Они ушли.
Было слышно, как старик, охая и кряхтя, укладывается на ночлег. Вдруг жалобно и протяжно прозвенела струна: должно быть, он впотьмах задел свою скрипку. Потом всё стихло.
Дяди Джузеппе в балагане не было.
Большая красноватая луна вставала над дальними крышами. Я стоял на тёмной площади, не зная, что мне делать. Я думал, что дядя Джузеппе возьмет меня к себе, но он ушёл домой один. Значит, не возьмет. Неужто я должен вернуться к тётке Теренции? Она изобьет меня. Я уже видел, как открываю скрипучую дверь нашей душной каморки, слышал визгливую брань моей хозяйки и чувствовал её жесткие кулаки на моих плечах. И я не увижу больше чудесных кукол дяди Джузеппе!
Я постоял ещё, а потом тихонько пошёл к тому дому, куда меня днем привёл синьор Гоцци. Я поднялся впотьмах по скрипучей лестнице и осторожно потрогал дверь. А вдруг дядя Джузеппе рассердится и прогонит меня? Всё равно, я не вернусь домой. Я пойду на площадь и буду до утра сидеть у балагана. А там - будь что будет!
- Кто это скребётся, словно мышь? - громко спросил старый Джузеппе, отворив дверь. - Ах, это ты, мальчик? Ну, входи, уж если пришёл!
Я робко вошёл. На столе горела свеча, освещая хлеб, три луковицы и глиняный кувшин с вином.
- Поешь, а потом ложись спать! Вот твоя постель! - сказал хозяин, указав мне на кучу стружек и бумажных обрезков в углу.
Я уснул в тот вечер счастливый.
ДЯДЯ ДЖУЗЕППЕ
- Помни, что я тебя не звал, - сказал мне на другое утро дядя Джузеппе. - Если ты привык шататься по улицам, болтать с гондольерами и выпрашивать грошики у гуляющих господ, лучше ступай, откуда пришёл. А у нас нужно работать. У резчика кукол тяжёлый хлеб.
Он был теперь совсем не такой приветливый, как вчера, когда показывал Пульчинеллу и называл меня тезкой. Говоря со мной, он смотрел в окно, как будто ему было всё равно, слышу я его или нет. За окном над куполом Сан-Марко кружились голуби.
- Я буду работать! - тихо сказал я.
Работа началась в тот же день. Но ни кукольных головок, ни ручек, ни ножек мне не пришлось вырезывать. Хозяин послал меня в чулан за двумя длинными деревянными брусками. Дал мне пилу. И велел распилить эти бруски на равные куски длиной в четверть локтя.
Я поставил на пол две чурбашки, положил на них брусок и начал пилить. Сначала пила не слушалась, и я до крови оцарапал руку её острыми зубьями, но потом я научился держать пилу прямо, и она стала легко врезываться в дерево. Мелкие опилки сыпались на пол белой струйкой.
Дядя Джузеппе сидел у окна, клеил переплеты и тихо насвистывал, не глядя на меня. Но едва я спотыкался в работе, он топал ногой и сердито говорил:
- Держи пилу прямо! Ты опять её скривил!
Он узнавал это по звуку пилы.
Когда я кончил возиться с брусками, хозяин дал мне толстую доску и велел тоже распилить её на куски. Может быть, он раздумал учить меня резанию кукол? Всё равно, я буду пилить и делать всё, что он прикажет, только бы он не прогнал меня к тётке Теренции!
Я работал весь день не разгибая спины. Плечи у меня болели, на руках натерлись мозоли. На полу лежало множество кусков дерева и большая куча опилок.
Уже совсем стемнело, когда дядя Джузеппе позволил мне бросить работу. Я был очень голоден. Мы, как вчера, поужинали при свече хлебом и луком.
- А ты знаешь, зачем это? - спросил хозяин, кивнув на распиленные бруски.
Я покачал головой. У меня был набит рот.
- Это болванки, или заготовки для кукол. Из толстых и коротких кусков мы вырежем головки и туловища, а из узких и длинных - ручки и ножки. Завтра ты вырежешь ручки твоему Пульчинелле!
- Значит, я всё-таки буду вырезывать кукол!
Дядя Джузеппе усмехнулся в первый раз за день. Глаза у него стали добрые. Я опять уснул счастливый.
С этого дня я остался жить на чердаке. По утрам я приносил воду из колодца, подметал нашу каморку и, закусив коркой хлеба, усаживался за работу. Хозяин дал мне стамески разной величины и острый ножик с костяной ручкой. Он показал мне, как нужно вырезывать ручки, сжатые в кулачок, - для Пульчинеллы, с раскрытыми ладонями - для Панталоне, с протянутым указательным пальцем - для Доктора. Он сам резал из дерева ловко и быстро. Издали могло показаться - он чистит картошку. А это он вырезывал кукольную головку. Срежет щепку, одну и другую - вот уже две щеки, а между ними торчит нос, ковырнет острием ножа - вот и глазки смотрят.
Дядя Джузеппе не бранился, не кричал, не давал мне подзатыльников, как моя прежняя хозяйка. Но если я работал плохо и делал не то, что нужно, - он отворачивался от меня и с досадой глядел в окно. Казалось, он думал: «Зачем я вожусь с этим безмозглым мальчишкой? Его ничему не научишь!» Тогда я готов был плакать. Я изо всех сил старался работать хорошо.
Иногда к нам приходили уличные кукольники, просили сделать новую куклу или починить старую. Дядя Джузеппе не любил такой работы.
- Разве это кукла? - сказал он однажды, насадив на палец маленькую головку Пульчинеллы, принесенную ему одним из кукольников. - Она не смеется, а только щерит пасть! Вот те - настоящие куклы для театра! - Он кивнул в сторону стенного шкафа.
Те куклы улыбались и хмурились, как живые, - так хорошо были вырезаны их личики.
Как-то раз синьор Гоцци привёл на чердак двух нарядных дам и попросил Джузеппе показать им кукол. Одна дама была молодая, весёлая, с быстрыми чёрными глазками, другая - постарше, с длинным, скучным лицом.
Дядя Джузеппе вывел на нитках маленькую Коломбину и заставил её поклониться гостям. Потом Коломбина пошла вперед, протянув ручки, и шевелила головкой, будто рассказывала что-то. Потом она упала на колени, закрыла лицо ручками и горько заплакала. Её деревянные плечики содрогались от рыданий.
- Ах ты бедняжка! - воскликнул синьор Гоцци и, обернувшись к дамам, сказал: - Право же, это волнует сильнее, чем высокопарные речи без всякого проблеска чувства, которые мы так часто слышим от живых актрис!
- Как? - вскрикнула молодая дама. - Синьор Гоцци хочет, чтобы мы стали деревянными куклами? Это бесчеловечно!
Дамы расхохотались и, шурша платьями, ушли с чердака. Синьор Гоцци последовал за ними. Дядя Джузеппе спрятал Коломбину в шкаф и сказал:
- Как хорошо умеет синьор Гоцци говорить о марионетках!
Дядя Джузеппе очень любил синьора Гоцци. Он становился приветливым, и глаза его светились, когда этот хмурый, сухопарый гость появлялся на нашем пороге. С какой любовью он переплетал рукописи и книги своего друга! Часто по ночам я видел, как он читает их при свете огарка. Его губы шевелились. Наверное, он наизусть заучивал всё написанное, прежде чем отдать работу заказчику.
НАШЕ РЕМЕСЛО
Синьору Гоцци тоже нравилась дружба старого резчика. Я слышал, как он сказал однажды:
- Меня зовут «Молчаливым» и даже «Отшельником», потому что я часто молчу и избегаю людей. Однако это происходит не от моей злобы или мрачности моего характера - ведь я очень склонен к шуткам и весёлым безумством, - а оттого, что мои знакомые слишком серьезны, тупы и не любят шуток. С ними я чувствую себя в оковах. Зато у вас на чердаке, дядя Джузеппе, где в окно видны легкие купола Венеции, где в шкафу живут чудесные деревянные человечки - чистые создания фантазии художника, - мне дышится легко. Я снова чувствую себя поэтом. Кто сказал, что для писания стихов достаточно знать поэтические правила и законы логики? Прежде всего для этого нужно легкое сердце, мой друг!
Синьор Гоцци часто сиживал у нас на табурете, обхватив руками свои костлявые колени, и рассказывал нам разные истории о деревянных актёрах.
Я перескажу вам кое-что из его рассказов, чтобы вы знали, какое древнее и какое почетное наше ремесло - ремесло кукольника.
Марионетки явились на свет в древние времена, - может быть, три, а может быть, четыре тысячи лет назад.
Давным-давно на острове Крите в Эгейском море жил искусный резчик и механик - Дедал. Это он выстроил критскому царю Миносу огромный дворец-лабиринт, в котором было столько зал, дворов и переходов, что, войдя в него, можно было заблудиться и никогда уже не найти дороги обратно.
Дедал вырезывал из дерева удивительные статуи: они ходили, протягивали руки, поводили большими чёрными глазами. Он раскрашивал их лица белилами и румянами, одевал их в пурпурные и шафранные ткани и в серебряные доспехи. Они были прекраснее живых людей и вселяли в народ восторг и ужас.
Дедал замыслил бежать от царя Миноса. Он сделал себе и своему сыну Икару крылья, слепленные из воска и птичьих перьев. Отец и сын полетели за море.
В пути Икар поднялся слишком близко к солнцу, - воск растопился от жары, перья развеялись по ветру. Он упал в море и утонул.
А Дедал благополучно перелетел на чужой берег и пошёл скитаться по разным странам. Он вырезывал из дерева маленькие фигурки. Они могли бегать, танцевать и представлять человеческую жизнь. Их приходилось держать на привязи или запирать в ларцы, иначе они сами собой приходили в движение и убегали. Дедал стал желанным гостем и в царских дворцах, и в пастушьих хижинах.
- Это сказка, - сказал синьор Гоцци, - но в каждой сказке скрыто зерно истины. Марионетки действительно родились на свет давным-давно, и тот, кто их выдумал, был остроумным человеком.
Во всех городах Древней Греции были театры. Кукольники назывались тогда невроспасты - это значит «управляющие нитями». «Неврос» - по-гречески «нить», а «пасти» - «тянуть».
Великий философ Греции Сократ подолгу простаивал перед уличными балаганами, любуясь на кукольные представления. А его ученик Платон уверял, что люди похожи на марионеток: страсти тянут их в разные стороны, как нити тянут марионетку, но человек должен подчинять свою волю только одной нити - золотой нити разума.
У древних римлян было ещё больше кукольных театров, чем в Греции. Живые римские актёры представляли на площадях весёлые комедии. Маленькие деревянные актёры подражали им на своих крошечных сценах. Тогда родились комические маски: буян и забияка Маккус, которого мы теперь зовём Пульчинеллой, добряк и простофиля Паппус - теперешний Панталоне, плутоватые слуги Дзанни - это наши Арлекин и Бригелла - и лукавая служанка Цитерия - по-нашему, Коломбина.
Прошли века, пал Древний Рим. Изменилась жизнь, изменились люди. Мы мало похожи на древних римлян, мы носим не сандалии, а башмаки с пряжками. Но кое-что осталось от старины. Веселые герои древних комедий всё так же забавляют нас и будут забавлять, пока итальянский народ не разлюбит шуток, забав и чудесных приключений! Итальянские марионетки считаются лучшими во всём мире. Помни об этом, мальчик, когда вырезываешь своих кукол, и не посрами свою родину!
Я помнил об этом. Я помнил всё, что рассказывал синьор Гоцци. И у меня голова шла кругом от всех этих удивительных историй. Подумать только - уже тысячи лет тому назад люди делали марионеток и любовались на их представления. Но откуда синьор Гоцци узнал об этом?
- А ты умеешь читать, мальчик? Нет? Дядя Джузеппе, почему же вы не учите его грамоте?
С того дня дядя Джузеппе начал учить меня читать по книгам, которые он переплетал для синьора Гоцци.
ПУЛЬЧИНЕЛЛА ОЖИЛ
Дядя Джузеппе научил меня собирать и скреплять вместе отдельные части кукол. Я вырезал туловище моему Пульчинелле и прикрепил к нему проволочными колечками головку, ручки и ножки. Теперь Пульчинелла мог лежать и сидеть в любой позе, но на ногах не стоял: он ещё не был подвязан на нитки.
- Кукольник должен сам одевать своих кукол, - сказал Джузеппе, вдевая нитку в иглу.
И я стал кроить и сшивать пёстрые лоскутки, не боясь прослыть девчонкой.
Я сделал Пульчинелле широкие белые штаны, балахончик и колпачок.
Подбородок Пульчинеллы гордо торчал из широкой оборки белого воротника. Пришло время подвязать куклу на нитки.
Я выпилил из доски узкий полумесяц, сделал из двух палочек крест и прибил к его верхнему концу полумесяц так, что рога торчали кверху и могли покачиваться, как коромысла весов. От нижнего конца креста я провёл нитку к спине куклы. К двум концам поперечной перекладины я тоже привязал нитки и провёл их к гвоздикам над ушами куклы.
От рогов полумесяца две нитки подошли к коленям куклы. Синьор Джузеппе качнул пальцами полумесяц - раз! - правый рог опустился, ножка топнула о пол, зато поднялся левый рог, и Пульчинелла шагнул левой. Раз-два, раз-два! - он затопал на месте, как солдат на ученье. Мы провели нитки к ручкам и закрепили их на поперечной перекладине рядом с ушными нитками. Пульчинелла ходил, кланялся, подымал руки и садился на подставленный носок моего башмака.
- Надо тебе сказать, - говорил дядя Джузеппе, - что такая «вага», - он указал на полумесяц, - больше в ходу у немцев. Наши кукольники чаще берут железный прутик, зацепляют его за колечко в темени куклы, а на верхнем его конце делают коромыслице. Но мне думается, что немецкая вага дает кукле больше движений.
Мне захотелось показать готового Пульчинеллу тому бледному мальчишке - Паскуале. Я часто вспоминал его и думал: сделал ли он себе особенный башмак? Наверное, не сделал: ведь я не вернул ему ножик. Я собирался отнести ему ножик и заодно показать Пульчинеллу, но боялся, что дядя Джузеппе не отпустит меня из дому.
Пульчинелла висел на стенке. Я только что подкрасил ему нос и щёки красной краской, а глаза - чёрной, когда в каморку вошёл синьор Гоцци. Он расхвалил мою работу.
- Сразу видно, что у тебя превосходный учитель!
Дядя Джузеппе просиял от его похвалы. Тогда я собрался с духом и спросил его, можно ли мне показать Пульчинеллу одному мальчику. Я скоро вернусь.
Дядя Джузеппе сразу нахмурился, но синьор Гоцци, уже усевшийся на табурет и заложивший ногу на ногу, спросил:
- Какому мальчику? Расскажи нам про него!
Я рассказал про Паскуале всё, что знал: и как он хотел приделать высокий каблук к своему башмаку, чтобы не хромать, и как он отдал мне свой ножик, и про то, какой у него скупой хозяин. Я даже нечаянно проболтался о том, как мы напугали Пульчинеллой старую Барбару. Синьор Гоцци расхохотался.
- Вот сорванцы! - Потом он стал серьезным. - Ты говоришь - дом у горбатого мостика и на крыльце каменные львы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25