– спросил Черчилль, глядя на Сталина и точно ожидая, что Сталин возьмет это на себя.
– По-моему, наш председатель, – как о чем-то само собой разумеющемся сказал Сталин.
– Хорошо, – едва слышно произнес Трумэн. – Переходим к следующему вопросу…
Глава одиннадцатая.
«КОКТЕЙЛЬ-ПАРТИ»
Как только американские машины разъехались, офицер военной полиции размашисто-залихватским взмахом руки дал знать вороновскому шоферу, чтобы тот проезжал.
Они миновали американскую зону, проехали английскую и оказались перед шлагбаумом, с которого начиналась советская. «Трехфлажный» пропуск действовал безотказно. Очень скоро «эмка» остановилась перед домом, куда полторы недели назад Карпов привез Воронова и где помещался сам.
Но генерала на месте не было. Он уехал в Карлсхорст и должен был вернуться не раньше вечера.
Воронов сказал Гвоздкову, чтобы тот отвез его домой, то есть в особняк на параллельной улице, в котором жили кинематографисты и где у самого Воронова была комната.
Добравшись до дому, Воронов уже направился к подъезду, когда его остановил голос водителя:
– Как дальше-то, товарищ майор? Еще куда-нибудь поедем?
Воронов хотел отпустить Гвоздкова, но вспомнил, что хоть и не очень определенно, но все же согласился поехать с Брайтом к Стюарту.
– Приезжайте сюда, Алексей Петрович. К семи, – сказал он Гвоздкову, – чтобы заблаговременно встретиться с Чарли в Потсдаме.
«На кой черт я согласился? – подумал Воронов, когда машина скрылась за поворотом. – Зачем ехать к этому мерзкому Стюарту, да еще без приглашения? „Коктейль-парти“!.. Чего я там не видел?.. Стоять в толпе со стаканом виски или джина, отвечать на нарочито приветливые „Hallo!“ и „How are you“ со смутной надеждой услышать что-нибудь интересное и важное…»
В то же время Воронов невольно вспомнил все, что так недавно говорил ему Брайт. Английская зона, немецкие военные формирования, Шлезвиг-Гольштейн, Стюарт, который что-то затевает…
Возможно, между всем этим есть какая-то тайная связь…
Нет, он должен пойти, он пойдет в логово этого Стюарта! Пусть тот знает, что советский журналист не прячется в кусты, если что-то замышляется против его страны или против него самого…
«Впрочем, – спрашивал себя Воронов, – что, в сущности, может предпринять этот Стюарт? Не будет же он распространяться о том, что увидел Брайт в английской зоне! Тогда что же он сделает? Расскажет очередную антисоветскую басню о том, что якобы происходило на Конференции? Будет снова жаловаться на то, что русские ограничивают „свободу печати“ и не пускают журналистов в Цецилиенхоф?»
Что ж, посмотрим! После того, как Чарли был с ним так дружески откровенен и с такой настойчивостью уговаривал его ехать к Стюарту, Воронов просто уже не мог отказаться.
Однако в глубине души он все-таки ощущал недоверие к Брайту. Может быть, его искренность лишь напускная? Может быть, она только составная часть плана, цель которого – усыпить подозрения Воронова и заманить его к Стюарту…
«Ладно! – решил Воронов. – Если мне суждено получить от Брайта еще один урок, я его получу. Но это будет последний урок!»
…В доме было пусто. Киногруппа куда-то уехала. Воронов медленно поднялся наверх, в свою комнату. Мысли его были по-прежнему прикованы к тому, что он услышал от Брайта.
В надежде найти что-нибудь имеющее отношение к тому, о чем рассказал Брайт, Воронов обратился к своему необъятному блокноту. Заведенный еще в годы войны, этот блокнот распух от сырости и времени.
Листая его, Воронов волей-неволей погрузился в воспоминания. Беглым журналистским почерком, с сокращениями, которые он сам сейчас с трудом понимал, в этом блокноте фиксировались многие события, эпизоды, впечатления фронтовой жизни.
Воронов делал заметки почти с первых дней войны. Став корреспондентом Совинформбюро, он особенно тщательно относился к своим записям.
Почерк у него был ужасный и часто подводил его. Чтобы установить, какой смысл таился за начертанными им самим иероглифами, неоконченными словами, сокращенными терминами, неразборчивыми фамилиями, ему впоследствии не раз приходилось рыться в старых политдонесениях и листать подшивки фронтовых газет.
Сейчас, оставшись один, Воронов достал свой старый пухлый блокнот. Терпеливо расшифровывая записи, сделанные в 1944 и 1945 годах, он восстанавливал в памяти не только важнейшие события этих лет, но и собственные журналистские маршруты…
Окончательная ликвидация ленинградской блокады. Корсунь-Шевченковская операция. Освобождение Советской Прибалтики. Выход войск 1-го Украинского фронта, на границу с Чехословакией. Вступление войск 1-го Белорусского фронта и 1-й Польской армии на территорию Польши. Сражение под Кенигсбергом. 3-й Украинский фронт наступает в Венгрии. Советско-югославский договор о дружбе. Встреча с американцами в Торгау. Капитуляция в Карлсхорсте…
Все это записывалось на ходу, второпях, не столько даже записывалось, сколько обозначалось, набрасывалось, сохранялось для последующей расшифровки…
Несколько подробнее и яснее Воронов фиксировал свои беседы с солдатами, офицерами, генералами, которые затем так или иначе упоминались в его корреспонденциях. Листая сейчас блокнот, он вспоминал свои бесчисленные разговоры с чехами и словаками, венграми и немцами, американцами и англичанами, не говоря уже о советских солдатах и командирах самых различных рангов.
Пребывание в штабе Рокоссовского в дни Варшавского восстания… Эта запись неожиданно оказалась относительно подробной. Воронов успел даже записать разговор с разведчиком Иваном Колосом, только что вернувшимся из Варшавы. Колос безуспешно пытался убедить руководителей восстания из Армии Крайовой, чтобы они во имя спасения уничтожаемой фашистами польской столицы вступили в контакт с советским командованием. Трагические дни Варшавского восстания давно остались позади, но Воронов как бы заново пережил их, листая свой старый блокнот…
Однако ничего такого, что имело хотя бы косвенное отношение к ситуации, сложившейся в английской зоне, Воронов не обнаружил.
Впрочем, теперь он уже не сомневался, что Чарли сказал правду. Это подтверждалось всем – фотографиями, деталями, которые упоминал Брайт, наконец, неподдельным возмущением, звучавшим в его голосе. Некоторое сомнение вызывало только то, что англичане ничего не утаили от Брайта и позволили ему фотографировать. Ведь тем самым они могли сделать достоянием гласности небывалое по своим масштабам предательство! Но, с другой стороны, как можно скрыть его? Ведь, если верить Брайту, речь идет о целой армии!
Советское командование не могло не знать об этом. Почему же оно до сих пор публично не разоблачило предательство англичан? Такое разоблачение показало бы всему миру, кто верен союзническим обязательствам, кто последовательно продолжает линию Тегерана и Ялты, а кто берет совершенно противоположный курс…
Сознание, что за спиной Советского Союза совершается такое небывалое предательство, угнетало Воронова.
Знают ли американцы о том, что происходит в английской зоне? Ведь английская зона соседствует с американской, Монтгомери подчиняется Эйзенхауэру. Значит, не могут не знать! Может быть, знают, но не в силах «справиться» с англичанами? Чепуха! В союзе Англии и Америки Соединенные Штаты конечно же играют главенствующую роль. Значит, знают и закрывают глаза? Но это же равносильно соучастию в предательстве! Почему же Советский Союз не стукнет кулаком по столу?
Впрочем, подумал Воронов, может быть, это уже и было? Ведь помнит же он, что в советской печати появлялись короткие сообщения о немецких частях, существующих в английской зоне. Весьма вероятно, что советские руководители из каких-либо высших государственных соображений до поры до времени не хотят предавать эту постыдную историю более широкой огласке. Возможно, разговор о ней пойдет на нынешней Конференции. Вдруг он состоится сегодня?..
…Воронов вернулся в Потсдам, так и не дождавшись Карпова.
Брайт явился в назначенное время. Ехали они молча. Воронов понял: сколько бы он ни спрашивал, что затевает Стюарт, Брайт не мог или не хотел определенно ответить.
Если раньше Воронов мог подозревать, что Чарли участвует вместе со Стюартом в каком-то «заговоре» и поэтому так настойчиво зовет его на «коктейль-парти», то теперь для такого подозрения уже не было причины.
Теперь Воронов верил Брайту. Будет ли верить завтра? Кто знает…
Видимо, Чарли и в самом деле не знал, что задумал Стюарт. Однако, пользуясь своими связями среди западных журналистов, он имел основание предполагать, что этот англичанин, который не только близок к Форин офису – министерству иностранных дел Великобритании, – но и якобы вхож к самому Черчиллю, затевает нечто опасное. Но что именно? Ответа на этот вопрос пока не было.
Они промчались по разрушенной Курфюрстендам, которую немцы сокращенно называли «Кудам», свернули в переулок, потом в другой. Брайт хорошо знал дорогу и ехал уверенно. Мимо пронесся большой деревянный щит. Воронов на ходу успел прочитать яркие красные строки: «You are entering British Sector!» – что означало: «Вы вступаете в британский сектор!» Таких щитов Воронов раньше не видел.
Еще минут десять они мчались по улицам и переулкам, которые походили друг на друга, потому что были одинаково разрушены. Хотя время шло к восьми, еще не стемнело. Воронов издали увидел скопление машин возле трехэтажного дома, почти не пострадавшего от бомб и снарядов.
– Этот пройдоха Стюарт отхватил себе неплохую коробку. Вот что значит связи! – сквозь зубы произнес Брайт.
Они вышли из машины. «Наверняка я буду здесь единственным советским журналистом», – подумал Воронов. Брайт сказал, что приглашения он взял в пресс-клубе. Насколько Воронов мог заметить, бывая в читальне, никто из советских этот клуб не посещал. Появление Воронова среди западных журналистов, раздраженных скупостью информации и запрещением посещать Бабельсберг, само по себе могло создать достаточно напряженную обстановку. Всегда найдутся люди, готовые свалить вину за атмосферу секретности, в которой проходит Конференция, на советскую сторону, тем более что и Потсдам и примыкающий к нему Бабельсберг находятся в советской зоне.
Брайт шел впереди, небрежно помахивая своим «Спидом». Воронов по настоянию Чарли тоже захватил фотоаппарат, хотя снимать ему на «коктейль-парти» было нечего, да и не к чему.
Миновав подъезд, они оказались в просторной прихожей, стены которой были увешаны оленьими рогами и гравюрами с изображением всадников с ружьями за плечами и борзых, преследующих оленя. Бывший владелец этого особняка, видимо, был заядлым охотником. В прихожей не оказалось никого, кто мог бы проверить, есть ли у Брайта и Воронова приглашения, но из распахнутых дверей, ведущих внутрь дома, доносился многоголосый шум.
Следом за Брайтом Воронов вошел в большую комнату, которая была полна людей, одетых в американскую, английскую и французскую форму. Блестящие буковки на погонах обозначали принадлежность их владельцев к журналистскому сословию. Раньше эта комната служила, очевидно, гостиной или танцевальным залом. С потолка свисала огромная бронзовая люстра, на стенах сохранились зеркала. То ли гостей было и в самом деле очень много, то ли их отражения, многократно повторенные зеркалами, создавали такое впечатление, но Воронову показалось, что в зале собралось человек двести, не меньше.
Протолкаться вперед было невозможно, и Воронов поднялся на цыпочки, чтобы осмотреться.
К удивлению своему, он не увидел здесь ничего, что напоминало бы «коктейль-парти». Никто не держал в руках ни стаканов, ни бокалов, ни рюмок, никто не разносил их. Два или три ряда стульев – все места были уже заняты – стояли перед небольшим столиком, почти вплотную придвинутым к стене, в которой едва различалась плотно прикрытая дверь. Словом, не было ничего такого, что походило бы на обычную «коктейль-парти». Особенно удивило Воронова, что почти все гости были вооружены фотоаппаратами и кинокамерами, а некоторые даже держали на коленях портативные пишущие машинки.
У зеркальных стен – по два с каждой стороны – стояли укрепленные на треногах «юпитеры». Все это скорее предполагало не светский прием, а пресс-конференцию или иное деловое собрание.
– Похоже, что мы опоздали, все места заняты, – пробормотал Брайт.
– Ладно, постоим здесь, – равнодушно отозвался Воронов.
– Отсюда не сделаешь ни одного приличного снимка.
– Кого ты, собственно, собираешься снимать?
– Пока не знаю. Но, судя по обстановке, объект найдется.
Брайт попытался пробиться вперед, но тут же был оттерт теми, кто стоял впереди.
«Чего ради они все-таки устроили такой сабантуй?» – думал Воронов. Какое сообщение подготовил своим гостям Стюарт? Воронов вытащил из кармана приглашение, которое на всякий случай держал наготове, и прочел последнюю строчку: «…предполагает поделиться с коллегами полезной информацией».
Разумеется, речь пойдет о Конференции. Что, кроме нее, занимает сейчас умы журналистов?
– Слушай, Чарли, – спросил Воронов вполголоса, – этот Стюарт в самом деле связан с Форин офисом?
– Говорят, что да. Почему ты спрашиваешь?
– Тут все выглядит так, будто должна состояться пресс-конференция, брифинг или что-то в этом роде.
– Похоже на то, – пробурчал Брайт.
– Но о чем? На какую тему?
– На какую тему? – переспросил Брайт и вдруг крикнул, обращаясь ко всем вместе и ни к кому в отдельности: – Эй, ребята! А выпить тут дадут?
Кое-кто обернулся. Брайта, по-видимому, узнали. По крайней мере раздалось несколько «хэлло!» и «хай!».
– Если тебе так уж хочется выпить, ступай в «Андерграунд», – посоветовал кто-то.
– Чем же нас будут здесь кормить или поить? – не унимался Брайт.
– Духовной пищей, – послышалось в ответ.
– Для этого существует церковь, – отрезал Брайт. Раздалось несколько коротких смешков.
Воронов снова приподнялся на цыпочки. За столиком, стоявшим у стены, по-прежнему никого не было, дверь в стене оставалась плотно закрытой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36