небо незнакомо загудело, все повскакали с мест, кинулись из барака встречать долгожданных «Бостонов».
Бомбардировщик «Бостон», как водится за иностранцами в России, являл собою зрелище экстравагантное: его внешность, его осанка и профиль указывали на заморское происхождение; хвост самолета не касался земли, а нос, чтобы не перетягивать и не клевать в грунт, опирался на выставленную вперед стальную ногу трехколесного шасси. Ни один отечественный самолет в то время не имел такой наружности. Венька Лубок стал протискиваться к кабине, старший техник-лейтенант пресек его поползновение. «Высота – в футах, скорость – в милях» – вот все, что счел он нужным обнародовать. Техсостав, разинув рты, глазел на американские моторы. «Опломбированы, – объявил хозяин „Бостона“. – Все регламентные работы – через пятьсот часов», – а большего не удостоил.
«И чего темнит? – подумал Павел, узнавая в старшем технике коллегу, проходившего вместе с ним парткомиссию. – Чего?» Прошлым летом на хуторе Манойлин полк Егошина стоял бок о бок с полком «Бостонов», и они узнали все, что хотели узнать, – от южной трассы, по которой через Персидский залив, Тегеран и Баку направлялись в Россию авиационные поставки от союзников, до переделок, срочно предпринятых для усиления бортового огня бомбардировщика (вместо слабосильных пулеметов «Кольт – Браунинг» наши оружейники на фронтовых аэродромах монтировали надежные турельные установки Березина).
Старший техник, прилетевший в «гробике», как окрестили на «американце» тесное пространство за сиденьем летчика, куда-то спешил, торопился закрыть машину. Чехол, ловко вскинутый им, покрыл фюзеляж подобно попоне. Стартех поиграл постромками на манер вожжей, произнося губами: «Тпру-у!» – расправил их, связал концы под брюхом машины в узел и дружески, как хозяин заведенного в стойло коня, прихлопнул ладонью по гулкому туловищу «американца». Дело сделано. Стартех свободен, бомбардировщик может до вылета отдыхать…
– Расчехляй! – прокричал подкативший на «виллисе» командир полка. – Открывай кабину! – спрыгнув на ходу, он принялся сам распутывать постромки.
«Виллис», слегка притормозивший, малым ходом покатил дальше, к незачехленному «Бостону». Командир бросил постромки и припустил за ним вдогон.
– Приехал капитан Андреев, – проговорил стартех, не сводя глаз с генеральских погон пассажира «виллиса».
– Капитан? Ты что? Генерал!.. Генерал Хрюкин!..
– Для тебя, – назидательно ответствовал стартех, не удостаивая автора реплики взгляда, старательно обтирая руки пуком ветоши и охорашиваясь. – А для меня – капитан Андреев, как мы его в Ханькоу звали… Вон еще где!
Щеголять на свежем весеннем ветру без шинели, по-летнему, было, пожалуй, рановато, но приталенный китель темно-синего сукна, пошитый в Москве и за одну ночь перекроенный, как того пожелал командарм, собираясь на первое в освобожденном Ростове заседание Военного совета, был очень хорош на рослом Хрюкине. Тимофей Тимофеевич чувствовал это. Легко спрыгнув с «виллиса» и слушая объяснения подоспевшего командира полка, он направился в обход «Бостона». «На одном моторе тянет как зверь, – говорил ему командир, унимая, восстанавливая дыхание. – Две пушки у летчика, одна у стрелка… „мессер“ его в жизнь не достанет!..» Хрюкин слушал молча. Как совпало: его армия вместе с войсками фронта напрягает силы, развивая успех сталинградского контрнаступления, и тут на помощь ему является полк из бригады, которой он до войны командовал в Белой Церкви. Бригада реорганизована, полк – носитель ее духа, ее традиций, – заявлял о себе в Испании и Китае, на Халхин-Голе и Карельском перешейке… Полк-ветеран. Командир, естественно, новый, стариков, конечно, не осталось… Как старого друга встречает его Хрюкин. Вовремя подоспел, дружище. Сталинградская эпопея подняла армию, он, командарм, на этом сражении вырос, снискал признание, уходить в тень, уступать лидерство – не в его натуре… Его место и впредь – на острие событий. «Срок очередных поставок? – спрашивал Хрюкин. – Когда можно ждать очередную партию?» Не довольствуясь пополнением самолетного парка, поступавшим от промышленности, а также от союзников по ленд-лизу, Хрюкин силами своего техсостава собирал все, что можно было собрать в степях междуречья Волги и Дона; собирал, поднимал, вводил в строй: Сталинград учил заблаговременному накоплению сил, и штаб уже сейчас планировал и готовил первый после взятия Ростова массированный удар по вражеским аэродромам…
Совершая обход, Хрюкин слегка поводил плечами, пробуя и находя, что китель не жмет, не тянет, а погоны не коробятся, выявляют линию развернутых плеч. Весь смак обновы, шитой в Москве на заказ (размеры были сообщены загодя по телефону, потому что он мог задержаться в столице всего лишь на сутки), состоял в них, генеральских погонах, недавно введенных и впервые надетых. Крестьянский сын Хрюкин к ним еще не привык. Его искушало желание оглядывать их, кося глазами, он удерживался, поводил плечами. Могло, однако, показаться, что генерал – мерзляка, ежится на ветру. Подчеркнуто неторопливо проводя обход, Хрюкин, не боясь посадить на китель жирное масляное пятно, поднялся в кабину. Знакомство генерала с «американцем» завершалось…
Старший техник-лейтенант, сунув ветошь в карман, отделился от толпы, издалека глазевшей на генерала, и, слегка косолапя, направился к Хрюкину. «Вот к кому он торопился», – понял Павел, толпа потянулась за стартехом. Венька Лубок, понося последними словами «Бостон», лишивший авиаторов такого надежного места укрытия, как хвост, напротив, ретировался, прикрылся от начальства стойкой шасси. Павел остался под крылом. «Поплакаться? – думал он о стартехе. – Дескать, дефицит баллонов? Перебои с ГСМ?»
Мозолить глаза, выставляться перед начальством Павел не умел и не любил. Мысль о том, чтобы командарм проявил свою волю и, скажем, вместо звена, на которое выдвинут Гранищев – безо всякой к тому личной охоты, – поставил бы его напарником какого-нибудь истребителя-рубаки, – такая мысль ему в голову не приходила. Между тем собственно командирская работа Павла действительно не увлекала – молод еще, чтобы жестко требовать с других.
Недозрел. Ему нравилась и, как находили некоторые, удавалась роль, угаданная для него Барановым, – роль ведомого. Ведомый – щит героя. Быть ведомым – его назначение… Вот про Испанию он бы генерала послушал. В родном городе, откуда махнул Павел в летное училище, осело несколько добровольцев, вернувшихся из Испании, в том числе два летчика, существа полумифические: с Урала перенеслись в страну басков, фланировали там, как баски, в беретках, рубашках свободного кроя, никому в голову не приходило, что это русские летчики, а потом они поднимались на своих «чато», «курносых», «И-пятнадцатых» в небо и жгли там мерзавцев, предавших республику. В городе знали, где живут бывшие добровольцы, где работают, но видеть их Павлу не приходилось. Говорили, будто их дома украшены толедскими коврами. «Нет, – думал Павел, глядя вслед отъезжавшему Хрюкину, – не похоже, чтобы он возился с коврами… Про Испанию я бы его послушал…»
– …Доченек моих вспомнил, – говорил старший техник, возвратясь к «Бостону». – Где же твои сероглазочки, спрашивает, – не зная, с кем поделиться, он обратился к Веньке, оставившему свое укрытие.
– За таким кунаком – как у Христа за пазухой? – язвительно спросил Венька.
– Он как раз меня за пазуху и сунул, – поддакнул стартех. – Стрелком-радистом.
– На это Хрюкин мастер! В момент турнет, задвинет куда Макар телят не гонял!
– К себе взял. Как стахановца ВВС. В свой экипаж. Хрюкин – командир. Сухов – штурман…
– Он же не летает!
– В Китае!
– Ах, в Китае!.. Когда было!
– Вчера.
– Болтают, будто там наши авиаматку накрыли. Правда – нет?
– Накрыли. Пошли бомбить переправу через Янцзы, а облачность – до земли, видимость над целью – ноль. Штурман Сухов Иван Степанович говорит: «Командир, вверх по Янцзы погода лучше, пойдем туда…» Чтобы, значит, бомбы домой не привозить.
– Ты тоже летал?
– Слушай… Японцев врасплох не поймаешь. И не думай! У них все стены с ушами. Хрюкин, хочу сказать, молчать умеет и других приучал… железной рукой. Железной. Надо что обсудить, огласить командирское решение – уходим в поле. «Азия! Восток!» А в столовой или в общежитии разговоры на одни житейские темы, вроде того: «Федя, у тебя есть дети?» – «Есть». – «Как зовут?» – «Не знаю», – это надо мной смеялись. В Китай уезжал, жена была в роддоме, кого принесла – не знаю… вот эту косточку глодали. О боевой работе – ни гу-гу. Хрюкин пресекал, вплоть до откомандирования на родину… Ведь сколько за этой авиаматкой гонялись, с ума сойти… Разведка доносит: «Барыня», – это шифр ей дали такой, или прозвище, – «Барыня» стала на якорь в устье…» Наши по газам, мчат в устье, а «Барыни» и след простыл. Один экипаж застукал ее на ходу, а система сбрасывания не сработала… как заговоренная. Водит за нос и не дается, верно что «Барыня»… А Иван Степанович ее учуял. Замаскирована, конфигурация изменена, наподобие какой-то дамбы с мостками, крейсера ее прикрывают. Сухов вначале-то за крейсер зацепился, его увидел, потом авианосец… «Командир, шесть градусов левее!.. Бьем по „Барыне“ с ходу!» – «Где?.. Куда?.. Не вижу!.. – это Хрюкин. – Не примерещилось, Иван?» Про Сухова так говорили: штурман божьей милостью, истинный представитель культурных людей в авиации, ну, пользуется своими приемами. Прицелу будто не доверяет, бомбит по наитию, через носок унта. Иван Степанович на это обижался: я, говорит, не шаман, я укладываю бомбы на заказ и по науке!.. Крейсера ощерились, шпарят из всех стволов, Иван Степанович клещом в находку впился. «Три градуса, – дышит, – так держать!..» Теперь вижу! Есть держать!.. Через носок унта или по науке, судить не берусь, скажу одно: наша бомба влетела в дымовую трубу авиаматки. Разведка сразу просигналила, потом японские газеты писали: бомба разорвалась в дымовой трубе… А прошлый год, в Разбойшине, на перегонке встретились, Иван Степанович вспомнил: в Ханькоу, когда наградные оформляли, Хрюкин заявил: «Во главу списка поставить Сухова. Принципиально. Поскольку штурман экипажа активным поиском и уверенным маневром обеспечил ликвидацию важного военно-морского объекта…»
– Да-а-а, – протянул Лубок, воротя нос в сторону. Сборы кончились, снова ему мыкаться, влачить существование, так не похожее на рассказы других о войне. – Где уж нам уж выйти замуж… С кувшинным рылом в калашный ряд… Прощевай, стартех! Желаю здравствовать!..
Павел и хозяин «Бостона» остались вдвоем.
– Погорел? – спросил стартех о Веньке. – Или в картишки продулся?
– Хрюкин ему в приказе выдал. Не проявляет инициативы в бою, пассивен…
– Больное место генерала. Правда. «Давно не виделись, Федор?» – «Давно, товарищ генерал… Как встретил вас с московским поездом… а наутро – война». – «То утро в Станиславе полжизни стоит, если не больше, согласен?» – «Как не согласен! Согласен». Приказ по авиачастям: боевую технику рассредоточить и замаскировать… а дальше? Дальше-то что? Военный человек, тем более генерал, действует по приказу, а приказа нет. В Москве Хрюкину и во всех кабинетах внушали: не поддаваться на провокации! Упаси господь!.. Гитлер как начал войну в Европе? Сварганил пограничный инцидент, ввел общественность в обман, задурил всем головы и ринулся на Польшу. Отсюда наша осторожность: не дать повода. Плешь Хрюкину проели… В субботу он с этим прибыл, а на рассвете «юнкерса» все наши аэродромы пробороновали…
– Что же Хрюкин?
– «Фашиста надо бить по морде, другого языка он отроду не знает!» – весь сказ. Короче, все поднял. Все, что уцелело, ранним утром бросил в бой…
…Венька Лубок уходил, озираясь, – как бы не попасть генералу под руку, – Павел Гранищев, слушая стартеха, пожалел о быстром отъезде командарма. Теперь-то он понимал, почему Хрюкин, ополчившись против пассивности Веньки в бою, так круто обобщил: «…истребитель прикрытия, опасный для своих». Не сегодня встретился с этим генерал. Болезнь требует серьезных мер.
Не только послушать про Испанию, Павел хотел бы пообщаться с командармом. Благо авиация, объединяя своих солдат и уравнивая их общим для всех понятием «летчик», такую возможность предоставляет. Пообщаться с Хрюкиным как летчик с летчиком…
Но «виллис» скрылся за бараком, и мысли Павла приняли иное направление: а не дать ли ему по случаю окончания сборов кругаля? Не заявиться ли ему собственной персоной в полк, где служит Лена? «Вот не ждала!» – охнет Лена. «Сколько можно в прятки играть?» – скажет он.
Сбыться этим смелым замыслам было не суждено.
Хрюкин, наученный войной, знал, что в резервах у командира избытка не бывает, здесь резерв всегда в дефиците. А самолетами его армию снабжают не так, как во время Сталинграда. Поэтому в дополнение к ранее принятым мерам Хрюкин распорядился, чтобы полки обязательно задействовали свои самолеты, восстановленные в авиаремонтных мастерских, где годные к бою машины подчас простаивают впустую.
Так на руках лейтенанта Гранищева появилось предписание получить в мастерских «законченный ремонтом самолет „ЯК-1“ заводской № 13649 и перегнать его через г. Рос-тов-на-Дону к месту базирования в/ч 15559», то есть в свой полк.
Авиаремонтные мастерские, куда командировался лейтенант, стояли в верховьях Дона, в населенном пункте Р.
В апреле сорок третьего года на трассовом аэродроме Р., находившемся в верховьях Дона, Н-скую бомбардировочную авиадивизию настигла весть о присвоении ей звания гвардейской.
Трассовая база не так хорошо подходила для празднования не раз срывавшейся и потому особенно желанной награды. Главное ее неудобство заключалось в чрезмерной загруженности: верхнедонской аэродром пропускал маршевые авиационные полки из Сибири, с Урала, центра России в сторону Ростова, к южному флангу советско-германского фронта, и все множество хваткого, горластого народа, объяснением и оправданием любых деяний которого являлся всесильный клич «На фронт!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54