ванна чугунная отдельностоящая
На один этот день каждому Иову нужно стать карнавальным ряженым. И когда егеря Халлер и Клотц в безуспешной погоне за медведем, прерывающей праздник, отмораживают себе ноги, Антонио Катаринич вручает обоим увитые гирляндами костыли.
21 февраля, пятница. Ясная погода. По причине обмороженных ног мы с Клотцем хвораем. Ужасные боли.
22– е, суббота. Ясная погода. Мы с Клотцем хвораем. Рано утром к кораблю опять подошел белый медведь. Поскольку же, кроме вахтенного офицера и одного матроса, все еще спали, зверя удалось добыть без замешательства.
23– е, воскресенье. В 11 часов церковная проповедь. Мы с Клотцем хвораем и потому к мессе не ходили.
24– е, понедельник. Мы с Клотцем хвораем ногами.
25– е, вторник. Ясная погода. Мы с Клотцем хвораем ногами. Команда получила подарки и разыгрывает их по жребию. Мне досталась бутылка малинового сока.
Иоганн Халлер
В марте они две долгие недели опасаются за жизнь своего доктора. Экспедиционный врач Кепеш, который так часто им помогал, а главное, выслушивал рассказы об их недомоганиях, теперь сам мечется в горячке. Он тяжко бредит и, как безумный, отталкивает лекарства и еду. А вдруг доктор умрет? Кто же тогда поможет раненым и недужным? Целительским искусствам Александра Клотца доверяют лишь немногие матросы. Поэтому все поочередно сидят у постели доктора, растерянно увещевают его, не сводят с него глаз.
Командир Вайпрехт не отходит от него и всеми силами старается помочь; в минуты просветления доктор называет нужные лекарства и их количество, и командир сам их готовит… однако состояние врача покуда не улучшилось, напротив, даже ухудшилось, он круглые сутки без умолку кричит, плачет и стонет.
Отто Криш
Я дежурил подле доктора. Он совершенно без памяти, мечется в койке и ужасно стонет.
Иоганн Халлер
В ночь с 27-го на 28-е самочувствие врача резко изменилось, судороги прекратились, но, по всей видимости, он повредился рассудком, потому что ночь напролет бормочет, видит всяческие призраки и бредит в горячке.
Отто Криш
Демоны. Травознаям эта беда не в диковинку. Клотц и Халлер, когда на часок остаются одни с Кепешем, льют спирт на левое – сердечное – плечо доктора и поджигают бредящего больного. Оба хохочут и вопят от радости, когда Кепеш с криками ужаса на миг приходит в себя, а затем погружается в спокойный сон без горячечных видений.
Несколько дней спустя Кепеш впервые выходит на палубу прогуляться, и Клотц говорит, что силы огня избавили венгра от демонов и из безумия вернули его в реальный мир, но, может статься, услуга не очень-то и добрая, ведь здешний мир – он не бог весть какой хороший.
Весна у них ветреная и порой столь ослепительно белая, что высматривать в пустыне благоприятные знаки, разводья и трещины можно только сквозь прорези снежных очков. Из ледяных кирпичей они сооружают террасу-солярий, где больные проводят безветренные вечера. Порой температура за считанные часы от минус сорока градусов по Цельсию поднимается выше нулевой отметки, и тогда каждая слеза талой воды, капающая с такелажа, становится событием. Они воочию видят корабль под парусами. Счастливый день, когда первые глупыши садятся на реи. Теперь уж плену скоро конец.
Снег, прежде похожий на песчаный камень, мало-помалу влажнеет, из него можно слепить комок, непривычная температура ощущается как тягостная духота, наподобие той, что бывает в наших краях, когда задувает сирокко, и в толстой меховой одежде чувствуешь себя неуклюжим, хотя совсем недавно эта самая одежда толком не защищала от страшного холода. Густая дымка закрывает небо и что в полдень, что в полночь без следа гасит свет. Раньше снег сыпался тончайшими иглами, теперь валит крупными хлопьями и в огромных количествах – подхваченный ветром, он погребает все на своем пути. Но власть оттепели в здешних местах непродолжительна. Большею частью уже в течение 48 часов ветер слабеет и медленно поворачивает на север, в темных тучах кое-где возникают разрывы, из которых взблескивают полярное сияние и звезды; проясняется, и температура начинает падать. Битва стихий воздуха утихает. Но ненадолго! Словно злобствуя на бесстыдного захватчика, которому уступила поле боя, с севера вдвойне свирепо налетает студеная снежная буря, бич арктических странников… Воздух так переполнен снегом, что человек может дышать, только отвернувшись от ветра, и обречен верной смерти, если остается беззащитным средь этой бури.
Ясно ли, облачно ли – определить невозможно, ведь все окрест сплошная, безостановочно летящая вперед, кипучая масса снега… Она несется по ледяной равнине – встретив препятствие, громоздит целые стены, выравнивает колдобины и так крепко все сплачивает, что в конце концов многослойный покров обеспечивает ногам твердую опору.
Летом предвестниками снежной бури большей частью бывают ложные солнца, зимой – ложные луны.
Вследствие преломления лучей в невидимых, парящих в воздухе ледяных кристаллах возникает целая система солнц и лун, всегда упорядоченная под определенным углом. В большинстве случаев это одно-единственное световое кольцо, окружающее солнце на расстоянии 23°; на равной высоте по обе стороны и по вертикали располагаются на этом кольце три ложных солнца. Если явление достаточно интенсивно, то на удвоенном расстоянии образуется второе световое кольцо, опять-таки с тремя ложными солнцами. От настоящего солнца отходят тогда вверх, вниз и в обе стороны снопы лучей, которые достигают самого дальнего кольца и образуют большой крест. Иногда на вертикальной стойке креста, соприкасаясь с внешним кольцом, возникает обратная дуга, и по бокам, на еще большем расстоянии, являются еще два солнца. Феномен сей изумительно красив.
Карл Вайпрехт
Изо дня в день нам казалось, что долгожданный час освобождения близок. Коли мы освободимся, у нас будет реальная возможность добраться если не до легендарной Земли Гиллиса, то хотя бы до безлюдного сибирского побережья Ледовитого океана. Сибирь сделалась самой заветной нашей надеждою. Лишь тот, кто предавался особенно буйным мечтаниям, даже и во время дрейфа рассчитывал на открытие новых земель. Впрочем, упования наши стали так скромны, что и крохотная скала вполне удовлетворила бы наши открывательские амбиции.
Юлиус Пайер
И они возобновили свою тяжкую битву со льдом. По восемь с половиною часов ежедневно ломают, взрывают, пилят и прокапывают льдину, палками сбивают лед с такелажа, дробят панцирь, глазурью покрывающий корпус корабля. В подвесных котлах вываривают из белья зимний смрад, щелоком оттирают со стен кают копоть керосиновых ламп и сальных плошек. Машинист Криш очищает от ржавчины паровой котел, меняет уплотнительную паклю на медных кипятильных трубках, впускных вентилях и кранах для спуска пены, драит поршни и расширительные клапаны, смазывает подшипники – машина как новенькая, хоть сейчас разводи пары; корпус просмолен, паруса проветрены, лежат наготове. Но они по-прежнему в тисках льда. Когда в воскресный день после чтения Библии они обводят взглядом свою работу, им кажется, будто и не было никакого времени меж недавними трудами и тщетными усилиями минувшего года, будто они поневоле повторяют последний год, как несданный экзамен. Все без изменений. Все напрасно. Любое дело – сизифов труд, говорит Пайер. А кто он, этот Сизиф? – спрашивают матросы. С ним было так же, как с нами, отвечает Пайер.
Лед, который зима втиснула под корабль, местами достигает девятиметровой толщины, проруби у них глубокие, точно колодцы, и все попытки опустить барк до уровня моря в конце концов приводят к тому, что «Тегетхоф» приобретает большой крен и на палубе они передвигаются, как по горному склону, а штириец-кок Ораш бранится, ведь котлы не держатся на плите. «Тегетхоф» будто разбитый остов на ледяном стапеле; чтобы не перевернуться, они подпирают корпус балками. Марсовой сидит в «вороньем гнезде» и до рези в глазах всматривается в блистающую даль.
1 мая сука Земля приносит четырех щенков, из которых выживает только один – кобелек Торосы, первое существо на борту, не имеющее воспоминаний о зеленых ландшафтах, деревьях, полях, обо всем, что зовется родиной. Не горюй, утешает Халлер своего друга Клотца, отчаянно тоскующего по дому, не горюй, эва, глянь на собачонка, он никогда не видывал зеленого луга, а ведь почитай что самый развеселый из всех нас.
Торосы скачет вокруг проталин, окруженных обглоданными медвежьими скелетами, будто это и не проталины вовсе, а красивые, окаймленные камышником озерца в долине Пассайерталь, и, словно в поле, на лугу, в саду, роется в отбросах и золе, в кучах мусора окрест «Тегетхофа», которые под теплым солнцем мало-помалу проваливаются в глубь льда. Матросы балуют и оберегают щенка как этакое священное животное, и даже Юбинал, неукротимый вожак упряжки (когда-то некий сибирский еврей якобы привез его с Урала за необоримую силу и дикий нрав), позволяет щенку таскать жратву у него из зубов.
Детство Торосы – последующие месяцы ледового плена. Дневниковые записи делаются безысходнее и однообразнее, ведь и работа у них все время одна и та же. Любое пустячное событие вырастает теперь до масштабов сенсации. Они справляют и имперские праздники, и церковные, поднимают шелковые флажки, устраивают церемониалы и импровизированные банкеты, по случаю которых мичман Орел печет пирожные. Медвежьи охоты – это оргии. Небесные явления – оперы.
26 мая в наших широтах должно было произойти неполное солнечное затмение; правда, по недоразумению мы ожидали его начала на 2 1/2 часа раньше. Все на борту, у кого был хоть какой-нибудь инструмент, приготовили оный и напряженно высматривали, когда же Луна надвинется на солнечный диск. Но поскольку ничего не происходило, мы смекнули, что ошиблись со временем, однако остались у подзорных труб, чтобы не умалять перед командою важность наблюдения.
Юлиус Пайер
Но так ли уж необходимо и важно строить трехмильную аллею искусств , к сооружению которой побуждает команду обер-лейтенант Пайер, сухопутный начальник и географ императора? Эта дорога ведет через виадуки и туннели, по берегам проталин, нареченных австрийскими именами, мимо ледяных почтовых станций, храмов, статуй, трактиров. Конечно, Пайеру нужна трасса, чтобы тренировать собачью упряжку. Но храмы, почтовые станции, трактиры и весь этот игрушечный ландшафт, напоминающий японские сады? Для матросов эта работа так же важна, как и любая другая. Храмы возводятся даже более пышные, а башни – более высокие, чем требует Пайер. Команда трудится не по приказу, а участвует в игре . Однажды июньским утром матрос Винченцо Пальмич, наряженный дамой, стоит на балконе одной из башен, а внизу, у опускной решетки снежной крепости, – Лоренцо Марола, на голове у него жестянка, украшенная пышным «плюмажем». Вместе с оруженосцем Пьетро Фаллезичем, на лице и руках у которого синеют пятна обморожений, он поет серенаду. Потом марсовой кричит из «вороньего гнезда»: Открытая вода! – и из сказки они мгновенно возвращаются в реальность.
23 июня 1873 г., понедельник. Ясная погода, северный ветер. Температура 0°. Мы все, и офицеры, и матросы, орудуем кирками и пилами, пробиваем канал, чтобы спустить корабль на воду. Но вся эта работа, все усилия вызволить корабль тщетны, нет никакой надежды выбраться отсюда. Лишь с самой высокой мачты виден в дальней дали проход с открытой водой. Наш корабль остается заперт во льдах.
24-е, вторник. Ясная погода, северный ветер. Температура +1°. Помогал доктору готовить спиртовые настойки. Поблизости от корабля появился белый медведь. Г-н обер-лейтенант заметил его и крикнул мне: «Медведь!» Мы потихоньку подкрались на расстояние ружейного выстрела и уложили зверя. Вечером появился второй медведь, но поодаль. Лейтенант Брош был на мачте, заметил его и крикнул: «Медведь!» Командир Вайпрехт сей же час устремился навстречу зверю, который был шагах в 500 от корабля. Мы с г-ном обер-лейтенантом, прячась за торосами, беглым шагом поспешили следом. Вот медведь уже шагах в десяти от командира Вайпрехта. Командир стреляет – мимо. А с собой у него был только один этот патрон. Медведь уже изготовился прыгнуть на Вайпрехта. Но тут пуля обер-лейтенанта прострелила зверю грудь, и командир Вайпрехт был спасен. Раненый медведь обратился в бегство. Я живо угостил его разрывною пулей, но он продолжал идти. Я вогнал в него еще две пули, он было упал, однако поднялся и продолжал бегство, пока я с близкого расстояния не выстрелил ему в сердце, после чего он наконец рухнул мертвый.
25-е, среда. Ясная погода, северный ветер. Температура +2°. Очищал медвежью шкуру от сала.
26-е, четверг. Пасмурно, северный ветер. Температура -2°. Очищал медвежью шкуру от сала.
27-е, пятница. Пасмурно, северный ветер. Температура -1°. Весь день подавал на стол и убирал со стола.
28-е, суббота. Пасмурно, ветер восточный. Температура -1°. Рубил лед.
29-е, воскресенье. Петр и Павел. Мой день рождения. В полвторого ночи к кораблю подошел медведь. Вахтенный офицер и один из матросов уложили его. Потом разбудили меня, чтобы я снял с него шкуру. В ту минуту, когда мне исполняется тридцать лет, я снимаю шкуру с белого медведя. Прекрасный подарок на день рождения.
Иоганн Халлер
Что бы они сейчас ни делали – все это уже было. Они повторяют свои дни. Время идет по кругу. Даже то, что считалось давно утонувшим, возвращается. Однажды утром на снегу вновь лежит труп ньюфаундленда Бопа (а ведь его поглотили зимние льды!), окоченевший, твердый, не тронутый тленом, будто пес околел только вчера; они привязывают ему на шею камень из геологической коллекции Пайера, пробивают колодец до уровня моря и топят труп. Наверное, вот так – дважды, трижды, снова и снова – здесь придется хоронить все, в том числе и надежды. А поскольку все происходящее есть лишь повторение, лишь возврат одного и того же, в своих разговорах они погружаются все глубже в прошлое. Офицеры рассуждают о Лисском морском сражении, будто оно еще только предстоит, и спорят о давным-давно законченных политических баталиях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
21 февраля, пятница. Ясная погода. По причине обмороженных ног мы с Клотцем хвораем. Ужасные боли.
22– е, суббота. Ясная погода. Мы с Клотцем хвораем. Рано утром к кораблю опять подошел белый медведь. Поскольку же, кроме вахтенного офицера и одного матроса, все еще спали, зверя удалось добыть без замешательства.
23– е, воскресенье. В 11 часов церковная проповедь. Мы с Клотцем хвораем и потому к мессе не ходили.
24– е, понедельник. Мы с Клотцем хвораем ногами.
25– е, вторник. Ясная погода. Мы с Клотцем хвораем ногами. Команда получила подарки и разыгрывает их по жребию. Мне досталась бутылка малинового сока.
Иоганн Халлер
В марте они две долгие недели опасаются за жизнь своего доктора. Экспедиционный врач Кепеш, который так часто им помогал, а главное, выслушивал рассказы об их недомоганиях, теперь сам мечется в горячке. Он тяжко бредит и, как безумный, отталкивает лекарства и еду. А вдруг доктор умрет? Кто же тогда поможет раненым и недужным? Целительским искусствам Александра Клотца доверяют лишь немногие матросы. Поэтому все поочередно сидят у постели доктора, растерянно увещевают его, не сводят с него глаз.
Командир Вайпрехт не отходит от него и всеми силами старается помочь; в минуты просветления доктор называет нужные лекарства и их количество, и командир сам их готовит… однако состояние врача покуда не улучшилось, напротив, даже ухудшилось, он круглые сутки без умолку кричит, плачет и стонет.
Отто Криш
Я дежурил подле доктора. Он совершенно без памяти, мечется в койке и ужасно стонет.
Иоганн Халлер
В ночь с 27-го на 28-е самочувствие врача резко изменилось, судороги прекратились, но, по всей видимости, он повредился рассудком, потому что ночь напролет бормочет, видит всяческие призраки и бредит в горячке.
Отто Криш
Демоны. Травознаям эта беда не в диковинку. Клотц и Халлер, когда на часок остаются одни с Кепешем, льют спирт на левое – сердечное – плечо доктора и поджигают бредящего больного. Оба хохочут и вопят от радости, когда Кепеш с криками ужаса на миг приходит в себя, а затем погружается в спокойный сон без горячечных видений.
Несколько дней спустя Кепеш впервые выходит на палубу прогуляться, и Клотц говорит, что силы огня избавили венгра от демонов и из безумия вернули его в реальный мир, но, может статься, услуга не очень-то и добрая, ведь здешний мир – он не бог весть какой хороший.
Весна у них ветреная и порой столь ослепительно белая, что высматривать в пустыне благоприятные знаки, разводья и трещины можно только сквозь прорези снежных очков. Из ледяных кирпичей они сооружают террасу-солярий, где больные проводят безветренные вечера. Порой температура за считанные часы от минус сорока градусов по Цельсию поднимается выше нулевой отметки, и тогда каждая слеза талой воды, капающая с такелажа, становится событием. Они воочию видят корабль под парусами. Счастливый день, когда первые глупыши садятся на реи. Теперь уж плену скоро конец.
Снег, прежде похожий на песчаный камень, мало-помалу влажнеет, из него можно слепить комок, непривычная температура ощущается как тягостная духота, наподобие той, что бывает в наших краях, когда задувает сирокко, и в толстой меховой одежде чувствуешь себя неуклюжим, хотя совсем недавно эта самая одежда толком не защищала от страшного холода. Густая дымка закрывает небо и что в полдень, что в полночь без следа гасит свет. Раньше снег сыпался тончайшими иглами, теперь валит крупными хлопьями и в огромных количествах – подхваченный ветром, он погребает все на своем пути. Но власть оттепели в здешних местах непродолжительна. Большею частью уже в течение 48 часов ветер слабеет и медленно поворачивает на север, в темных тучах кое-где возникают разрывы, из которых взблескивают полярное сияние и звезды; проясняется, и температура начинает падать. Битва стихий воздуха утихает. Но ненадолго! Словно злобствуя на бесстыдного захватчика, которому уступила поле боя, с севера вдвойне свирепо налетает студеная снежная буря, бич арктических странников… Воздух так переполнен снегом, что человек может дышать, только отвернувшись от ветра, и обречен верной смерти, если остается беззащитным средь этой бури.
Ясно ли, облачно ли – определить невозможно, ведь все окрест сплошная, безостановочно летящая вперед, кипучая масса снега… Она несется по ледяной равнине – встретив препятствие, громоздит целые стены, выравнивает колдобины и так крепко все сплачивает, что в конце концов многослойный покров обеспечивает ногам твердую опору.
Летом предвестниками снежной бури большей частью бывают ложные солнца, зимой – ложные луны.
Вследствие преломления лучей в невидимых, парящих в воздухе ледяных кристаллах возникает целая система солнц и лун, всегда упорядоченная под определенным углом. В большинстве случаев это одно-единственное световое кольцо, окружающее солнце на расстоянии 23°; на равной высоте по обе стороны и по вертикали располагаются на этом кольце три ложных солнца. Если явление достаточно интенсивно, то на удвоенном расстоянии образуется второе световое кольцо, опять-таки с тремя ложными солнцами. От настоящего солнца отходят тогда вверх, вниз и в обе стороны снопы лучей, которые достигают самого дальнего кольца и образуют большой крест. Иногда на вертикальной стойке креста, соприкасаясь с внешним кольцом, возникает обратная дуга, и по бокам, на еще большем расстоянии, являются еще два солнца. Феномен сей изумительно красив.
Карл Вайпрехт
Изо дня в день нам казалось, что долгожданный час освобождения близок. Коли мы освободимся, у нас будет реальная возможность добраться если не до легендарной Земли Гиллиса, то хотя бы до безлюдного сибирского побережья Ледовитого океана. Сибирь сделалась самой заветной нашей надеждою. Лишь тот, кто предавался особенно буйным мечтаниям, даже и во время дрейфа рассчитывал на открытие новых земель. Впрочем, упования наши стали так скромны, что и крохотная скала вполне удовлетворила бы наши открывательские амбиции.
Юлиус Пайер
И они возобновили свою тяжкую битву со льдом. По восемь с половиною часов ежедневно ломают, взрывают, пилят и прокапывают льдину, палками сбивают лед с такелажа, дробят панцирь, глазурью покрывающий корпус корабля. В подвесных котлах вываривают из белья зимний смрад, щелоком оттирают со стен кают копоть керосиновых ламп и сальных плошек. Машинист Криш очищает от ржавчины паровой котел, меняет уплотнительную паклю на медных кипятильных трубках, впускных вентилях и кранах для спуска пены, драит поршни и расширительные клапаны, смазывает подшипники – машина как новенькая, хоть сейчас разводи пары; корпус просмолен, паруса проветрены, лежат наготове. Но они по-прежнему в тисках льда. Когда в воскресный день после чтения Библии они обводят взглядом свою работу, им кажется, будто и не было никакого времени меж недавними трудами и тщетными усилиями минувшего года, будто они поневоле повторяют последний год, как несданный экзамен. Все без изменений. Все напрасно. Любое дело – сизифов труд, говорит Пайер. А кто он, этот Сизиф? – спрашивают матросы. С ним было так же, как с нами, отвечает Пайер.
Лед, который зима втиснула под корабль, местами достигает девятиметровой толщины, проруби у них глубокие, точно колодцы, и все попытки опустить барк до уровня моря в конце концов приводят к тому, что «Тегетхоф» приобретает большой крен и на палубе они передвигаются, как по горному склону, а штириец-кок Ораш бранится, ведь котлы не держатся на плите. «Тегетхоф» будто разбитый остов на ледяном стапеле; чтобы не перевернуться, они подпирают корпус балками. Марсовой сидит в «вороньем гнезде» и до рези в глазах всматривается в блистающую даль.
1 мая сука Земля приносит четырех щенков, из которых выживает только один – кобелек Торосы, первое существо на борту, не имеющее воспоминаний о зеленых ландшафтах, деревьях, полях, обо всем, что зовется родиной. Не горюй, утешает Халлер своего друга Клотца, отчаянно тоскующего по дому, не горюй, эва, глянь на собачонка, он никогда не видывал зеленого луга, а ведь почитай что самый развеселый из всех нас.
Торосы скачет вокруг проталин, окруженных обглоданными медвежьими скелетами, будто это и не проталины вовсе, а красивые, окаймленные камышником озерца в долине Пассайерталь, и, словно в поле, на лугу, в саду, роется в отбросах и золе, в кучах мусора окрест «Тегетхофа», которые под теплым солнцем мало-помалу проваливаются в глубь льда. Матросы балуют и оберегают щенка как этакое священное животное, и даже Юбинал, неукротимый вожак упряжки (когда-то некий сибирский еврей якобы привез его с Урала за необоримую силу и дикий нрав), позволяет щенку таскать жратву у него из зубов.
Детство Торосы – последующие месяцы ледового плена. Дневниковые записи делаются безысходнее и однообразнее, ведь и работа у них все время одна и та же. Любое пустячное событие вырастает теперь до масштабов сенсации. Они справляют и имперские праздники, и церковные, поднимают шелковые флажки, устраивают церемониалы и импровизированные банкеты, по случаю которых мичман Орел печет пирожные. Медвежьи охоты – это оргии. Небесные явления – оперы.
26 мая в наших широтах должно было произойти неполное солнечное затмение; правда, по недоразумению мы ожидали его начала на 2 1/2 часа раньше. Все на борту, у кого был хоть какой-нибудь инструмент, приготовили оный и напряженно высматривали, когда же Луна надвинется на солнечный диск. Но поскольку ничего не происходило, мы смекнули, что ошиблись со временем, однако остались у подзорных труб, чтобы не умалять перед командою важность наблюдения.
Юлиус Пайер
Но так ли уж необходимо и важно строить трехмильную аллею искусств , к сооружению которой побуждает команду обер-лейтенант Пайер, сухопутный начальник и географ императора? Эта дорога ведет через виадуки и туннели, по берегам проталин, нареченных австрийскими именами, мимо ледяных почтовых станций, храмов, статуй, трактиров. Конечно, Пайеру нужна трасса, чтобы тренировать собачью упряжку. Но храмы, почтовые станции, трактиры и весь этот игрушечный ландшафт, напоминающий японские сады? Для матросов эта работа так же важна, как и любая другая. Храмы возводятся даже более пышные, а башни – более высокие, чем требует Пайер. Команда трудится не по приказу, а участвует в игре . Однажды июньским утром матрос Винченцо Пальмич, наряженный дамой, стоит на балконе одной из башен, а внизу, у опускной решетки снежной крепости, – Лоренцо Марола, на голове у него жестянка, украшенная пышным «плюмажем». Вместе с оруженосцем Пьетро Фаллезичем, на лице и руках у которого синеют пятна обморожений, он поет серенаду. Потом марсовой кричит из «вороньего гнезда»: Открытая вода! – и из сказки они мгновенно возвращаются в реальность.
23 июня 1873 г., понедельник. Ясная погода, северный ветер. Температура 0°. Мы все, и офицеры, и матросы, орудуем кирками и пилами, пробиваем канал, чтобы спустить корабль на воду. Но вся эта работа, все усилия вызволить корабль тщетны, нет никакой надежды выбраться отсюда. Лишь с самой высокой мачты виден в дальней дали проход с открытой водой. Наш корабль остается заперт во льдах.
24-е, вторник. Ясная погода, северный ветер. Температура +1°. Помогал доктору готовить спиртовые настойки. Поблизости от корабля появился белый медведь. Г-н обер-лейтенант заметил его и крикнул мне: «Медведь!» Мы потихоньку подкрались на расстояние ружейного выстрела и уложили зверя. Вечером появился второй медведь, но поодаль. Лейтенант Брош был на мачте, заметил его и крикнул: «Медведь!» Командир Вайпрехт сей же час устремился навстречу зверю, который был шагах в 500 от корабля. Мы с г-ном обер-лейтенантом, прячась за торосами, беглым шагом поспешили следом. Вот медведь уже шагах в десяти от командира Вайпрехта. Командир стреляет – мимо. А с собой у него был только один этот патрон. Медведь уже изготовился прыгнуть на Вайпрехта. Но тут пуля обер-лейтенанта прострелила зверю грудь, и командир Вайпрехт был спасен. Раненый медведь обратился в бегство. Я живо угостил его разрывною пулей, но он продолжал идти. Я вогнал в него еще две пули, он было упал, однако поднялся и продолжал бегство, пока я с близкого расстояния не выстрелил ему в сердце, после чего он наконец рухнул мертвый.
25-е, среда. Ясная погода, северный ветер. Температура +2°. Очищал медвежью шкуру от сала.
26-е, четверг. Пасмурно, северный ветер. Температура -2°. Очищал медвежью шкуру от сала.
27-е, пятница. Пасмурно, северный ветер. Температура -1°. Весь день подавал на стол и убирал со стола.
28-е, суббота. Пасмурно, ветер восточный. Температура -1°. Рубил лед.
29-е, воскресенье. Петр и Павел. Мой день рождения. В полвторого ночи к кораблю подошел медведь. Вахтенный офицер и один из матросов уложили его. Потом разбудили меня, чтобы я снял с него шкуру. В ту минуту, когда мне исполняется тридцать лет, я снимаю шкуру с белого медведя. Прекрасный подарок на день рождения.
Иоганн Халлер
Что бы они сейчас ни делали – все это уже было. Они повторяют свои дни. Время идет по кругу. Даже то, что считалось давно утонувшим, возвращается. Однажды утром на снегу вновь лежит труп ньюфаундленда Бопа (а ведь его поглотили зимние льды!), окоченевший, твердый, не тронутый тленом, будто пес околел только вчера; они привязывают ему на шею камень из геологической коллекции Пайера, пробивают колодец до уровня моря и топят труп. Наверное, вот так – дважды, трижды, снова и снова – здесь придется хоронить все, в том числе и надежды. А поскольку все происходящее есть лишь повторение, лишь возврат одного и того же, в своих разговорах они погружаются все глубже в прошлое. Офицеры рассуждают о Лисском морском сражении, будто оно еще только предстоит, и спорят о давным-давно законченных политических баталиях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28