– Сильный бой! Такой состав, такое прикрытие, на одном зевке в дамки не проскочишь, верно? – Тимофей Тимофеевич вслух выкладывал свои соображения. – Нужна мысль, нужен характер… Если коротко: яростно дрались, товарищ лейтенант. Яростно. Из себя не сказать чтобы удалой, щупленький, а поди-ка, двоих… Год рождения?..
– Двадцать второй.
– Начали сержантом?
– Да. Под Харьковом.
– Двадцать один стукнуло?
– Нет еще… Стухнет. Как раз через четыре дня.
– Домашние… – в таких случаях Хрюкин темы дома касался осторожно, но что-то ему подсказывало: лейтенант вспомнит о матери. И хорошо вспомнит. – Домашние… поздравят, наверное?
– Прошлый год, на двадцатилетие, мама сама приехала. Я и не ждал. С Урала… Да с шаньгами!
– С шаньгами!.. Видите, какая у вас мама, – сказал Тимофей Тимофеевич, как будто летчик усомнился в своей маме. – Кто командир БАО?
– Майор Пушкин.
– Несем потери, жаль, очень жаль, сплошь молодые товарищи, ваши ровесники… Двадцать один год – дата. «Очко»!.. А почему потери? Немец в небе притих, а мы, надо признать, самоуспокоились. Частично. Такие факты налицо. Свободный поиск, прошел по фронту, туда-сюда и – дома. Как будто дело сделал. А враг еще силен.
– Показал сталинградский клык, – сказал Павел.
– Сталинградский, – с чувством подтвердил генерал; точное слово, дышавшее боем, пришло к нему вместе с безвестным лейтенантом из глубин, из самых недр его армии, и было дорого и так же нужно, как только что в небе необходимо было Гранищеву своевременное появление Амет-хана. «Там они вызрели», – подумал Тимофей Тимофеевич, вспомнив почему-то свою «кузню», закуток сталинградского КП, куда сходились нити управления всеми полками. Там подспудно, независимо от него формировались такие летчики, как этот светлоглазый, с рябеньким носом лейтенант, нешаблонным ударом переменивший ход событий. Такие его единомышленники.
– Знаете, с кем схлестнулись? – понизив голос, Хрюкин придвинулся к летчику. – С Брэндле. – И выждал, всматриваясь, какое впечатление произведет это имя. – С Куртом Брэндле, ихним асом, – пояснил генерал. – Он еще в Сталинграде похвалялся снять Баранова… – Летчик сосредоточенно молчал. – Фигура, – произнес Тимофей Тимофеевич весьма назидательно. – А вы показали, на что способен наш истребитель, если он внутренне отмобилизован и не преклоняется перед величинами.
– Таганрог допек…
– Знали Горова?
– Видел. Все разыгралось на моих глазах.
– Лейтенант Гранищев? Я как-то сразу не связал… Так это вы, товарищ лейтенант, образумили троицу заблудившихся и привели в Ростов?
– Только троицу…
– Знали Бахареву? Павел склонил голову.
Одно раннее страдание способно так иссушить, обесцветить молодые глаза.
– Как объясняете поведение Горова?
– Лидер проявил к нему несправедливость…
Тимофей Тимофеевич слушал.
«Все отдал, – думал он о вчерашнем сержанте. – Воспитанник армии. Еще говорят: „Воспитанник Хрюкина“. Что в нем моего, если холодно рассудить? Сам себя сделал. Вот в жизни мы поклоняемся одним образцам, на одних образцах вырастаем… И сто полков таких парней мы подняли. Выставили и положили… цвет молодежи. „Es geht alles foruber“, напел ему переводчик, потолкавшись („для разговорной практики“) среди пленных. „Все проходит, – поют пленные немцы. – Все проходит, мы два года в России и уже ничего не можем понять…“
А нам день ото дня все лучше служит сталинградская победа, требуя смелого поиска, нового опыта…»
– Важничал лидер, нос задирал, – говорил Гранищев. – Выставлял себя чересчур знающим.
«Инерция, чванство, желание пользоваться старым багажом, – вот что мешает, тянет назад, – думал Хрюкин. – Все отдал лейтенант… Тем и побеждаем – умением все отдать. К ордену Александра Невского, к званию „капитан“.
– Помыкал «ЯКами», все равно как мелкий хозяйчик, я же видел… А Горов перед ним преклонялся.
– Творить себе кумиров свойственно женщинам. Это им присуще.
– Да, – Павел сжал непослушный рот… – За что они платятся жизнью.
– Человек ни перед кем не должен преклоняться, – сказал Хрюкин. – Человек – это то, чем он может стать. А чтобы стать чем-то, он ни перед кем не должен преклоняться. Брать за образец, да, но не преклоняться… Простая истина, пока через сердце не пройдет, мы ее упускаем… Обломаем сталинградский клык, приеду в гости. Вместе с Амет-ханом. Он сегодня показал себя на все сто… даже на двести!.. Как раз на день рождения. Адъютант!
Устами командарма, представлявшего летчика Гранищева к награде, война творила по своему обыкновению великую несправедливость и вместе неизбежность, все отдавая живым. Только живым.
– Гранищев-то как отличился, – сказал командир дивизии подполковник Егошин, все узнававший первым. – Прямо герой!
КП насторожился…
1976–1981
Дубулты – Москва – Коктебель – Дубулты

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54