За амбалами брел доходяга, которого наниматели в лучшем случае подобрали на вокзале, в худшем — откопали на свалке. На плече этот прозрачный и звонкий хмырь нес штыковую лопату.
— Прывет! — сказал один из амбалов, увидев Борисова, который вышел на крыльцо. И объяснил. — Рэквизиция.
Хмырь с лопатой прошел к пруду и стал раскапывать запруду у канавы, по которой Борисов на зиму спускал свой водоем.
— Э, мужики, — Борисов после минутного оторопения пришел в себя. — Кончайте хреновничать!
— Тыхо! — прошипел амбал. — Сядь и смотри.
Борисов метнулся в дом, выскочил оттуда с охотничьим карабином в руках. Амбалы таких фраеров, которые хватаются за оружие и пытаются пугать профессионалов, видели и не боялись.
— Опусти пушку, фраер. — Амбал не повышал голоса. Отдаваемые таким тоном приказы на слабонервных действуют сильнее, нежели крик.
— Убирайтесь! — сказал Борисов. Он тоже не переходил на крик. — Ну, пошли! Не уйдете, положу всех троих.
— Ах, ты, мудила! Кому угрожаешь?
Оба амбала синхронно, видимо дрессировал их один наставник, выверенным движением откинули полы кожанок, потянулись за пистолетами. Хотели они попугать или рискнули бы стрелять, выяснять Борисов не стал. Что-что, а стрелять он умел. Советская Армия научила. Два выстрела слились в один. Оба амбала легли как подрезанные. Хмырь, наблюдавший за происходившим, отшвырнул лопату, как горный козел перепрыгнул через штакетник и умотал в неизвестном направлении.
Когда приехала милиция, тела амбалов уже остыли, и пистолеты из их пальцев пришлось выдирать силой. Хмыря, бросившего лопату, найти не удалось. Фора, которую ему дала милиция поздним прибытием, позволила ему бесследно исчезнуть с места побоища.
В одном из убитых боевиков опознали Вову Ляпина, который находился во всероссийском розыске за убийство двух милиционеров. Начальник уголовного розыска, лично препроводил Борисова в город в следственный изолятор, при прощании пожал арестанту руку и сказал:
— Ты не сделал ошибок. Долго я тебе сидеть не дам. Главное, держись у следователя спокойно.
Борисов вернулся в камеру часа через два. Оглядел сидельцев.
— Не выпустили? А ты, пацан, привыкай. Быть бычку на веревочке. Сгниешь ты в зоне, если за ум не возьмешься.
— И что? — Макс придал голосу веселость, а виду бодрость, мол, для него отсидка — обычная трын-трава. — Какая разница где жить? Все мы в зоне, только кто-то по одну сторону колючки, кто-то по другую. А конец у всех один. Никто от смерти уйти не сумеет.
Борисов приставил палец к виску и покрутил им, словно собирался просверлить голову.
— Сам придумал или у кого-то сдул?
— Сам.
— Это хорошо. Про смерть ты очень точно сказал. А умирать тебе хоть раз самому приходилось?
— Какая разница? Смерть никого не помилует.
— Что ты все о смерти? Человек рождается, чтобы жить. Ты в это вдумайся. А жизнь не просто возможность жрать и пить. Должно быть в руках дело, которое держит тебя на земле.
— Дело, дело, — буркнул Макс. — А что может быть лучше — лежать на берегу, на песочке, на солнышке. Клёво.
— И надолго тебя хватит?
— Хоть насколько.
— Тогда ты тюлень. Неужели других желаний нет?
— Почему? Жрать могу, пить. Черная икра. Шампанское.
— Где будешь брать деньги?
— А где их берут? Возьму, у кого они есть.
— Думаешь, если один раз нажрался черной икры до отрыжки и посидел вечерок в ресторане, то за это стоит потом просидеть десять лет за колючкой? Ну, дурак!
Макс промолчал.
— Не можешь ответить, тогда не выступай. Тебе забили мозги булдой вот такие недоноски как эти два дуролома. Они же другой жизни не знают, кроме как в зоне. Отсидят срок, выскочат, побегают месячишко на воле и опять в клетку. Им больше податься некуда. А ты? Для начала тебе влепят года два-три. Возможно, условно. Но ты поймешь так, что наказания бояться незачем. Суд не так страшен, как его малюют. В другой раз скачок спланируешь поумнее. Возьмешь деньгу. Тебе это сойдет с рук. Опять продолжишь. И сядешь на баланду. Уже не на два и не на три календаря…
— Пусть сяду. — Максу изрядно надоело слушать нравоучения, но заткнуть рот мужику, их произносившему, силой он не мог. Приходилось отбиваться словами. — Зато как говорят? Лучше год питаться свежей кровью, чем сто лет падалью.
— Во, во! Прекрасный аргумент! Кладет дураков наповал. Давай, расскажи, сколько дней ты ел в три глотки после того, как пощипал чужую дачу? Насколько я слыхал, и бегал ты всего сутки, а на вторые тебя взяли. Сейчас сидишь тут и глотаешь даже не падаль, а дерьмо. Теперь посмотри на этого лысого мудака. Он свою жизнь утопил в дерьме и потому никогда тебе не признается, что испытывает сожаление. А ты с такими взглядами как сядешь, так и не встанешь.
Борисов не угадал. Пытался предугадать, да не знал расклада козырей в колодах судьбы.
Вечером того же дня как Макса увезла милиция, Антонина Анатольевна отправилась в город и взяла в оборот супруга.
— Ты понимаешь, что произошло? Надо солдатика вызволять. Начнется следствие, и он скажет…
— Не бойся. Сказать он может, но кто это будет слушать?
— Я не боюсь, это надо делать тебе.
Внезапная догадка заставила полковника взорваться. Лицо и шея его налились кровью. Кулаки сжались. Он стукнул по столу.
— Ты спала с ним?!
— Дурак! Как посмел подумать такое?! — Что-что, а играть возмущение Антонина Анатольевна всегда умела прекрасно. — Дуботол трехзвездный! Это твоя любимая дочь обмяла с ним все диваны. И учти, он об этом на суде заявит вслух. Вот увидишь! Дурак! Ты должен спасти его любой ценой.
— И оставить в доме? — подозрения полковника ещё не угасли окончательно.
— Кто тебя об этом просит?
Когда задницу припекает открытый огонь, человек может прыгнуть в воду хоть с десятого этажа. Поскольку полковнику делать этого не хотелось, он заранее принял меры.
Армия демократической России — прекрасная кормушка для тех, кто обворовывает её казну и склады изнутри, поскольку имеет право их охранять, а также снаружи, если ему дано право решать, кому предстоит безвозмездно служить в солдатах для людей, которые в это время приумножают свои богатства и капиталы.
Прокурор области Никонов не хотел, чтобы его любимое чадо — сын-лоботряс Савелий встал в строй рядом с оборванцами и взял руки в оружие. Не дворянское это дело в современной России.
Военком области полковник Серенко имел право решать, кого нужно поставить в строй, а кого помиловать, освободить от неприятной повинности служить под началом его высокопревосходительства первого маршала России Сергеева.
Желание одного государственного мужа и возможности другого соединились в одной точке, которая называлась Максимом Чикиным. Мелкая блошка, пытавшаяся напиться крови регионального олигарха, получила амнистию. Только что возбужденное уголовное дело тихо прикрыли. В военкомате в анкету призывника вписали, что к уголовной ответственности он не привлекался, и это открыло путь карьеры Макса во внутренних войсках. Ведь послужи он Отечеству целый год, наверное, стал бы ефрейтором. А ефрейтор — это уже ого-го! — старший солдат — подумать только!
Перед тем как дать Максу вольную, его пожелал увидеть прокурор. Никонов был человеком тертым, умудренным в тонких извивах судеб и потому решил сам разобраться в комбинации, которую ему удалось так легко разыграть.
— Садись, — сказал Никонов Максу, когда того ввели к нему в кабинет, и отпустил конвоира. Сам встал из-за стола, обошел Макса сбоку, встал за спиной. Слегка нагнулся к самому уху и спросил голосом Змия, искушавшего Еву: — И кого же ты там потягивал? А?
Жрец областного правосудия любил разглядывать чужие простыни не из простого любопытства. Он строго придерживался правила, которое вывел для себя в молодые годы. Оно формулировалось так: тебя уважают тем сильнее, чем больше у тебя на друзей компромата. Непонятное заступничество областного военкома за призывника вызывало у Никонова сильное подозрение. Оно укрепилось после того, как следователь допрашивал Чикина и нейтральными с виду вопросами прощупал, чем он занимался на даче полковника. Прощупал и убедился: там что-то было. Но глубже прокурор копать не разрешил. Он беспокоился, как бы не сорвалось дело освобождения сына от армейской службы. Теперь сделка была оформлена и появилась возможность кое о чем выспросить красавчика.
— Так кого, милок? Маму или дочку?
Макс на такой дешевый трюк не попался. Ответил спокойно:
— Я делал только то, что мне велел полковник. А что велел — спросите его самого.
— Спрошу, — пообещал прокурор. Ломать парня через колено у него желания не было. — Теперь можешь уйти. Ты свободен. — И отдал приказ конвоиру. — Снимите наручники.
В тот же день военком вызвал майора, готовившего команды призывников и отдал приказ отправить Максима Чикина по первой же заявке из войск.
— У нас готова команда в отдельную бригаду МВД.
— Туда его и гоните.
— У него записан привод. В МВД таких не берут.
— Да зачеркните вы ему эту запись. Пусть едет чистым.
— Есть, товарищ полковник.
Майорам тоже хочется жить спокойно и тихо.
Уже на другой день после освобождения Макс съездил на дачу полковника. Надо было забрать свои небогатые пожитки и в последний разок пообщаться с Антониной Анатольевной. Он сохранял надежду на её благосклонность. Дача стояла на том же месте. Макс подошел к крыльцу, поднялся на него. Дверь была заперта изнутри. Макс постучал.
Ему долго не открывали. Потом послышалось шлепанье босых ног по полу. Щелкнула задвижка. Дверь распахнулась. На пороге стоял молодой краснощекий парень ростом повыше Макса и пошире его в плечах. Вид у него был помятый, заспанный. От правого уголка рта по щеке тянулся темно-бордовый след губной помады. Но главное, что сказало Максу сразу обо всем, был белый махровый халат Антонины Анатольевны, который парень накинул на голое тело.
Он стоял, почесывая подбородок, и даже не пытался запахнуть полы халата.
— Чо те?
Врезать бы ему по сусалам, но Макс реалист. Он прикинул на глаз и понял — хуже в драке придется ему самому.
— За вещами пришел, — Макс постарался, чтобы это прозвучало спокойно и безразлично. — Я здесь тобой раньше работал.
Парень или не понял или не уловил издевки и на неё не прореагировал.
— Киса, кто там? — из комнаты донесся капризный голос хозяйки:
— За вещами пришел какой-то…
— А-а, я знаю. Отдай ему зеленый мешок. Он в прихожей. И закрой двери.
С минуту, держа в руке сидорок, Макс постоял у захлопнувшейся перед его носом двери. Мелькнула шальная мысль, что не мешало бы подпалить это гнусное гнездо, но он ещё не забыл запаха пота, мочи и гнилых носков, который пропитал атмосферу обезьянника. Теперь он в натуре знал цену рассказам бывалых зэков о романтике камеры, и покупаться на неё не собирался.
Конечно, можно было облаять хозяйку, высказать ей все, что думал о ней с первого раза, когда она затащила его в свою постель, пусть бы попереживала, помаялась старая курва, но орать у закрытых дверей — только себя ронять. В некоторых случаях надо уметь уходить с высоко поднятой головой.
И Макс ушел. Закинул сидорок на плечо и спокойным шагом, даже чуть приплясывая, направился к автобусной обстановке. Если эта сука смотрела в окно, пусть увидит, как уходит мужик, которому наплевать на бабу.
Через два дня он уехал на службу с командой новобранцев.
***
Инспектор отдела по делам несовершеннолетних капитан Марина Васильевна Дьякова в прошлом педагог-психолог начала обход микрорайона, в котором жил и учился Максим Чикин. Как в любом замкнутом мирке здесь все знали всех. О Максе, Максимке, Максюте, как здесь называли Чикина, люди, прожившие в этих местах не один год, могли рассказать многое. Потому особых усилий Дьяковой затрачивать не пришлось. Она подсаживалась к женщинам — к старухам, коротавшим пенсионные дни от одного дня выплаты до другого; к домохозяйкам средних лет, у которых работу отнял крах местной промышленности, и заводила с ними беседы. В первую очередь Дьяковой предстояло установить места, куда в случае появления в Красноборске, в поисках убежища направит стопы дезертир. А укрыться здесь было совсем нетрудно. Отношения местного населения и властей здесь с давних пор существовали особые.
Поблизости от Красноборска в течение полувека располагались три концентрационных лагеря для политзаключенных и уголовников. Как и положено, в официальных документах на изысканном бюрократическом языке эти лагеря именовались лесными исправительно-трудовыми учреждениями или ещё проще — леспромхозами. Кого за время своего существования эти учреждения исправили, не может вспомнить никто, но дров и судеб они наломали немало.
Близость лагерей к Красноборску сохранилась в памяти старожилов и языке жителей. В Красноборске мало кто говорил по-русски нормально. Даже председатель поселкового совета, принимая по графику трудящихся, мог сказать надоевшему ему посетителю: «Кончай базлать! Встану, начищу хрюкало и хорэ». Тетя Матрена, продавщица из сельпо, на ценнике ботинок написала «Коцы новые». И никто не спросил, что такое «коцы».
Здесь даже географию рассматривали через колючую проволоку. Отчего, например, появилось на карте название Кемь? Да потому, что ещё Петр Первый, подписывая приговор кому-то из своих недругов, начертал «Сослать К.Е.М». Царь имел в виду, что беднягу надо загнать к едрене матери, но в скорописи сократил слова до трех букв. Те, кому положено исполнять повеления стали думать: где же эта «КЕМ»? Не вспомнили. И тогда решили назвать один из удаленных от Петербурга карельских поселков «Кемь», чтобы ссылать туда тех, кому император определил маршрут к едрене матери.
Что такое Омск? В Красноборске объясняли, что это Отдаленное Место Ссылки Каторжан. Томск — чуть посложнее: Таежное Отдаленное Место Ссылки Каторжан.
Короче, все объяснимо, все понятно, если найти верную точку зрения и знать с кем и как говорить. Если для одних нож — это нож, то в Красноборске — перо. Для кого-то брюки, а для красноборского обывателя — шкарята.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22