» — или врезать ему справа и слева, под дых и в рыло… У кого есть или были когда-то родители, те меня никогда не поймут. Поймут только такие же, как я.— Ты понимаешь теперь, что основания у меня серьезные, — прямо-таки ощупывая мое лицо взглядом, произнес Чудо-юдо.— Только фото? — спросил я таким тоном, будто уже пятьдесят человек приходили ко мне с подобными картинками.— Конечно, нет, — заторопился Чудо-юдо. — Я начал догадываться кто ты, еще тогда, когда мы впервые увиделись. Себя самого труднее вспомнить, но я вспомнил… И тогда я решил навести о тебе справки. По закрытым каналам. У меня есть друзья и связи. Нашли все, что о тебе известно. Ты был найден в зале ожидания Ярославского вокзала города Москвы 3 февраля 1963 года. Возраст определили примерно в десять месяцев, из чего потом вывели дату рождения — 3 мая 1962 года. Смешно, но почти угадали. Ты родился 5 мая. Группа крови, резус-фактор у тебя те же, что были у нашего Димы. Имя Николай тебе дали по писателю Островскому. Ивановичем ты стал потому, что это — проще всего… А фамилию заведующая домом ребенка дала тебе свою.— Но вы же потеряли меня в Ленинграде, — напомнил я. — А меня нашли в Москве…— Да, в том-то все и дело. Очевидно, что те, кто выкрал тебя из коляски, сели в поезд и уехали в Москву. Мы потеряли Диму 2 февраля. Вполне хватило времени, чтобы довезти до столицы и перенести с Ленинградского вокзала на Ярославский.Тут что-то словно щелкнуло в моем мозгу. Опять включилась в дело «руководящая и направляющая». Она вдруг вспомнила два дурацких сна, увиденных Брауном на Хайди, которые, как казалось ему, были сущей фантасмагорией… И я понял: это было со мной. Это моя память каким-то образом проявилась, и Браун увидел то, чего я о себе не помнил…— Так как моя настоящая фамилия? — поинтересовался я удивительно спокойным тоном.— Баринов, — ответил Чудо-юдо охотно. — Ты Дмитрий Сергеевич Баринов.— А ваша жена — она моя мать?— Да, — просто ответил Сергей Сергеевич. Как видно, больше всего его раздражало, когда его собеседник проявлял равнодушие. — Она очень страдала тогда, хотя ее вины в общем-то не было… Ты веришь мне?— Верю, — ответил я,— Ты думаешь, что мы сразу успокоились, забыли, плюнули? — Он нервничал уже откровенно, у него сил не было притворяться, и мне показалось, что я веду себя как-то не так. Но как себя вести, я по-прежнему не знал.— Знал бы ты, что твоя мать была на грани самоубийства. Я ее три раза оттаскивал от окна — могла выброситься. Истерики сменялись полной апатией,когда она по нескольку часов смотрела в одну точку. Я бил ее по щекам, она начинала плакать. Так продолжалось две недели. Я и сам был готов черт-те на что… Ты это можешь понять?Я-то мог. Мне вдруг остро, болезненно стало жаль той голубой колясочки, которую я забыл, будучи Коротковым, и вспомнил, только став Брауном. Пустой колясочки, одеяльца, всего того, что было у меня отнято неизвестными мне людьми… И я, здоровенная орясина, шмыгнул носом и заплакал. Впервые лет эдак за пятнадцать.— Ну-ну! — сразу приободрился Чудо-юдо. — Не плачь…Запас слез у меня был маловат. Наверно, я отревел свое еще в малолетском детдоме. Не больно нас там ласкали. Но неужели мне винить в этом заучившихся, задерганных, полуголодных студентов? Ведь не подкинули же они меня, не бросили. Меня украли, а потом и бросили чужие, злые люди, и лишь Родина-мать меня растила, лечила, воспитывала по-солдатски, чтоб я ей потом служил на гэдээровской земле.— Мы ведь весь Питер обегали, — сказал Чудо-юдо, все еще извиняясь, — и детские комнаты, и дома, и больницы, и морги даже… Но потом нам нужно было как-то выходить из этого кризиса. У нас была учеба, нам надо было думать о будущем. Мы ведь надеялись на милицию. Но… Вот только сейчас…Да понял я, понял уж давно, как вам приходилось. Да, перестали бегать по моргам, потому что испугались, а вдруг именно там и найдете. Да, понадеялись на ментов, которые не слишком внимательно искали ребенка по фотографии и пеленкам, да еще по одеяльцу. А на фотографии только круглая рожица и большой пуп. Положи рядом десяток таких фото и найди по ним среди кучи живых младенцев нужного… И уж, конечно, не по интеллекту было тем, кто искал, догадаться, что ребенка можно перепеленать, завернуть в драное байковое одеяльце и увезти в Москву. А в результате — я остался без детства. И мне его уже ни ООН, ни Президиум Верховного Совета СССР не вернет.— Мы ведь, когда решили заводить второго, — сознался Сергей Сергеевич, — хотели его назвать Димой. Но мама сказала: «Нет, Дима найдется, я верю!» И назвали Мишей.Да, ведь у меня теперь и брат есть! А также, может, и еще куча родни… Не было ни гроша, да вдруг алтын… Чудеса!— Я, Сергей Сергеевич, в детдоме часто плакал, когда маленький был. Нас, дошколят, иногда усыновлять пытались. Выбирали, словно кукол в магазине. А я вот никому не подходил… Оттого и ревел, — пожалуй, это больше всего растрогало, даже до слез довело Чудо-юдо. Никак у меня его язык не поворачивался назвать отцом.— Ладно, — произнес Сергеич, вытерев глаза платком, — нечего нам сопли разводить. Придется мне восполнять то, что в детстве тебе задолжал…Я вдруг посмотрел на уже хорошо знакомый интерьер дачи совсем иными глазами. Да ведь это теперь дом моих родителей! Законных, вполне богатых и обеспеченных, с машиной, гаражом, дорогой начинкой из мебели, ковров и зеркал… И я тут не гость — а хозяйский сын, да еще старший. Наследничек! И мой батя — решился я все-таки! — не последний человек в столице, если за день может раздобыть для сына отдельную однокомнатную и даже вручить от нее ключи… Да, он какой-то сложный мужик, может быть, один из тех «серых кардиналов», которыми меня пугал «главный камуфляжник» — мне-то что? Зато дорога в институт мне открыта, да не в простой.Я вспомнил «халтуру» и подумал: «Вот ведь! Еще утром пахал на „дядю“, и работа показалась тошной. А теперь получается — на меня пашут. Чтобы я, уже не какой-то там неизвестно чей Колька Коротков, а Дмитрий Сергеевич Баринов жил, как… барин. Парился в сауне и зимой в бассейне купался».В общем, почуял я наконец-то, хоть и с трудом, что куда-то ВЕРНУЛСЯ. И тем был счастлив! Эпилог 10 лет спустя Да, хорошо тогда было… Наверно, ничего лучшего у меня в жизни не было и не будет. Все прошло, все стало по-другому, и многое из того, чему я тогда радовался, выглядит совсем не так. Я еще не догадывался, как потащит меня по жизни новая судьба. Тогда «новая жизнь» виделась мне чем-то вроде серебряной лунной дорожки на воде Карибского моря, которую «я» — Браун наблюдал, плывя с Марселой от затонувшего вертолета к маленькому песчаному острову… Тогда Браун думал, кажется, о том, что дорожка эта очень красива, но по ней нельзя ходить. Браун был прав, как все циники и прагматики. Они всегда точно знают, что можно, а что нельзя. Я тоже знал, что по такой дорожке нельзя ходить, но ВЕРИЛ, что мне это почему-то удастся, что я сумею пройти «по морю аки посуху»… Самонадеянный дурачишка! Почти сразу же я, фигурально выражаясь, «провалился», и не в освежающую прохладу океанской воды, а в тухлое и грязное болото. С тех пор я бреду по нему, постепенно погружаясь все глубже и глубже. Увы, это болото вижу только я (я знаю, что оно уже затянуло меня минимум по пояс), а другим, со стороны, кажется, будто я, не касаясь воды, уверенно «бегу по волнам». И еще немало остолопов попробует так бегать.Я приловчился крутиться между Богом и грязью. Мне страшно, но я привык. Я жду, что кто-то скажет:«Стоп!», но не знаю, когда это будет, а потому каждый день благодарю Бога за то, что так не случилось сегодня. А назавтра — продолжаю бег. Впереди издевательски серебрится призрачная лунная дорожка — такая чистая и блестящая. Но под ней — болото.Да, я очень хотел бы закончить «хеппи-эндом для Короткова», если бы не знал, что этот «хеппи-энд» — всего лишь отправная точка для новой серии событий, грехов, преступлений и бед.Много лет я пытался забыть, что мое сознание было когда-то двойным, что мне вселили в мозг «постояльца», действовавшего в моей шкуре, что потом его забрали у меня, пересадив в еще какое-то тело, но оставив его воспоминания. Иногда это почти удавалось, мне казалось, что все это бред, наваждение, сон, игра воображения. Но когда в очередной раз проявляла себя та непонятная, «руководящая и направляющая», заставлявшая меня ПРОТИВ ВОЛИ совершать то, что ей было угодно, я снова становился человеком, от которого НИЧЕГО не зависело.Однажды этой силе оказалось угодным поведать мне вкратце кое-что о судьбе Ричарда Брауна. Зачем ей это понадобилось — не знаю.Это был очередной дурацкий сон, хотя в том, что мне довелось узнать правду, точнее, ту ее часть, которую соблаговолили оставить в памяти Брауна, я совершенно не сомневаюсь. Я не видел его во сне — я был им. Снова, как на Хайди. Я пережил то, что пережил он. Не все, конечно, а только отдельные эпизоды. Все прочее вошло ко мне в мозг, как спрессованная сжатая информация, составившая вкупе с «пережитыми» эпизодами то, что можно условно назвать: Хеппи-энд для Брауна Из психиатрической лечебницы я вышел спустя месяц. Нет, я совсем не свихнулся, но нервное потрясение было слишком велико. Говорят, когда мне сказали, что «Боинг», где летели Киска и все остальные, исчез в Бермудском треугольнике, я упал на пол и стал корчиться, выкрикивая что-то бессвязное: не то «перстеньки», не то «дьявол забери вас всех». Неделю ко мне никого не пускали, а потом, когда я начал отходить помаленьку, появилась Марсела. Кажется, я был рад, а может быть, просто соскучился. Она нашла в Оклахоме свою мать, правда, не в самом Оклахома-Сити, а в Понке, но довольно устроенной и небедствующей, во всяком случае. Она же известила о моей болезни и моих родителей, поскольку они появились примерно через три дня после первого приезда Марселы. Последнюю рождественскую открытку они получили от меня уже довольно давно, а поскольку они знали кое-что о моем образе жизни, то полагали, вероятно, что им предложат забрать тело, но были приятно разочарованы. Не знаю, было ли им приятно видеть меня живым, но мне они все-таки доставили определенную радость. Конечно, Марсела на них произвела не самое лучшее впечатление, хотя они ничего не знали — и по сей день не знают! — о ее доблестном прошлом. Они у меня всегда славились консерватизмом, и о том, что их сын может жениться на латиноамериканке с достаточной примесью негритянской и индейской крови, могли предполагать только в страшных снах. Расистами я бы их не назвал, но их беспокоило то, что многочисленная родня с Антильских островов хлынет, словно москиты на огонь лампы, и от этого мне, конечно, не поздоровится. Все мы в той или иной мере живем по стереотипам и предрассудкам, Бог их простит.Я сперва немного удивился тому, что Марсела так легко признала меня. Ведь я был совсем не похож на того, которого она знала. Однако некоторое время спустя я вспомнил о некоем «опознавателе», с помощью которого меня — таким, как я был на Хайди — признали бы даже родители. Вероятно, его перепрограммировали в обратном направлении, и у Марселы не было никаких сомнений…Итак, я действительно женился на Марселе, которая за год-полтора научилась так прилично лопотать по-английски, что за нее уже можно было не волноваться. Материальное благополучие перестало быть насущной проблемой. Даже после уплаты всех налогов чистый доход от моей хайдийской экспедиции оказался семизначным. В принципе можно было вообще ни черта не делать, но я то ли от скуки, то ли от других причин влез в долю компании Куперов, и дела пошли неплохо. Но стиль жизни я все-таки предпочитал держать на уровне среднего класса, потому что высовываться мне не хотелось. Марсела уже в первый год нашего совместного житья забеременела, и ей настолько понравилось это дело, что она приносила каждый четный год по девчонке, а каждый нечетный— по мальчишке. Когда их стало шестеро, мы остановились и занялись воспитанием. Это было прекрасно, и я уверен, что мы поступили правильно.Все, что касается моего личного и семейного бытия, надеюсь, всех вполне устроило. Мы приучены к хеппи-эндам и других завершений не ждем. Конечно, какое мне, казалось бы, дело до всех этих мэри, синди, соледад, кисок и прочих, в несколько секунд исчезнувших в океане? Но я, в отличие от многих, не мог равнодушно отнестись к тем, кто имел со мной пусть очень сложные и запутанные, но тем не менее близкие отношения. Правда, стремление разобраться во всем появилось у меня не сразу, а примерно через год-полтора после того, как я выписался из лечебницы. Некоторое время я действовал втайне, чтобы не волновать Марселу, которая тогда занималась нашим первенцем— Кэвином. Тогда я просто изучал в библиотеке прошлогодние газеты…Версий было, конечно, много. Самые обычные — взрыв двигателя, диверсия, пуск ракеты с кубинской территории, атака опять-таки кубинского истребителя— довольно быстро опровергались. Береговая охрана не обнаружила ни масляных пятен, ни обломков, хотя прочесала со всем тщанием солидный квадрат. Место катастрофы так и осталось тайной. Ни вертолеты, ни катера с гидроакустическими установками, ни подводные аппараты самолета не обнаружили, хотя вряд ли такая вовсе не маленькая машина, как «Боинг-737», могла разрушиться в порошок. А искали его очень тщательно, тут уж я могу на сто процентов поручиться. Ведь там, на борту этого «Боинга» были красные папки с отчетами по «Зомби-7», и бутыль с несколькими галлонами самого препарата. И поскольку в этих вещах было заинтересовано не кто-нибудь, а правительство США, тут они искали на совесть! В одной газете я даже прочел, что спутники АНБ так и шарили по кубинской территории, рассчитывая разглядеть место падения самолета… но не нашли, хотя просмотрели сотни снимков. Кто-то искал причину исчезновения самолета в русских подводных лодках, но ВМС и береговая охрана в один голос утверждали, что их тут не было ни в момент катастрофы, ни даже после нее. Конечно, по их адресу ехидничали — мол, прохлопали, а теперь говорят, что ничего не видели и не слышали, но доказать обратного никто не мог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85