Если ни одно животное без специального органа летать не способно, то утверждать то же самое о человеке по меньшей мере преждевременно.— Скажите, доктор, вы можете хоть как-нибудь объяснить эту способность летать?— Пока не могу. Я хочу заняться Кожиным до его выздоровления. Может быть, мне удастся обнаружить, на чем основано это удивительное свойство его организма.— Ладно, доктор, ищите. В этом, как я вижу, нам с вами сейчас не разобраться.Времени у меня мало, а нужно еще поговорить с Кожиным. Можете меня проводить к нему?— Могу, но он спит. Кроме того, там девушка, медсестра, которая за ним ухаживает.— Ничего. Кожина разбудим, а медсестру попросите на полчасика перейти сюда.Коринта вышел и вскоре вернулся с Иветой. Девушка испуганно уставилась на странно одетого человека. Зябко кутаясь в шаль, на которой остались стебельки сена, она присела на край лавки.Локтев извинился перед ней и вышел вслед за Коринтой в сени. Доктор зажег свечу и повел майора на чердак. 23 Кожин не спал. Разбуженный лаем собаки, он давно уж; тревожно прислушивался к голосам и движению в сторожке, Когда доктор в полной темноте разбудил и увел Ивету, Кожин ни единым звуком не выдал себя. Он понял, что происходит что-то очень серьезное, и на всякий случай приготовился: вынул пистолет и лег поудобнее.Когда появился Коринта со свечой, а за ним незнакомый мужчина, Кожин направил на них пистолет и тихо спросил — В чем дело? Что вам нужно?— Успокойтесь, пан Кожин. Я привел к вам не простого гостя: — смущенно улыбнулся врач.Но в заросшем черной щетиной и одетом в засаленное пальто человеке Кожину трудно было узнать своего всегда подтянутого командира. И только голос незнакомца заставил сержанта вздрогнуть и опустить пистолет.Локтев сказал:— Спасибо, доктор. Это действительно Кожин. А теперь будьте добры, оставьте нас одних. Свечу можете унести, мы и в темноте отлично поговорим!Коринта со свечой ушел вниз. На чердаке вновь воцарилась тьма. Но сержант уже узнал своего ночного гостя.— Товарищ майор, вы?! — воскликнул он по-русски.— Да, Кожин, это я. Не ожидал?— Честно говоря, не ожидал:— Ну ладно, здравствуй! Как самочувствие? Локтев ощупью нашел постель Кожина и присел у него в ногах.— Спасибо, товарищ майор. Самочувствие отличное. Вот только гипс с ноги снимут — и снова в отряд! — взволнованно проговорил Кожин.— Так, так: Дешево ты отделался: ну, а теперь расскажи, как ты, собственно, сюда попал.Кожин смутился и ответил не сразу. А Локтев уловил его замешательство и насторожился. Когда сержант заговорил, в голосе его звучало искреннее огорчение.— Честно вам скажу, товарищ майор, я и сам не знаю, как здесь очутился. Помню, в парашюте что-то заело. Падал на костры и думал: все, отвоевался. А что потом получилось, и объяснить не берусь. Как меня в этот лес занесло, как я вообще жив остался, понятия не имею. Уж я по-всякому прикидывал, да так ничего и не придумал. Слишком большое расстояние, товарищ майор! По-простому тут ничего не объяснишь:— А если не по-простому?.Кожин снова замялся, потом вздохнул и тихо произнес:— Доктор говорит, что я летел:— Летел? На чем же ты летел, сержант?В голосе майора появились жесткие иронические нотки. Кожин залился краской.Хорошо, что темнота скрыла его смущение: Ему не верят! Как же быть?!.— Не знаю, товарищ майор: — через силу проговорил он. — Должно быть, так летел, своим ходом:Кожин понимал, что слова его звучат, как наивный детский лепет. Он уже раскаивался, что заговорил о фантастическом предположении доктора Коринты. Но было поздно — оказанное не вернешь.Локтев насмешливо спросил:— А может, тебя ангел-хранитель принес сюда на своих белых крылышках?Кожин не ответил, только подумал: «Дался им этот ангел-хранитель! То Коринта про него говорил, теперь майор:»— Вот что, сержант, — сурово заговорил Локтев, — кончай волынку! Ни тебе, ни мне она пользы не принесет. Выкладывай лучше начистоту, что и как с тобой произошло.— Я вам правду сказал, товарищ майор. Честное слово, одну только правду! Я сам не верю, что летел. Сказал, потому что в этом уверен доктор. А еще потому, что и не представляю себе, как все это можно объяснить по-другому.— Как объяснить по-другому? — тихо повторил майор. — А вот как, например. Ты благополучно приземляешься с парашютом, заранее направляешь его так, чтобы опуститься подальше от сигнальных костров, собираешь парашют и уходишь к немцам.Они доставляют тебя сюда и устраивают всю эту инсценировку твоего падения на сосну с нераскрывшимся парашютом. Просто и понятно. И лететь тебе было не нужно, потому что времени у тебя на все на это было предостаточно: Хотелось бы только знать, с какой целью все это сделано и какое задание обязался ты выполнить для фашистов. И еще хотелось бы знать, почему ты пошел на такое черное дело.— Товарищ майор!… — Кожин задохнулся от возмущения. — Товарищ майор! Вы можете отдать меня под суд, можете пристрелить на месте, если считаете предателем, но не смейте мне говорить такое! Не имеете права!Несколько минут длилось напряженное, тяжелое молчание. В темноте было слышно, как порывисто дышит разволновавшийся Кожин.Майор беспокойно задвигался, шурша сеном, сдержанно прокашлялся. Потом заговорил уже значительно мягче и душевнее:— Ладно, Иван. Твое предательство, пожалуй, такая же фантастика, как и версия Коринты о твоем полете по воздуху. Мы внимательно осмотрели твой парашют. Он действительно не раскрывался. Нашли и причину, по которой он не раскрылся.Нарочно так не подстроишь. Твой парашют действительно не вышел из сумки.— Вам передали ее?— Да, передали.— А рацию?— И рацию передали.— Она в порядке?— В порядке, работает: Так вот, Иван, похоже, что с тобой в самом деле произошло что-то из ряда вон выходящее. Мы искали тебя в ту ночь в радиусе целого километра вокруг сигнальных костров, но все напрасно. Сколь ни чудовищно было предположение о твоем предательстве, оно было единственным разумным объяснением твоего загадочного исчезновения. Да и сейчас у нас нет ничего, кроме этого: Ты говоришь — не имею права. О каких правах может быть речь? Мы находимся в тылу врага. У отряда ответственное задание. Я обязан отчетливо видеть последствия каждого своего решения. Иначе я сам стану предателем. Понятно?— Понятно, товарищ майор: Но что же мне делать? — упавшим голосом спросил Кожин.— Что делать? Тебе — выздоравливать. А мы, когда подлечишься, отправим тебя на Большую землю. Там разберутся, что к чему.— Значит, обратно как несправившегося? Как человека, которому нельзя доверять?— Да, Иван, как человека, которому я не имею права доверять. Ты комсомолец, ты должен понять, что и тебе на моем месте не оставалось бы ничего другого. На этом давай закончим. Мне пора. Я еще приду, когда поправишься.— А как быть с доктором Коринтой, товарищ майор? Он упорно настаивает на своем предположении, говорит, что это будет великое открытие:— Одержимый человек! Все они такие, эти ученые. Видно, по-другому им нельзя.Только Коринта твой зря горит. Он вынул пустой билет. Впрочем, пусть себе занимается своей идеей, лишь бы тебя при этом лечил. Ну, будь здоров, Иван!— До свиданья, товарищ майор!Похлопав Кожина по руке, в которой все еще был судорожно зажат пистолет, Локтев поднялся и осторожно прошел к чердачной лестнице. Крикнул по-чешски:— Доктор Коринта, будьте добры, посветите мне! 24 Черные тучи сгустились над головой Кожина.Сержант знал — время суровое, Родина не простит того, на кого упала зловещая тень подозрения в предательстве.Несправедливо?Как ни горько это было, но Кожин должен был признать, что в этом есть высшая справедливость, продиктованная военным временем. Несправедливо было бы в том случае, если бы у него была правда, настоящая, точная, ясная правда, а кто-то не поверил бы этой правде, отказался бы ее признать. Но у Кожина не было такой настоящей правды.Кожин не знает, что с ним случилось. Летел?… Об этом он твердо решил никогда больше не говорить. Стыдно и унизительно говорить такое!Он не предатель! Он готов кричать об этом всему миру! Он не задумываясь пойдет на смерть, лишь бы доказать это!… Но разве ему дадут такую возможность?Конечно, нет. Он не смеет мечтать даже о штрафном батальоне!… Его будут допрашивать, от него будут требовать признания, а потом будут судить и:Чем больше он думал о своем положении, тем глубже проникало в его сознание чувство полной безысходности. Это было не отчаяние, когда хочется куда-то бежать, кричать, плакать, доказывать, умолять, требовать справедливости:Отчаяние — удел слабых. А Кожин к ним не принадлежал.Еще не до конца сформировавшийся, Кожин тем не менее был человеком самолюбивым, волевым, мужественным. Чувство глубокой безысходности вызвало в нем странное спокойствие. Внешне оно походило на полное равнодушие к своей судьбе. А на самом деле было героическим примирением с неизбежностью. Люди такого склада способны перед расстрелом спокойно вырыть себе могилу, заровнять ее края и стать перед дулами ружей с открытыми глазами. Таких смертью не испугаешь:Легкой тенью скользнула мысль о самоубийстве. Скользнула и ушла. Самоубийство — тоже удел слабых, Кожин отверг его. Но какой удивительной и достойной восхищения была причина, побудившая его прогнать мысль о самоубийстве! Не жажда жизни (хотя он и любил жизнь), не желание оправдать и очистить себя (он уже знал, что это невозможно) заставили его отказаться от добровольной смерти. Этой причиной был стыд. Стыд перед людьми, которые пошли на огромный риск, чтобы спасти его, которые не жалели для него ни жизни своей, ни трудов, ни времени. Он считал, что это будет грубой, бесчеловечной неблагодарностью, если он возьмет и перечеркнет все их старания, обратит в ничто их прекрасный подвиг:Он не спал до самого рассвета и все думал, думал, думал.Утром Ивета не узнала его. Не потому, что он осунулся и побледнел и что в глазах у него появилась печаль, а потому, что он весь изменился за эту ночь, словно вместо прежнего Ивана Кожина кто-то положил сюда совершенно другого человека.— Иван, что с вами? Что случилось?— Ничего, Ивета. Все в порядке. Я просто плохо спал эту ночь: Не обращайте на меня внимания!Он произнес это спокойным, ничего не выражающим голосом и посмотрел на девушку с такой холодной отрешенностью, что у той болезненно сжалось сердце.Весь день после этого он молчал. Если Ивета за чем-нибудь обращалась к нему, он закрывал глаза и притворялся спящим. Ел машинально, вяло, словно ему было все равно, ест он или не ест.На вопрос Иветы:— Ну, как суп, Иван? Вкусный? Не пересолила я его? Кожин невнятно бормотал:— Не знаю: Ничего: Вкусный: Когда снова наступила ночь, Ивета долго слышала, как ворочается и шуршит сеном ее подопечный. Потом он сполз с постели, добрался до слухового окна и, замерев возле него, пристально смотрел в темное, с редкими звездами небо, на черную, дремотно застывшую стену недалекого леса.Девушке было страшно за него, но вместе с тем она боялась его окликнуть, боялась нарушить его одиночество, его печальные мысли, его глухую ночную тоску.Так они и прободрствовали до рассвета в глубокой тишине, каждый на своем месте, каждый со своими чувствами.Утром Ивета пораньше спустилась вниз, чтобы встретить доктора до того, как он поднимется на чердак, и поделиться с ним своими тревогами. 25 Коринта пришел бодрый, жизнерадостный, полный новых интересных идей.Знакомство и беседа с русским майором произвели на доктора самое благоприятное впечатление и, что самое главное, полностью рассеяли его скрытые опасения относительно Кожина. Доктор очень боялся, что у него отнимут этого исключительно интересного пациента. Но Кожина не увезли. Почему не увезли, Коринту не волновало. Он считал, что так надо, это «надо» его вполне устраивало, а все остальное было для него пустяками, которыми не стоило заниматься.Но когда Ивета встретила его вместе с Влахом у калитки и рассказала, какая странная перемена произошла с Кожиным после той ночи, Коринта сразу понял, что это значит, и мысленно обозвал себя старым эгоистичным болваном.Ведь Кожина черт знает в чем могут обвинить, если он не представит толкового объяснения своей истории! Его могут обвинить в измене, а за это — расстрел!Майор, по-видимому, не скрыл от своего подчиненного всю сложность и опасность его положения. Этот прямой и честный офицер не стал играть в фальшивую игру со своим сержантом. Отсюда и резкая перемена в настроении Кожина. Шутка ли сказать:подозрение в измене! Такой удар по психике кого угодно может свалить!…Сообщение Иветы потрясло и Коринту и Влаха.В тусклом сером свете едва занявшегося осеннего утра трое людей молча стояли у калитки и смотрели друг на друга с немым вопросом в глазах: «Что же теперь делать?»Чуткий Тарзан уловил настроение людей и тоже, навострив уши, тревожно смотрел на них, словно и он задавал им вопрос: «Что же теперь делать?»Затянувшееся молчание нарушил Влах. Он поскреб свою рыжую бороду и спросил:— Что же теперь делать? Ведь этак совсем пропадет парень!…Никто ему не ответил. Только Тарзан переступил передними лапами и несколько раз вильнул хвостом.Коринта сунул леснику лукошко с грибами и пошел к сторожке. Влах и Ивета последовали за ним.Взявшись за ручку двери, Коринта обернулся и сказал:— Я поговорю с ним: А вы, Ивета, готовьте пока завтрак. И вообще, постарайтесь вести себя так, словно ничего не случилось.— Хорошо, пан доктор. Я постараюсь:Коринта поднялся на чердак, а Влах и Ивета вошли в единственную комнату сторожки.Прошло около часа. Завтрак был уже готов, но Ивета не решалась нести его Кожину — боялась помешать беседе врача с пациентом.Наконец послышались медленные шаги, и в комнату вошел Коринта. По его мрачному лицу и опущенным плечам Ивета и Влах догадались, что разговор с Кожиным был неудачным.Доктор опустился на скамью и окинул своих друзей грустным взглядом.— Мне ничего не удалось сделать, — заговорил он со вздохом. — Он слушал меня, но не поверил ни одному моему слову. Если бы он хоть возражал мне, спорил! Так нет, он просто не реагировал на мои доводы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35