И все это не более, чем за три года!
Овалл Гри пожал плечами.
– Вы считаете, он разгромит Фонд окончательно?
– Не знаю. Давайте предположим, что да.
– Позвольте, зачем заходить так далеко? Вы основываете столь серьезные выводы на заявлениях неопытного мальчика. Давайте не будем торопиться. Победы Мула до сих пор не касались нас вплотную, и пока его предприятие не идет вразрез с нашими интересами, я не вижу причин что-либо менять.
Рэнду размышлял, нахмурив брови.
– Скажите, удалось ли кому-либо войти в какой-либо контакт с Мулом? – спросил он.
– Нет, – ответили оба собеседника.
– Верно, хотя многие пытались. Нам нужно войти с ним в контакт, иначе наша конференция будет пустой тратой времени. До сих пор в этом зале не происходило ничего, кроме питья и нытья. Я цитирую редакционную статью «Рейдол Трибюн». А все потому, что единственный возможный шаг – это выступление против Мула. Тысяча наших кораблей ждет, пока Фонд ослабеет в борьбе с Мулом и можно будет напасть на Фонд. Это ошибка. Нужно отыскать Мула и выступить против него.
– За тирана Индбура и его команду, – ядовито подсказал Мэнджин.
– Бросьте клеить ярлыки, – устало сказал Рэнду. – Неважно за кого; главное: против Мула.
Овалл Гри поднялся с места.
– Рэнду, не втягивайте меня в политическое самоубийство. Если вам хочется быть освистанным, изложите свои соображения на вечернем заседании.
Вслед за Гри молча вышел Мэнджин, а Рэнду остался за столом, погруженный в безысходные размышления. На вечернем заседании он не выступал.
А на следующее утро к нему в комнату ворвался Овалл Гри, полуодетый, небритый и непричесанный. Рэнду так удивился, что уронил трубку на стол, с которого еще не были убраны остатки завтрака.
Не поздоровавшись, Овалл прохрипел:
– Вчера из космоса бомбили Мнемон!
– Неужели Фонд? – прищурился Рэнду.
– Мул! Мул! – взорвался Овалл. – Намеренно и без всякой провокации с нашей стороны. Большинство наших кораблей вошло в международный флот, оставшихся оказалось мало, они все погибли. Десанта еще не было, поскольку корабли, участвовавшие в нападении, согласно сообщениям, уничтожены. Но коль скоро война началась, можно ожидать чего угодно. Я пришел узнать, как поступит в этой ситуации Хэвен.
– Хэвен, несомненно, поступит, как предписано Хартией Федерации. А Мул – вы видите – уже атакует нас.
– Он безумец. Неужели он рассчитывает покорить Вселенную? – Овалл Гри покачнулся и, упав на стул, сжал руку Рэнду. – Те немногие, что остались в живых после боя, утверждают, что у Мула… у противника есть новое оружие – депрессор силового поля.
– Что-о?
– Наши корабли были уничтожены потому, что не сработало атомное оружие и отказали щиты. Это не могло быть результатом случайности или диверсии. Скорее всего, это было действие нового оружия. Возможно, Мул, его только испытывает. Люди говорят, что действие этого оружия не было непрерывным, иногда оказывалось возможным его нейтрализовать… Вы понимаете, что изменился характер войны, и наш тысячный флот оказывается морально устаревшим?
Рэнду почувствовал себя старым и слабым, руки его безвольно опустились.
– Вот оно, чудовище, которое пожрет нас всех! И все же, с ним нужно бороться.

17. Визисонор

Дом Эблинга Миса в скромном предместье Терминус-Сити был знаком интеллигенции, литераторам и всей читающей публике Фонда. Представление человека о доме Миса зависело от того, что этот человек читал. Вдумчивые биографы называли дом Миса убежищем от мирской суеты, светская хроника намекала на холостяцкий беспорядок, коллеги по университету говорили, что у Миса много книг, но хозяйство ведется бестолково, приятели – что всегда можно выпить и положить ноги на диван, а телевидение кричало: «Полуразвалившаяся хижина лысеющего клеветника и якобинца Эблинга Миса». Байте, у которой не было читателей и слушателей, как не было и предвзятого мнения, он показался просто неряшливым.
Даже тюремное заключение – за исключением первых двух-трех дней – не было ей так тяжело, как получасовое ожидание в доме психолога, возможно, под тайным наблюдением. В тюрьме, по крайней мере, рядом был Торан.
Байте стало немного легче, когда она взглянула на Магнифико, нос которого, понуро опущенный, выдавал тоскливое настроение хозяина. Магнифико подтянул колени к подбородку, словно хотел сжаться в точку, и Байта, машинально протянув руку, утешительно погладила его по голове. Магнифико поморщился, потом улыбнулся.
– О, моя госпожа, до сих пор мое тело живет отдельно от разума и ждет только ударов.
– Не беспокойся, Магнифико, я с тобой и никому не дам тебя в обиду.
Шут искоса взглянул на нее и сразу же отвел глаза.
– Все эти дни мне не позволяли видеться с тобой и твоим добрым мужем, и даю слово, можешь посмеяться надо мной, но мне вас очень не хватало.
– Я не стану смеяться: мне тебя тоже не хватало.
Шут просиял и еще сильнее сжался.
– Ты знакома с человеком, которого мы ждем? – осторожно спросил он.
– Нет, но это знаменитый человек. О нем много пишут и говорят. Мне кажется, это хороший человек, который не сделает нам зла.
– Правда? – шут беспокойно заерзал. – Возможно, моя госпожа, но он уже допрашивал меня, да так строго и напористо, что я вспоминаю об этом со страхом. Он задает такие странные вопросы, что я и слова не могу сказать в ответ. Я начинаю верить сказочнику, который говорил мне, ребенку, что иногда сердце встает поперек горла и не дает говорить.
– Сейчас другое дело. Мы вдвоем, двоих он не запугает, правда?
– Наверное, моя госпожа.
Где-то хлопнула дверь, и в дом ворвался вопль, похожий на львиный рык. У самого порога он оформился в слова:
– Вон отсюда!
Дверь открылась, и Байта увидела, как двое охранников ретируются. Вошел сердитый Эблинг Мис, поставил на пол какой-то сверток и пожал Байте руку, ничуть не заботясь о том, чтобы не сделать ей больно. Она ответила сильным мужским пожатием. Мис кивнул шуту и обратился к молодой женщине:
– Вы замужем?
– Да, мы прошли все предусмотренные законом формальности.
– Счастливы? – спросил Мил после небольшой паузы.
– Пока да.
Мис пожал плечами и, разворачивая сверток, спросил шута:
– Знаешь, что это такое?
Магнифико сорвался с места и вцепился в инструмент со множеством клавиш. Попробовав клавиши, шут в избытке радости сделал сальто назад, отчего обрушилась шаткая мебель.
– Визисонор, – пропел он, – инструмент, извлекающий радость даже из остывшего сердца.
Длинные пальцы шута любовно гладили инструмент, перебирали клавиши, ненадолго задерживаясь то на одной, то на другой, и в воздухе возникла какая-то теплая розовость.
– Ты говорил, что умеешь играть на таких штуках, – сказал Мис, – вот, играй и радуйся. Только сначала настрой инструмент: он из музея, – и вполголоса Байте. – Ни один человек в Фонде толком не умеет на нем играть, – и еще тише. – Шут не хочет без вас говорить. Поможете?
Байта кивнула.
– Спасибо. Он в постоянном страхе и, боюсь, под психозондом сойдет с ума. Поэтому я хочу усыпить его бдительность, а после этого задать несколько вопросов. Вы меня понимаете?
Она снова кивнула.
– Визисонор – первый шаг. Шут говорил, что умеет на нем играть, а сейчас по его реакции я вижу, что эта одна из величайших радостей в его жизни. Поэтому, понравится вам его игра или нет, сделайте вид, что понравилась. По отношению ко мне выразите расположение и доверие. И во всем следуйте моим указаниям.
Мис быстро взглянул на Магнифико, который возился в углу дивана с визисонором и, казалось, был полностью поглощен своим занятием, и светским тоном спросил у Байты:
– Вы когда-нибудь слышали визисонор?
– Слышала однажды, – так же небрежно ответила Байта. – На концерте редких инструментов. Мне не очень понравилось.
– Значит, плохо играли. Хорошие мастера игры на визисоноре очень редки. Дело здесь не в быстроте и ловкости пальцев; орган требует более серьезной физической подготовки. Для визисонора нужна определенная раскованность мышления, – и тише. – Поэтому наш ходячий скелет может показать высокий класс игры. Часто случается, что люди, хорошо играющие на визисоноре, во всем остальном идиоты. Это один из парадоксов, которые делают психологию увлекательной.
– Вы знаете, как работает эта хитрая штуковина? – продолжал Мис, снова светским тоном. – Я ее осмотрел и выяснил, что ее сигналы непосредственно стимулируют мозговой зрительный центр, не затрагивая зрительного нерва. В природе такое явление невозможно. А звук нормальный. Работает барабанная перепонка и все, что положено. Тс-с-с! Он приготовился играть. Нажмите вон тот выключатель. В темноте будет лучше.
Когда свет погас, Магнифико почти растворился в темноте, а Мис превратился в бесформенную, тяжело сопящую массу. Байта изо всех сил таращила глаза, но ничего не видела. Раздался тонкий, пронзительный дрожащий звук и стал набирать высоту. Где-то в немыслимой выси он остановился и покатился вниз, распух, заполнил комнату и с оглушительным взрывом лопнул. В воздухе возник маленький пульсирующий цветной шарик. Он рос, выбрасывал протуберанцы, которые ползли вверх и в стороны, извиваясь и переплетаясь. Некоторые оторвались, образовав маленькие шарики разных цветов. Байта стала обнаруживать странные вещи.
Она заметила, что с закрытыми глазами видит танец цветовых пятен гораздо лучше, что малейшей пульсации цвета соответствует определенный звук, что она не может назвать ни одного из цветов, участвующих в игре и, наконец, что цветовые шарики – вовсе не шарики, а какие-то фигуры.
Сказочные фигуры, танцующие языки пламени, исчезающие в никуда и возникающие из ничего, обвивались один вокруг другого и сливались в новые фигуры.
Байта вспомнила, что нечто похожее она видела в детстве, когда по ночам зажмуривалась до боли, а потом всматривалась в темноту. А цветные шары, круги и волны вертелись вокруг нее в бешеном танце и вдруг понеслись прямо на нее; ахнув, она закрыла лицо руками, они остановились, и Байта оказалась в центре сверкающего водоворота, холодный свет сыпался с ее плеч, как снег, стекал по рукам, капал с пальцев и, подхваченный невидимым течением, возвращался в центр комнаты. А под ногами струились ручьи музыки. Потом Байта перестала понимать, где звук, а где свет. Ей стало любопытно, видит ли Эблинг Мис то, что видит она, и если нет, то что он видит. Долго думать об этом Байта не могла: перед ней запрыгали новые фигуры – человеческие? Да, женщины с волосами, пляшущими, как огонь. Они схватились за руки и закружились в хороводах, а музыка зазвучала, как смех, тихий женский смех.
Хороводы превратились в звезды; звезды, перемигиваясь, образовали сложный узор, вспыхнули, и на их месте встал дворец. Каждый камень в его стене сверкал, двигался и играл цветами по-своему, и по этим камням взгляд бежал все выше и выше – а там ослепительно сверкали двадцать башен, которыми был увенчан дворец.
Из ворот дворца выстрелил ковер, покатился, раскручиваясь и опутывая пространство. Из него поднимались фонтаны цвета, превращались в деревья и пели своими собственными голосами.
Байта потеряла ощущение реальности. Она вдыхала музыку, как воздух. Потянувшись к тоненькому деревцу, она тронула рукой цветок. Лепестки осыпались на землю с хрустальным звоном.
Зазвенели цимбалы, и перед Байтой завертелся огненный смерч. Он посыпался ей на колени, разлетаясь сверкающими брызгами, которые собирались в радугу, а по радуге, как по мосту, побежали фигурки людей. И все это: дворец, сад, люди на мосту – плыло по волнам плотной, почти осязаемой музыки.
И вдруг музыка испуганно задохнулась. Дворец, сад, мост, люди смешались, собрались в шар, шар сжался, подпрыгнул к потолку и исчез.
Снова стало темно.
Мис, пошарив по полу ногой, нашел выключатель, наступил на него, и в комнате зажегся свет, прозаический дневной свет.
Байта заморгала, и из ее глаз покатились слезы, словно от тоски по законченной сказке. Эблинг Мис сидел, не двигаясь, широко открыв глаза и рот. Магнифико в экстазе прижимал визисонор к груди.
– Госпожа моя, – выдохнул он, – это волшебный инструмент. Как он слушается руки, как отвечает на движения души. На нем можно творить любые чудеса. Тебе понравилась моя композиция?
– Это твоя собственная музыка? – благоговейно произнесла Байта.
Шут покраснел до самого кончика длинного носа.
– О да, моя госпожа, собственная. Мулу она не нравилась, но я часто играл для себя. Я лишь однажды, в молодости, видел дворец – обитель роскоши и богатства. Это было во время какого-то праздника. Таких нарядных людей, такого великолепия мне больше не пришлось видеть, даже при дворе Мула. Увы, бедность моего воображения не позволяет мне передать все краски, звуки, все великолепие того праздника… Я назвал свое сочинение «Воспоминание о рае».
Мис очнулся и приступил к делу.
– Слушай, Магнифико, – сказал он, – хочешь сыграть свою музыку для всех?
Шут вздрогнул и отступил на шаг.
– Для всех?
– Для тысяч, – убеждал Мис, – в большом зале. Ты будешь свободен, богат, уважаем и… и, – на большее у Миса не хватало воображения, – и все такое прочее? А? Что скажешь?
– Как я могу всем этим быть, светлый сэр, если я всего лишь бедный шут, не способный на великое?
Психолог выпятил губы и тыльной стороной ладони стер пот со лба.
– Позволь, – сказал он, – ты играешь, как никто в Галактике. Сыграй так перед мэром и его магнатами, и они бросят мир к твоим ногам. Неужели ты этого не хочешь?
– А она будет со мной? – шут бросил быстрый взгляд на Байту.
– Конечно, глупышка, – засмеялась Байта. – Разве я могу тебя бросить, если ты вот-вот станешь знаменитым и богатым?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28