— На «Амазонке»? — спросил смуглый матрос со всклокоченной седой шевелюрой, сидевший в центре стола. Черные глаза его, вспыхивая как угли, освещали впалые морщинистые щеки.
— На «Амазонке», — отвечал Рамирес. — Пойдешь?
Матрос молча встал и бросил ложку. Рамирес следил, как он, нахмурившись, медленно подтягивал на верхние нары свое отощавшее тело. Моряки переглянулись.
— Скажи ему несколько теплых слов, Хоакино! — раздались голоса.
— Иди ко всем чертям! — закричал седой матрос, высовывая голову. — Если мне захочется сдохнуть, так уж лучше завербоваться в иностранный легион. Уходи подобру-поздорову. Не видать тебе здесь поживы!
Один из обитателей барака поднялся и распахнул
дверь. Рамирес был вынужден последовать этому молчаливому приглашению.
До оставшихся в бараке донесся свирепый свист: «Сэр Джон с матросами шутил…»
С вербовкой команды на месте ничего не выходило, хотя город был полон безработных моряков. Пока путешественники собирали пожитки и устраивались на борту «Амазонки», Рамирес быстро съездил куда-то и привез человек пятнадцать матросов, при виде которых поморщился даже видавший виды Канариас. Экипаж шхуны состоял отныне из самых отчаянных сорвиголов перуанского побережья. Над палубой «Амазонки» повисла многоязычная брань.
— Комплект — за исключением радиста, — доложил Рамирес накануне отплытия.
— Как же без радиста?! — заволновался Бейтс, пощипывая бородку. — Нет-нет… без радиста нельзя… без радиста мы не можем идти в плавание… Вдруг авария, нельзя даже сигнал бедствия подать. Радист необходим!
— Сигнал бедствия? — переспросил Рамирес, нехорошо ухмыляясь. — Ну, ладно! Радист будет.
И действительно, поздним вечером капитан доставил на судно бесчувственного, видимо, мертвецки пьяного человека. Его подняли на борт и отнесли в кубрик.
В шесть утра крепко спавших в своей каюте путешественников разбудил зычный голос капитана Рамиреса. Беготня на палубе, поскрипывание, которым наполнилось судно, и легкое покачивание говорили о том, что «Амазонка» отправляется в путь.
Буксир вывел шхуну из гавани. Затем «Амазонка» отдала конец и, набрав полные паруса попутного ветра, двинулась на восток, покинув шумный и живописный Кальяо. Оставляя за кормой долгий раздвоенный след, шхуна, как на крыльях, неслась вперед, в широкие просторы океана.
А на борту «Амазонки» в этот момент заливайся свисток, зовущий все вахты наверх.
Матросы, на бегу натягивая рубахи, вылетали на палубу. Последним из кубрика вышел коренастый молодой парень, русый, с простецким лицом рязанца или калужанина, в измятом синем костюме.
Затем на возвышенный полуют поднялся сам капитан Рамирес. Но это был уже не тот обходительный щеголь в белом костюме и панаме, с которым путешественники познакомились в Кальяо. Сейчас крепкий горе его облегал парусиновый пиджак с морскими пуговицам, когда-то синий, а ныне выгоревший до голубизны. Пола пиджака подозрительно оттопыривалась сзади. В руке капитан держал фуражку с золоченым «крабом» — якорь в венке.
Рамирес оперся о перила и обвел толпу слегка хмельным взглядом.
— Вы видите меня, бродяги?
— Видим! — раздались голоса.
— Вы узнали капитана Рамиреса?
— Да!
Рамирес лихо насадил фуражку на левую бровь. Все это походило бы на комедию, если бы не присутствие пистолета в заднем кармане капитана и опасливая настороженность людей на палубе.
— Вы удивительно догадливы! — заявил Рамирес. — Это я! Только не тот капитан Рамирес, которого вы видели на берегу. Там я был покладист и мягок, как ягненок — это было мое сухопутное лицо. Теперь перед вами — мое морское лицо. Вглядитесь в него хорошенько, и зарубите себе на носу: капитан Руфино Хосе Мария Чакон-и-Кальво не повторяет чего-либо дважды. На море у капитана Рамиреса есть свой кодекс. Он состоит из трех правил: во-первых, повиновение, во-вторых, повиновение и, в третьих, — повиновение. И не какие-нибудь, а бес-пре-кос-лов-ные! Если я прикажу кому-нибудь из вас укусить собственный локоть, то он должен, немедленно сделать это, иначе…
Рамирес, насупив брови, вглядывался в толпу.
— Помяните мое слово: я сделаю из вас либо настоящих матросов, либо начинку для пирога сатане. Вы будете жрать, что дадут, и работать столько, сколько потребуют. Я буду карать и миловать, — понятно?! — ибо здесь, на борту «Амазонки», я для вас бог, король и закон. И, наконец, запомните: я не потерплю на «Амазонке» членов профсоюза и коммунистов…
В этот момент паренек в синем костюме, раздвигая толпу плечом, протиснулся вперед. Декларация капитана была прервана на середине.
— Хотя вы и заявили, что не потерпите на судне коммунистов, вам придется считаться с пребыванием на «Амазонке» комсомольца…
Это заявление было произнесено на хорошем английском языке и произвело на оторопевшую команду впечатление грома с ясного неба.
— Как вы смели, — продолжал смельчак, — как вы смели завлечь меня обманом на это судно?!
Он волновался и сдерживал себя с видимым трудом. Спокойствие изменяло молодому моряку, краска залила его щеки, он повысил голос:
— Я требую, чтобы вы, слышите, вы — пират! — вернулись в Кальяо и высадили меня на берег. Иначе я в первом же порту сойду сам и буду жаловаться советскому консулу!
ГЛАВА 4
«Амазонка» меняет имя
Выкрикнув эти слова, молодой моряк в синем костюме сделал еще шаг вперед и остановился, сжав кулаки и вперив серые, налитые гневом глаза, в лицо Рамиреса.
Матросы безмолвствовали.
Рамирес, при всем своем безграничном нахальстве, растерялся от подобной неслыханной дерзости и в первые секунды соображал туго. «Блиц унд доннер! Так он комсомолец?! Я этого не предусмотрел!»
В памяти капитана ожили сцены минувшего вечера как он зашел в кафе и подсел к столику, где пил содовую «этот мальчуган» (опытный глаз Рамиреса сразу определил в нем моряка), как завязал разговор… По хорошему английскому произношению Рамирес сперва счел молодого человека за англичанина. Узнав, что собеседник — русский, Рамирес отрекомендовался чехом Он радостно потер руки, выяснив, что случай свел его именно с тем, кого он сейчас искал. Рамирес пустил в ход всю свою дипломатию (а он умел нравиться, когда хотел этого). Широчайшая радушная улыбка не сходила с лица капитана, он то и дело жал руку собеседнику, хлопал его по плечу, вообще всячески выказывал приязнь.
Дмитрия Крюкова, радиста с советского теплохода «Памир», пришедшего в Кальяо за химикалиями, Рамирес расположил к себе ухватками старого морского волка и внешностью атлета.
Несколько смущала Рамиреса национальность радиста, но выбирать не приходилось, времени уже не было.
Капитан предложил выпить «за мир и дружбу народов». Он так настаивал, так уговаривал и прижимал руку к сердцу, что Крюков нехотя согласился.
Принесли две бутылки ледяного тропического пива, разливая его, Рамирес улучил момент и незаметно бросил в стакан радиста щепотку белого порошка.
Дальше Крюков ничего не помнил: ни того, как капитан, дружески подбадривая «захмелевшего приятеля», подсаживал его в таксомотор, ни того, как поднимали его на палубу «Амазонки»…
Вспомнив все это, Рамирес засунул руки в карман и крикнул:
— Пенч!
Откуда-то из-за спины капитана возник боцман Пенч, правая рука и послушное орудие Рамиреса. Настоящая фамилия его, собственно, была Мак-Клюр. Уродство и горб заслужили ему кличку «Пенч».
— Здесь, капитано!
— Взять этого молодчика! — отчеканил Рамирес. — И в трюм. Пусть жалуется там советскому консулу.
* * *
В одну из ближайших ночей к штурвалу стал сам капитан Рамирес. Проверив курс, он принял из рук в руки штурвальное колесо и повел «Амазонку» к берегу, вглядываясь во тьму, то и дело сверяясь с показаниями компаса.
Вот уже несколько дней капитан тщетно ломал голову над странными действиями и распоряжениями Хаутона, возглавлявшего экспедицию и по договору являвшегося фактическим хозяином шхуны. Из шумного Кальяо «Амазонка» направилась к маленькой пристани Сан-Мигель на побережье Гарсемалы. Здесь экспедиция закупила мулов, наняла проводника из местных жителей и отправилась в горы. В этом как будто ничего загадочного и не было. Но перед отбытием члены экспедиции заперлись с Рамиресом в каюте, и Хаутон потребовал карту побережья.
Профессор долго изучал карту. Потом спросил: Не знает ли капитан поблизости от Сан-Мигеля на берегу пустынного места с удобной якорной стоянкой. Рамирес порылся в памяти, заглянул в лоцию и сообщил, что в 60 милях восточнее Сан-Мигеля имеется небольшая необитаемая бухточка, даже без названия, кажется то, что желательно профессору.
— Через трое суток, считая с сегодняшнего дня, вы придете туда, — сказал Хаутон. — Ночью. В бухте вы возьмете на борт людей, которые предъявят вам письменное распоряжение с дальнейшим маршрутом.
«Блиц унд доннер! — подумал Рамирес. — Да тут дело нечисто! Что они затевают?»
Вслух же он сказал только: «Есть!»
— Вам нужен сигнал? — осведомился Хаутон.
— Обязательно!
— Вас устроит костер на берегу?
— Вполне. Его нужно зажечь при входе в бухточку на правой стороне.
— Идет.
…Сейчас Рамирес вел судно параллельно берегу и, напрягая взгляд, искал желанной светлой точки. Прошло с полчаса. Наконец, по левому борту блеснула во мраке красная точка: костер!
Рамирес закатал штурвал налево, искусно маневрируя, повел шхуну на огонь. Задолго до рассвета «Амазонка» бросила якорь в безымянной бухточке.
Здесь капитана ждал сюрприз: люди у костра оказались… Хаутоном, Бейтсом и Портером, но уже без проводника, без мулов и поклажи, только с ружьями и рюкзаками. Огорошенный Рамирес получил приказ немедля закрасить название шхуны. Она получила другое, самое модное имя — «Атом». Портер вручил Рамиресу новые судовые документы, оформленные по всем правилам. Владельцем шхуны в них значился некий мистер Гибсон. (Рамиресу объяснили, что под этой фамилией будет фигурировать Хаутон). На судне подняли на флаг со звездами и полосками, после чего «Атом» поставил паруса и взял курс на Маркизские острова, где члены экспедиции предполагали провести пару недель в приятном ничегонеделании.
Капитан Рамирес так и не мог ничего понять… А смысл операции, носившей условное наименование «Джунгли», заключался в следующем: в прессе должны были появиться сообщения об исчезновении экспедиции Хаутона. Вслед за взволнованными комментариями и догадками газеты «выстреливали» ошеломляющую сенсацию: члены экспедиции захвачены войсками «красного» правительства Рафаэля Санчеса и зверски расстреляны. Это должно было явиться поводом к военной интервенции в Гарсемале. Войска державы, разведку которой представлял Майкл Кэрли, вступали в маленькую банановую республику «для защиты интересов и жизни своих подданных». При такой поддержке мятежники получали возможность быстро ликвидировать правительство Санчеса и установить диктатуру генерала Эстрада.
Через некоторое время «Атом» снова высаживал членов экспедиции в уже известной нам бухте и принимал прежний облик Хаутон, Бейтс и Портер, обросшие бородами, оборванные и измученные, объявлялись в Сан-Мигеле, чтобы поведать миру о необычайных злоключениях, которые они перенесли, лишившись проводника, укушенного змеей, и заблудившись в лесных джунглях гарсемальского нагорья.
Выполнить полностью эту программу помешали некоторые непредвиденные события, разыгравшиеся на борту новоокрещенной шхуны. Началось с того, что Рамирес запил. С этого момента вплоть до самой катастрофы у него не было ни одного трезвого вздоха. Капитан не слышал ползущих среди команды шепотов, не чувствовал накипающей злобы, растущего нервного напряжения людей.
Вернувшись в кубрик после декларации Рамиреса, матросы обнаружили свои койки перетряхнутыми, а сундучки вскрытыми. Были изъяты все ножи и спиртные напитки. Моряки промолчали, но дали себе слово сквитаться с капитаном при первом удобном случае.
Нарастало недовольство пищей: это была изо дня в день одна и та же «соленая лошадь», окаменевшие сухари, маисовая каша и кофе, цветом и вкусом напоминавшее помои.
Все это усугублялось нетерпимостью Рамиреса, пьяного не только от вина, но и от безнаказанности. По всякому поводу и без повода он пускал в ход кулаки.
Шорохи и шепоты, тревожная и настороженная атмосфера, в которой зарождается бунт, крамольные замыслы сгущались вокруг человека, сразу занявшего среди команды положение вожака. К этому огромному коричневому детине в распахнутой рубахе, откуда глядела татуированная грудь, Рамирес относился так же пренебрежительно, как и к другим матросам. Если б он знал, что именно из уст татуированного впервые пополз шепот «Рамирес под пьяную руку непременно посадит нас на рифы! Смотри в оба, ребята!»
ГЛАВА 5
Сигнал бедствия
…А судно медленно двигалось вперед при слабом попутном ветре, падавшем с каждым часом. Рамирес мутным взглядом взирал на начинающие обвисать паруса. Иногда он прислушивался к голосам, доносившимся с кормы, где под тентом сидели Хаутон и его компаньоны. Говорил, впрочем, больше Бейтс, он тараторил без умолку. Изредка вставлял несколько фраз Хаутон. Портер, как всегда, молчал.
Только раз этот выкормыш Майкла Кэрли изменил себе. Подойдя к Рамиресу, он поинтересовался: что капитан собирается делать с Крюковым?
— Будет работать, — отвечал Рамирес. — И не таких обламывали.
Этот краткий разговор имел, однако, одно положительное последствие. Рамирес крикнул вахтенному:
— Отнесите ему сухарей, что ли, чтобы он там не подох с голоду…
Крюков, брошенный в трюм, переживал долгие, мучительные часы. Его, действительно, терзали голод и жажда, но еще больше мысль о том, что сейчас там, на «Памире»? Может быть, комсомольское собрание уже исключило его из рядов организации, как предателя и перебежчика? Суждено ли ему выбраться из этой плавучей тюрьмы и вернуться на родину? Или хозяева «Амазонки» сочтут более удобным отделаться от него, отправив на дно привязанной к ногам балластиной?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16