Что ваше, то вы получите. Заклад я уплачу. Я его не проиграл; загадка моя была совсем не та; но это не важно — моей телицей вы пахали, мне и платить за потраву. Что это было? тридцать плащей из расшитого шелку? Вы их получите; и вышивка на них вам понравится: это будет работа не наших, а ваших искусниц. Прощай, Тимната и помни о меже: не переступишь. Он повернулся к тестю:
— Прощай пока, Бергам, — сказал он. — Ты хороший человек, и не твоя это вина. Вина моя: прости меня.
Семадар к нему подбежала, протянула руки, хотела что-то сказать. Он отмахнулся, как от шмеля:
— Иди прочь от меня, — проговорил он негромко, но отчетливо; все слышали. Бергам побагровел и начал было слово; но Семадар, плача, бросилась ему на грудь, и он занялся ею.
Самсон пошел, и шакалы за ним; Ягир впереди, Нехуштан, доедая сочную фигу, последним.
Дом Ахтура был тоже за городскою стеною, но много дальше от города, к западу, у самой дороги в Аскалон.
Дней через десять, поутру, дворецкий его нашел на крыльце аккуратно увязанный тюк; в нем оказалось тридцать шелковых накидок, какие филистимляне надевали по праздничным случаям; не все были новые, но все хорошей работы.
У Ахтура не было сомнений, что накидки филистимские и что Самсон кого-то где-то ограбил. Но так и до самой смерти своей не узнал он, где и кого: под Аскалоном, в загородный дом местного сановника, поздно вечером, во время многолюдного званого пира, ворвалась шайка с великаном во главе; они убили несколько стражников и рабов, поколотили и раздели хозяина и гостей и пропали бесследно.
Глава XV. ВО ДНИ СУДЕЙ ИЗРАИЛЬСКИХ
Из Аскалона Самсон вернулся прямо в Цору, ко времени жатвы. После уборки, взяв с собой Ягира и Нехуштана, он ушел, как обещал, в обход селений Дана разбирать тяжбы.
В самом деле, мала и тесна была Данова земля и оттого полна раздоров. «Дан судит и рядит», насмехались соседние колена. В каждой деревне была ссора из-за того, что сосед у соседа ночью передвинул межевые знаки. На каждой десятой корове лежало обвинение в потраве. Вообще, земледельцы ненавидели скотоводов. «Для малого стада, — жаловались они, — нужно столько земли, что посей на ней пшеницу — прокормишь целую деревню». Была округа, где человеку в шерстяной одежде опасно было показаться среди пахарей, а человеку в рубахе изо льна — среди пастухов; если же забрел бы туда чужак, не знающий местной злобы, в платье, сотканном из смеси льна и шерсти [в Библии содержится запрет на ношение одежды, сотканной из нитей растительного и животного происхождения вперемежку. ], плохо пришлось бы ему среди тех и других. Скотоводы еще были не так свирепо расположены — вероятно потому, что их было меньше, и они реже селились скопом; но у земледельцев убить тайком пастуха не считалось за грех.
Такого убийцу привели к Самсону в Айялон. На сходке вокруг судьи пастухи столпились с одной стороны, земледельцы с другой, как два лагеря. Самсон посмотрел на тех и других и сказал:
— Если затеете драку, перебью всех без разбору. Вызывайте свидетелей.
Убийца, коренастый человек, очень спокойный, отозвался:
— Никаких свидетелей не нужно. Я его убил, точно так, как рассказали тебе эти чертовы дети, — он указал на пастухов. — И второго убью, если поймаю козу на своем винограднике. Сам Бог велел истреблять скотоводов.
Самсон усомнился в этом, но в стане земледельцев многие закивали головами. И обвиняемый, с глубочайшей и невозмутимой убежденностью, рассказал назорею предание о том, как в древности землепашец Каин убил овцевода Авеля, и другие пастухи устроили было на него облаву; но тогда сам Бог послал к ним ангела заявить, что за каждого убитого пахаря чума поразит семерых из пастушьего отродья; а если они тронут Каина, совершившего такое хорошее дело, то за него одного умрут семьдесят семь скотоводов [Здесь своеобразно толкуется библейский рассказ о Каине и Авеле (Бытие, гл. 4). За убийство брата-скотовода Каин-земледелец был осужден на вечное скитальчество. «И сказал ему Господь: за то всякому, кто убьет Каина, отметится всемеро», чтобы Каин до дна испил чашу наказания своего. ].
Самсон предложил семье убитого на выбор — побить виновного камнями или взять выкуп; посоветовавшись со своими, старший сын предпочел выкуп, чтобы не плодить кровавой мести в округе.
— Не дам выкупа, — упрямо сказал убийца, Господь запретил кормить эту саранчу.
Самсон взял его за правую руку и стиснул ее; почитатель Каина несколько минут извивался, бранился и вопил от боли, но под конец сдался и простонал:
— Дам выкуп — будьте вы прокляты с судьею вместе!

* * *
Среди самих скотоводов было тоже неладно. Те, у которых были коровы, ненавидели тех, что разводили овец; ругали овец той же бранью «саранча». В Шаалаввиме, где недавно Самсон оказал услугу овцеводам, волопасы на него за это косились; но оказалось, что и овцеводы им недовольны. Как и староста их Шелах бен-Иувал, они все находили, что не следовало отбирать у херешанских грабителей все украденное стадо целиком: часть надо было оставить ворам, не то в утешение, не то в виде взятки. Теперь уже больше месяца не видно было в Шаалаввиме гостей из вениаминовой земли, а прежде они приходили часто: иногда, правда, воровать, но иногда и торговать. Словом, все были сердиты на Самсона.
Самсон выслушал эти жалобы, ничего на них не ответил и сказал:
— У меня мало времени. Вы меня звали придти к вам судить. Есть у вас тяжбы?
Оказалось, что в этом селении скотоводов вообще никто не хочет идти к нему на суд — кроме двух братьев, занимавшихся, в виде исключения, хлебопашеством и потому не имевших на него досады.
Братья были непохожи друг на друга. Старший говорил много, быстро и злобно, размахивал руками, сверкал глазами; младший держал себя скромно и молчал, покуда его не спрашивали. Первым выступил старший:
— Мы, собственно, не здешние уроженцы, заговорил он, — покойный отец наш переселился из Баалата…
Самсон коротко прервал его:
— Начинай с конца. Жалобщик удивился.
— Как так с конца?
— Начинай прямо с жалобы; об отце ты расскажешь, когда я тебя спрошу об отце.
— Но… ведь поле это купил наш отец…
— О чем спор?
— О дележе урожая, — ответил тот.
— Рассказывай.
— Поле мы вспахали и засеяли вместе; но во время жатвы поссорились и порешили разделиться. Поле пополам, на это оба согласны; но как быть с урожаем?
— Почему и урожай не пополам? Старший закричал:
— Потому что он ничего не делал; и пахал, и сеял, и жал один я. Урожай мой! Самсон спросил у второго:
— Правда это?
— Нет, — ответил младший, — оба мы работали поровну. Половина урожая — моя. Самсон спросил:
— Есть свидетели?
Кроме жен, свидетелей не было: братья эти были единственными земледельцами в Шаалаввиме; никто их работы не видел; а жены не в счет.
Самсон помолчал; внимательно посмотрел на обоих братьев; потом оглянулся на стариков, которые только что укоряли его за то, что не оставил ворам подарка; и вдруг спросил у старшего:
— Ты говоришь: весь урожай твой?
— Весь. Потому что брат мой с самого детства…
— А ты что говоришь?
— Я по справедливости: половина его, половина моя.
— Значит, — сказал Самсон, — об одной половине спора нет: оба согласны, что она полагается старшему. Спор только о второй половине: ее мы и разделим поровну. Три четверти урожая — старшему, а младшему четверть. Ступайте.
Старший радостно загоготал; младший побледнел, но поклонился и хотел пойти. Тогда старики зароптали: один из них тронул руку Самсона и сказал ему тихо:
— Мы их хорошо знаем: старший лжет; он известен как человек негодный.
— Я это вижу, — громко ответил Самсон и обратился к младшему.
— Брат твой — обманщик; но ты — глупец, а это еще хуже. Сказал бы ты тоже: «Весь урожай мой», — получил бы свою половину. Когда бьют тебя дубиной, хватай тоже дубину, а не трость камышовую. Ступай; впредь будь умнее и научи этому остальных людей твоего города: им это пригодится.
Старики опустили головы, кроме желто-седого Шелаха, который смотрел на Самсона с любопытством.
— Ты судишь по-новому, — прошамкал он. А вот есть у нас еще один случай, похожий на этот. Приведи сюда Этана и Катана, — сказал он одному из сыновей, сопровождавших его, скажи, что это я приказал.
Этан и Катан пришли неохотно — они были скотоводы.
— Эти шли дорогой, — объяснил Шелах, и нашли приблудную ослицу. Пришли ко мне судиться. Я спрашиваю: «Кто первый увидел?». Каждый говорит: "Я". «А кто первый схватил?» Каждый говорит: "Я". Как быть?
Самсон спросил:
— Верно рассказал мне Шелах бен-Иувал? Оба кивнули головою.
— Разрубите ослицу пополам, — велел Самсон, — каждому полтуши и полшкуры.
Старики засмеялись этому, как неумной шутке; но Этан поднял голову, кивнул Самсону и сказал:
— Ты мудрый судья, цоранин. Если не мне, то и не ему.
— А ты что скажешь? — спросил Самсон у Катана.
Катан был человек рассудительный.
— На что мне пол ослиной шкуры? Коли так, можете отдать ее кому угодно, хоть ему — пусть он на ней женится, если хочет.
Самсон плюнул.
— Глупая тварь осел, — сказал он, — но ты осел из ослов. Рад бы и решить это дело в твою пользу ты, видно, добрый хозяин, умеешь жалеть скотину: но раз ты сам уступаешь, спор кончен, и судье нечего делать. Ослица за Этаном. Иди; и впредь никогда не уступай.
Старики были опять недовольны; только Шелах бен-Иувал проговорил, как бы сам себе:
— Судит он, как неуч, но человек он мудрый. А в народе с того дня пошла поговорка: «осел из ослов» — «хамор-хаморотаим» — про каждого, кто из чрезмерной честности сам себе выкопал могилу.
В Модине — тогда он еще носил другое имя пришел к Самсону туземец с молодой дочерью. Муж ее, данит, велел ей накануне забрать свою одежду и годовалого ребенка и вернуться в дом отца. Туземец утверждал, что для развода нет причины; женщина была беспорочна, и сам муж не обвинял ее ни в изменах, ни в сварливости, ни в неряшестве.
Дело это оказалось сложным. Данита вызвали, и он, хоть запинаясь, но с глубокой убежденностью объяснил, что жениться на туземке — грех.
— Зачем же ты женился?
— Я тогда не знал, что грех.
— А откуда знаешь теперь?
Оказалось, что близ Модина, в пещерах, поселилась недавно банда пророков, и они ему растолковали, что нельзя смешивать кровь израильскую (он так и выразился «израильскую», хотя слово это было неупотребительное в его скромном сословии) с кровью низких племен. Один из этих пророков сам пришел на суд и хотел было произнести речь; но Самсон и ему сказал коротко — «начинай с конца», и тот смешался и ничего не ответил, ругаясь вполголоса.
Браков таких было много и в Модине, и повсюду. Давно прошло время, когда завоеватели селились на холмах, оставляя покоренным племенам долину, ничего не делали и отбирали у туземца лучшую половину его жатвы. С тех пор на даровых хлебах Дан расплодился, а туземцы, голодая, вымирали и разбегались — пока, уже много поколений назад, некому стало кормить завоевателя. Тогда пришлось даниту спуститься в долину, взяться за соху или за пастуший посох и учиться у захудалого туземца. Так создались смешанные деревни, некоторая сфера общей жизни — ив домах Дана стали появляться наложницы, потом и жены, с покатыми лбами, с глазами навыкате, со страстной полнотою губ; часто по-своему красивые, но всегда более послушные и всегда лучшие кухарки, чем гордые девушки из потомства Баллы […из потомства Баллы… — Рахиль, жена праотца Иакова, долгое время была бесплодна и потому привела к мужу свою служанку Баллу (на иврите Билха) , которая родила Иакову сына Дана (Бытие, 30:1-6). ].
Суд этот принял отчасти характер богословского спора. Данит, наслушавшийся пророческих речей, привел длинный ряд заповедей и притч, по которым выходило, что сам Господь, наместник его Моисей и славный воевода Иисус Навин запретили коленам брать ханаанских жен. О Моисее Самсон никогда не слыхал, о Навине ему кто-то когда-то рассказывал; он зевнул и спросил:
— Мало ли кто что запретил, когда и деда твоего еще не было на свете; надо знать, почему?
— Это чужие девушки ввели к вам чужих богов! — закричал пророк из толпы. Самсон повернулся к нему.
— Эй ты, бездельник, — сказал он, — вокруг меня вьются комары. Отчего ты их не отгоняешь?
— Сам отгоняй, — дерзко огрызнулся дервиш, — мало тебе твоих медвежьих лап?
— Верно, — признал Самсон. — Есть у меня свои руки; мне подмога не нужна. И Господу не нужна. Покуда он сам терпит Астарт и пенатов ты чего вмешиваешься?
В толпе, где было много туземцев, засмеялись от ловкого ответа.
— Кровь наша — избранная, — говорил данит, — она — что вода из родника; нельзя лить ее в лужи на дороге.
А Самсон ответил:
— Мы не вода; мы — соль. Вода — это они; ударь по воде рукою, расступится. А брось пригоршню соли в бочку воды, не соль пропадет, а вся бочка станет соленой.
Тот опустил голову и не знал, что возразить. Самсон присмотрелся к нему: был он очень молод, из себя румяный и пухлый, со смачными губами: сам, очевидно, от туземной прабабки.
— Женщина, — сказал Самсон, — иди домой. Навари чечевицы с чесноком и тмином, прожарь на вертеле козленка, в самую меру, чтобы жирок не перестал капать, вареники посыпь шафраном и корицей и выкупай три раза в меду; и накрой стол чисто. Он вернется.
Она побежала, держа ребенка под мышкой.
— Твои пророки живут в пещерах, — сказал Самсон мужу, — не строят, не пашут, не пасут. Хочешь — поселись с ними: будешь тогда считать звезды и печалиться, что не так они размещены в небе, как тебе хочется. А кто выстроил дом, у того другие заботы. Ступай домой.
Когда они шли из Модина, Ягир сосредоточенно молчал. Как всегда, Самсон прочел его думу; он и сам с горечью думал о том же; и он отозвался ему и себе:
— Может быть, в самом деле прав тот голый пророк.
— А ты рассудил против него, — тихо и укоризненно сказал Ягир.
Самсон помолчал, потом спросил его:
— Случалось тебе тащить мешок зерна? Когда наполнишь его, сразу не взвалишь на спину: раньше надо его утрясти, чтобы зерно осело и не болталось. Что такое город или страна? Мешок, наполненный людьми. А судья, или царь, или саран должен его трясти, пока все не приладятся друг к другу — и правые, и неправые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40