Только где-то за садом легонько позванивала, надрывалась гармоника. Потом музыка ушла. Постепенно угасли все окна в доме. Туман надвинулся плотней… А Костя все не шел, – он так и не появился в эту ночь!
Утром Игорь выбрался из кустов – взъерошенный, в помятом, сыром пиджаке. И потягиваясь и жмурясь, пробормотал с беспокойством:
– Где же он, этот чертов Хмырь?
Глава девятая
А Костя Хмырь в это самое время занимался сходным делом – выслеживал Брюнета, караулил его. Он так же, как и Игорь, не спал всю ночь, и одинаково устал и измаялся, и мысли его были примерно такими же…
Он стоял сейчас у только что открывшегося пивного ларька, В одной его руке были литровая пенящаяся кружка, в другой – зажженная папироса. А за поясом, под рубашкой, грелся тяжелый кольт.
Час был ранний, день еще только начинался, но вокруг ларька уже гомонили алкоголики. Багроволицые, опухшие, они похмелялись, перебранивались, скидывались «на троих», В шумном их окружении было удобно стоять, наблюдая за домом, куда скрылся Брюнет.
Место это было Косте Хмырю незнакомо. Здесь он не бывал еще ни разу. Начав вчера вечером слежку, он долго кружил по городу, обошел немало улиц и побывал по всем известным ему адресам. След Брюнета обнаружился за полночь – в одной из потайных спекулянтских квартир. Оттуда Брюнет отправился к подруге – известной базарной проститутке по кличке Зебра. Пробыл у Зебры до света, а выйдя наружу – пошел прямо сюда. Причем, шел Брюнет (эту деталь Хмырь сразу же отметил!) нерешительно, как бы нехотя. И прежде чем войти в дом – некоторое время слонялся у подъезда, петляя, озираясь опасливо… Почему? По какой причине? Вообще-то, причин для такой осторожности могло быть сколько угодно. Сама их профессия требовала постоянной скрытности и тайны. При других обстоятельствах Костя не обратил бы никакого внимания на все эти мелочи; принял бы их, как должное. Однако теперь – заподозрив приятеля – он решил проследить все его пути и связи. Решил выяснить все до конца.
Пиво в кружке кончилось… Протиснувшись сквозь толпу, он купил новую порцию. Заглянул в кружку. И отстранил ее, поставил на прилавок. Пить натощак кисловатую эту жижу не хотелось – было тошно… Сейчас же в ухо ему проговорил сипловатый, пропитанный спиртом голос:
– Что, браток, не идет?
– Нет.
– Что так?
– Отрава…
Костя сказал это равнодушно, не глядя на собеседника. Посасывая окурок, он разглядывал дом, возвышающийся напротив ларька – наискосок, через улицу… Внезапно там, около подъезда, появилась фигура в перепоясанном плаще и серой кепке. Она была видна лишь мгновение; промелькнула и исчезла в дверях. Но все же Хмырь успел различить знакомый профиль; вислый нос, подбритые усики, острый костистый подбородок. Он узнал характерное, давно знакомое ему лицо старого полтавского чекиста, начальника опергруппы. Опер скрылся в том же подъезде, что и Брюнет… Сбылись, наконец, все самые худшие опасения!
Кто-то легонько похлопал его по плечу. Спиртной, медлительный голос сказал:
– Что ж ты, браток, не пьешь? Ай-ай. Зря только выдыхается…
– Да не хочу, – отмахнулся Костя, – отстань!
– Ну, если не хочешь – давай я допью.
– Пей, – сказал с досадой Костя, – черт с тобой! Только не лезь, не мешай, понял?
– Так разве я мешаю, – обиделся пьяница. – Ты же все равно ведь не пьешь – стоишь, куда-то смотришь…
И тотчас же – при этих словах – из-за угла ларька выдвинулся человек с неприметной внешностью, в скромной одежде. Он пристально вгляделся в лицо Хмыря, обвел его стремительным, цепким, запоминающим взглядом. И растворился в людской толчее.
– Ты, вроде бы, недоволен чем-то? – спросил Брюнета Наум Сергеевич.
– Да не то чтобы недоволен, – хмуро усмехнулся Брюнет, – но все-таки… Слишком уж часто вы стали вызывать. А ведь для меня это риск. Вам – что? Вам не страшно. А мне это все однажды боком выйдет.
– Ну, ну, не будь таким нервным, – пробормотал начальник опергруппы, – что это у тебя за настроение с утра? Плохо спал, что ли? Или с похмелья?
Он нетерпеливо расстегнул плащ, бросил его на спинку стула. И затем – доставая из кармана бутылку ликера – сказал:
– Кстати, если – с похмелья, то вот… Сейчас разговеемся. Отличный ликерчик, импортный. Я же ведь знаю: ты любишь сладкое.
– Что ж, ладно, – ответил, помедлив, Брюнет.
– Ну, тогда садись, – Наум Сергеевич указал полусогнутой ладонью на стул. – Давай, брат, запросто… Выпьем, потолкуем…
– Потолкуем. Только – о чем? – Брюнет уселся, сопя. – Зачем вы, все же, меня вызвали?
– Да так… Просто…
Начальник опергруппы весь как бы лоснился, излучал веселье. Жесты его были широки и радушны, узкие – в тяжелых веках – глаза маслянисто поблескивали.
– Не все же ведь – о делах! Хотя и о делах, конечно, – тоже… Но это потом, погодя, это не к спеху. Давай-ка сначала – по одной!
Он ловко откупорил бутылку, разлил по рюмкам тягучую, пряно пахнущую жидкость. Оба выпили, помолчали. Брюнет, сощурясь, чмокнул липкими губами; напиток ему понравился – это было заметно. Наум Сергеевич огладил усы ребром ладони, сказал доверительно:
– Чем-то ты, знаешь ли, мне симпатичен. Да, да, симпатичен. А вот по душам поговорить как-то все у нас не получается.
– Да и вряд ли получится, – пробормотал Брюнет, вертя рюмку в пальцах. – Души у нас разные…
– Ну, почему же, – отозвался Наум Сергеевич. – Все мы люди, все мы человеки. Разница, конечно, имеется, как же без этого? Один любит кислое, другой – сладкое. Но это все мелочи. А в принципе – что ж… Понять друг друга, при желании, можно всегда.
Он говорил и чувствовал: разговор не клеится, не получается. Брюнет насторожен и замкнут, и вовсе не склонен к откровенным излияниям. «Трудно будет его расшевелить, – подумал он озабоченно, – ох, трудно! Да и не гожусь я для такой роли. Парторг требует, чтобы я разобрался в нем, узнал, чем он дышит… Приказывать легко, а вот как это сделать? Разве что, напоить посильнее?»
Он потянулся к бутылке – встряхнул ее, посмотрел на свет. И только приготовился налить по второй, как в дверь внезапно постучали.
Стук был тихий, условный. Начальник опергруппы поспешно отпер дверь. И увидел стоявшего на пороге человека с неприметной наружностью и в скромной одежде.
– Ты что, Зубавин, – спросил он. – Случилось что-нибудь?
– Да, – сказал Зубавин. – Разрешите доложить! – И затем перешел на шепот:
– Возле дома болтается какой-то тип. Весьма подозрительный.
– Где? – так же шепотом спросил Наум Сергеевич. И ступил в коридор, прикрыв за собою дверь.
– У пивного ларька.
– Но… Ты уверен? Ты твердо уверен?
– Конечно.
– Когда же он появился?
– Сразу же вслед за этим, – Зубавин указал глазами на дверь. – И с тех пор не уходит. Стоит, не пьет, все время смотрит сюда… Ведет наблюдение – ясное дело!
– Aгa, – Наум Сергеевич крякнул, поскреб ногтями подбородок. – Вот, черт возьми… – И помолчав, спросил:
– Каков он с виду? Приметы?
Зубавин задумался, опустил голову, собрав складками кожу под подбородком (в этот момент в его внешности обозначилось нечто определенное), и затем – быстро, точно, четко – начал описывать внешность Кости Хмыря.
Зубавин не просто описывал его внешность; он давал «словесный портрет».
Старый, опытный – с дореволюционным еще стажем – агент уголовного сыска, он знал дело и был сведущ в искусстве «словесного портрета», разработанном западными криминологами Бертильоном и Рейсом. Твердо следуя правилам прославленной школы «антропологического принципа», он перечислил теперь все детали, характеризующие Хмыря. Добавил к этому подробности, касающиеся одежды. И точность его наблюдений подтвердилась сразу же.
Дверь распахнулась с треском, и в проеме ее возникло одутловатое лицо Брюнета. Щеки его обвисли, подернулись пылью, раздвоенная бровь изогнулась; пересекающий ее шрам побагровел.
Все это время он подслушивал, стоя за дверью, – и сейчас воскликнул, глядя на Наума Сергеевича белыми, прыгающими глазами:
– Это Костя! Приметы – его. Все точно, все точно… Теперь я погиб!
– Какой Костя? – живо спросил Наум Сергеевич.
– Ну, тот самый – Хмырь – друг Интеллигента. Тот, с которым Игорь переписывался все это время.
– Ах, вот это кто, – нахмурился Наум Сергеевич, – вот кто…
– Ну, да. Ну, да, – невнятно, захлебываясь, зачастил Брюнет. – Наверное, он как-то догадался, заподозрил… Специально следил… И вот, готово дело, застукал!
– Но почему ты думаешь, что он следил специально? – мгновенно настораживаясь, проговорил Наум Сергеевич. – С чего ты это взял? Весьма возможно, тут простое совпадение. Парень случайно оказался около ларька, заметил тебя и заинтересовался… Так ведь тоже может быть!
– Да, конечно, – пробормотал Брюнет, – может быть и так. Но все же…
– Что – все же? – хищно подался к нему начальник опергруппы. – Что? – Он внимательно, из-под опущенных век, посмотрел на Брюнета. – Послушай-ка… Этот самый друг Игоря – он ведь и твой друг, насколько я понимаю?
– Не то чтобы настоящий друг… Но – хороший знакомый, старый партнер.
– Это дела не меняет, – отмахнулся Наум Сергеевич, – так или иначе, ты с ним часто общаешься, выпиваешь вместе, беседуешь, не правда ли?
– Бывает, – сказал Брюнет, – ну и что?
– Может, ты когда-то, где-то сболтнул лишнее, промахнулся, а? Ну-ка, подумай, припомни!
– Н-нет, ничего такого, вроде бы, не было, – пожал плечами Брюнет.
– А ты еще подумай.
– Да нет же, черт возьми! Я все отлично помню. И нигде не промахивался.
– Ну, так в чем же дело? – усмехнулся Наум Сергеевич. – Значит и действительно, – случайность.
– Да какая мне разница, – захрипел, задергался Брюнет, – случайность это, или нет, – плевать! – Его лихорадило, трясло – как на морозе. По лицу и рукам шла мелкая частая дрожь. – Главное то, что Хмырь меня выследил. Понимаете? И надо что-то делать с ним, решать, пока он еще здесь, пока не ушел.
А Костя Хмырь все торчал у пивного ларька, все не уходил; его вдруг стали одолевать сомнения.
«Судя по всему, – размышлял он, – тут у мусоров – явочная квартира. То место, где опер встречается с тайной своей агентурой, со своими сексотами. Похоже, что так; очень похоже! Сначала явился один, потом – другой… Но, может быть, я ошибаюсь, путаюсь? Что, если этот опер пришел не к Брюнету, а – за ним. За ним, по его следам, так же точно, в сущности, как и я сам? Что, вообще, я знаю? Весьма возможно, сейчас – в этот самый момент, – Брюнета вяжут, берут, заковывают… Но если это так, его – рано или поздно – должны вывести. Вывести в наручниках… А может, он выйдет сам; спокойненько, запросто, как ни в чем не бывало!? Что ж, деваться некуда, надо ждать. Посмотрим – что будет дальше, чем закончится вся эта история».
Так он думал и маялся в нерешительности, и не знал, не догадывался, что каждая минута промедления все ближе и все неотвратимее подводит его к последней, гибельной черте.
– Надо что-то делать, – мечась по комнате, твердил Брюнет, – выпускать его из рук нельзя. Вы представляете, что тогда будет?
– Н-да. – Начальник опергруппы наморщился, поджал в раздумьи губы. – Придется задержать его, это самый лучший вариант.
Он поворотился к Зубавину. Мигнул значительно. (Тот по-прежнему стоял на пороге, у притолоки – помалкивал, не вмешивался в разговор.) Уловив начальственный взор, Зубавин встрепенулся, всмотрелся – и потупился понимающе.
– Можно, – кивнул он, – свободное дело.
– А – предлог? – прищурился Наум Сергеевич.
– Не извольте беспокоиться, – улыбнулся старый агент, – предлог – дело пустое. Можно затеять скандальчик, шумок какой-нибудь… Да Господи, о чем речь? Все сделаем. Мигом.
Коротким движением запахнул он пиджак, низко надвинул на брови кепку.
– Разрешите идти?
И повернулся – уходить. Но тут же остановился, задержанный криком Брюнета:
– Стойте! Не надо!
– Что-о-о? – удивился Наум Сергеевич. – Не хочешь?
– Нет.
– Почему?
– Да неужели же вы не понимаете? – запинаясь и стуча зубами, проговорил Брюнет. – Арест ничего не даст – наоборот. Тогда уж вы меня наверняка погубите.
Дрожь, сотрясавшая Брюнета, все не унималась; руки его тряслись, и он говорил, прижав их к груди – крепко стиснул, сцепив и мелко похрустывая пальцами.
– Стоит ему только придти в камеру, как об этом сразу же все узнают… Тюремный телеграф работает быстрее всякого другого!
– Но… Что же ты предлагаешь? – сказал начальник опергруппы.
– Не знаю. Ах, ничего я не знаю! Хотя…
Брюнет вдруг умолк. Глотнул воздух. И медленным, сдавленным, пересохшим каким-то голосом проговорил:
– Один выход все же имеется. Только один! Но зато – самый надежный.
– Какой же?
– Убрать…
– То есть как – убрать, – повторил Наум Сергеевич. – Убить, что ли?
– Ну да. Пришить – и кончики. Что же еще? Другого выхода нету.
– Да ты что? Ты в своем ли уме? – возмущенно сказал начальник опергруппы. – Ты забыл, наверное, с кем говоришь?
Он напрягся, выпрямился, – словно бы даже ростом стал выше. Рыжеватые усики его ощетинились. На скулах задвигались желваки.
– Как-никак, я – представитель законности.
– А-а-а, – яростно оскалясь, перебил его Брюнет, – тоже мне законность! Что я вас, не знаю? Когда вам нужно – вы не стесняетесь… Творите, что хотите…
– Замолчи, – сказал Наум Сергеевич, – слышишь?!
Он произнес это властно, тоном приказа. Шагнул к Брюнету. И сейчас же от двери – в комнату – неслышно ступил Зубавин. Брюнет затих, озираясь. Он трудно дышал, лицо его подергивалось судорожно, в уголках рта скопилась белесая пена.
С минуту все они молчали. Затем Наум Сергеевич сказал – деловито, вполголоса, как ни в чем не бывало:
– Ну, а как же ты это себе представляешь? Как ты намерен?
– Не я, – слабо отозвался Брюнет, – а вы…
– Ну уж нет, – возразил начальник опергруппы. – Не мы, а ты… Если нужно – делай сам. Своими руками.
– А вы, значит, в стороне?
– Да, мы в стороне. В это дело мы вмешиваться не будем. Отдам его тебе, – поступай, как знаешь. Выиграешь, твое счастье. Ну, а если проиграешь…
– А если? – исподлобья глянул на него Брюнет.
– Что ж я тебе могу сказать, – развел руками Наум Сергеевич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23