо, вытирает с научной тщательностью подошвы о соломячок, украшенный моими гербами, и снимает свое ашаровское старье для почтительного приветствия маман.
- Пришел поговорить, - предупреждает он, - не мог позвонить, потому что после нашего визита у Фуасса случился острый приступ астмы и я должен был доставить его сначала к врачу, а потом домой.
Фелиция забеспокоилась:
- Так вы не обедали, господин Пино?
Пино отвечает, что нет, но может потерпеть, потому что у него почти нет аппетита. В их семье это наследственное. У них деликатные желудки. Впрочем, его дед умер как раз от рака именно этого органа, и если бы его отец не был сражен испанкой, он тоже должен был погибнуть от болезни желудка.
Тем не менее он, в конце концов, согласился на остаток тунца с салатом, порцию телячьего рагу, кусочек горгоньзольского сыра и остаток десерта.
Насыщаясь калориями, он рассказывает о клиенте.
Пинюшет втайне от нашего молодца навел о нем справки, и узнанное подтверждает мое впечатление. Фуасса вел обычное существование. Сын владельца гостиницы, после службы в армии продолжил дело отца. Женился, спустя пять лет овдовел, не продолжив род, и жил уже лет двадцать внутри своего гостиничного мирка, опрокидывая кое-кого из горничных, когда этого требовала натура. Потом однажды продал гостиницу и ушел в отставку, взяв в домоправительницы кассиршу, которую уж много лет использовал для всех нужд.
- Ты с ней ознакомился? - спрашиваю я. Пино переворачивает розетку с ванильным кремом на свой красивый экс-новый костюм, с помощью ложечки собирает и доедает крем с обычным смирением и качает головой.
- Я видел ее один раз. Добропорядочная женщина: под пятьдесят, неплоха на вид, серьезна.
- Разузнавал подробности?
Выясняется, что особенного сказать нечего. Муж умер в ссылке во время войны. Взрослый сын работает метрдотелем.
- С астматиком трахается?
- Вероятно, но не будем сплетничать.
Браво, Пинюш! Невинный старикашечка!
- Раз уж ты давно ведешь расследование, у тебя должно сложиться какое-то мнение?
- Сложилось множество разных, - провозглашает Преподобный, - что эквивалентно никакому.
- Прекрасно сказано, о мудрейший из мудрейших.
- Сначала, - говорит он, - я думал, что Фуасса псих. Затем я решил, что умер кто-то из его родственников и по неизвестной причине ему прислали остатки громадного наследства...
Он останавливается.
- Но это не подтвердилось. Тайна, Сан-Антонио. ТАЙНА!
- А если мы посетим Фуасса? - подсказал я.
- Когда?
- Да прямо сейчас. Тут ведь почти рядом. До Воскрессона восемь километров.
- Для чего?
- Разнюхать. Если в расследовании нет никаких позитивных элементов, пробуют прочувствовать атмосферу. Метод Мегрэ, Пинюш. Цедишь кружку пива, разглядывая окружение хозяина бистро, и все усекаешь. Вот уже тридцать лет, как Сименон нам это объясняет.
- Ну что ж! Идем, - вздыхает он. - Только пришел - опять идти.
Аллея Козлят окаймлена кокетливыми усадьбами.
- Здесь, - говорит Пинюш. - Нормандский домик. Там, справа.
Низкая стена, деревянный портал, окрашенный под кованую сталь, лужайка в глубине сада, очаровательное жилище, фасад которого украшен орнаментом деревянных балок в нормандском стиле...
Звоним.
Через какое-то время отзывается замогильный голос, который осведомляется, кто там. Тут я замечаю маленькую медную решетку домофона над кнопкой звонка.
- Это месье Пино, - блеет Бесполезнейший. Щелчок. Дверь открывается. Мы продвигаемся приятной аллеей, присыпанной розовым гравием, поскрипывающим под ногами.
- Слушай, он выгодно продал свою спальную фабрику, наш папаша Фуасса, мурлычу я. - Симпатичное владеньице.
Парадная дверь открыта, и в прямоугольнике золотистого света нас ожидает массивный силуэт. По мере приближения я улавливаю границы контура и, в конце концов, устанавливаю, что это женщина. Солидная бабенка! Сложена, как гренадер, почти с такими же усами, волосатыми ногами и видом "попробуй только высморкаться в мою занавеску".
- Это дама, о которой я говорил, - объявляет Пинюш. - Комиссар Сан-Антонио, мадам!
После закончившихся представлений на высшем уровне сия матрона протягивает мне ладонь, огромную, как площадь Триумфальной арки. Я с опаской вкладываю в нее свою, и не зря, поскольку доблестная людоедка почти ее расплющивает. Таких людей можно приветствовать рукопожатием только приходя вместе с костоправом. Я тайком массирую фаланги и ногти, и мы проникаем в холл с меблировкой в стиле вроде бы рококо.
- У вас есть новости? - беспокоится людоедка.
- Еще нет-с, - извиняется Пинюш. - Мой друг комиссар Сан-Антонио хотел бы кое-что уточнить. - Господин Фуасса дома?
- Он в постели.
- Ему не стало лучше, с тех пор как мы расстались?
- Немного лучше, дыхание подвосстановилось, но когда наступает криз, то у него бедного это на весь день. Я предупрежу его, что вы пришли...
Повелительным жестом она указывает на стулья и линяет. Вместо того чтобы сидеть, я обхожу комнату.
Она такая же тусклая, как сам Фуасса. Жилье затрапезного рантье. Я заключаю, что эта история с таинственными деньгами должна потрясти существование дражайшего человечка.
- Это и есть его домоправительница? - осведомляюсь я, указывая рассеянным жестом на дверь, сквозь которую исчезла людоедка.
- Ага. Ну как, неплохо?
- Хиловато для собора, но слишком для башни, - объявляю я.
Пинуш пожимает своими солидными плечами иззябнувшего журавля.
- Ты не изменился, - бормочет дорогая реликвия, - у тебя всегда так, если представительница прекрасной половины не похожа на образец с обложки модного журнала, ты становишься к ней безжалостным.
Телеящик работает, но, когда мы позвонили, людоедка, видимо, уменьшила звук. Звучит едва слышное мурлыканье. Я поворачиваю соответствующую ручку до нормы. Благодаря этому мини-жесту звучит вновь теплый голос Елисейских полей и Монмартра.
На ринге два пузатеньких толстяка в виде музыкально-разводного ключа раскачивают друг другу сцепленные кисти рук, в то время как публика обзывает их дерьмом и призывает судью срочно сбегать в туалет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15