– На что же надеется Черчилль? На то, что Сталин выложит ему все это чистоганом? Или на то, что платить за Арцишевского будем мы?
– Нет, он не так наивен. Он требует, чтобы платило новое польское правительство.
– Следовательно, русские! Идиотское требование!
– Не такое уж идиотское, сэр, как может показаться на первый взгляд, – усмехнулся Бирнс. – Если удастся создать дружественное нам польское правительство, то игра стоит свеч. Не забывайте, что сейчас вице-премьером в Варшаве является Миколайчик.
Трумэн, конечно, не забывал об этом, но понимал и то, что согласие «польских поляков» – так в западных кругах называли нынешнее польское правительство в отличие от лондонского, эмигрантского, – включить в свой состав Миколайчика было для англичан победой и в то же время поражением. Победой потому, что Миколайчик, как и все «лондонские поляки», был настроен антисоветски. Поражением же потому, что включение Миколайчика, мало что решая по существу, давало возможность «польским полякам» и Сталину демонстрировать неуклонное выполнение ялтинских решений. Теперь задача Англии и Соединенных Штатов состояла в том, чтобы сделать Миколайчика центральной фигурой в Польше. Если бы это удалось, он уже сумел бы подобрать правительство, угодное Западу, а для такого правительства у союзников деньги нашлись бы…
– Но если Миколайчик не сумеет… – начал было Трумэн.
– Признание правительства, в котором Берут и Осубка-Моравский по-прежнему играли бы главную роль, я исключаю. Это было бы поражением. Но, планируя бой, нельзя рассчитывать на одни победы…
– Вы хотите сказать, что на худой конец…
– Я хочу сказать, что если нам придется согласиться на Берута, то предварительно надо опутать его долгами по рукам и ногам. Русским платить нечем. А музыку заказывает тот, кто за нее платит. Впрочем, Черчилль и не думает соглашаться на Берута. Я полагаю, сэр, что вы тоже…
– Так, – после паузы сказал Трумэн. – Что еще?
– Остались разногласия и по другим вопросам. Молотов настаивает, чтобы Великобритания содействовала польским эмигрантам, которые захотят вернуться на родину. Он требует включить этот пункт в текст соглашения. Иден возражает. Наконец, последний, но, как мне кажется, самый главный вопрос – о польских выборах. В Ялте, если вы помните…
Бирнс не договорил, потому что дверь кабинета открылась. На пороге стоял военный министр Соединенных Штатов Америки Стимсон. Никто не доложил Трумэну, что Стимсон явился. Сам министр даже не постучал в дверь. Он просто распахнул ее, вошел в кабинет и, не здороваясь с президентом и государственным секретарем, поднял над головой коричневую кожаную папку.
– Доклад Гровса, сэр!.. – срывающимся от волнения голосом произнес он.
Президент вскочил, схватил протянутую ему папку, опустился в кресло, раскрыл папку и погрузился в чтение. Буквы прыгали перед его близорукими глазами. Он с трудом разобрал первые слова, напечатанные крупным шрифтом:
ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА. ВОЕННОМУ МИНИСТРУ
Бирнс, торопливо обойдя письменный стол, встал за спиной у президента и пытался читать документ одновременно с ним.
Трумэн пробежал первую страницу, начал лихорадочно листать другие – их было не меньше двух десятков, – но в конце концов протянул папку Стимсону и крикнул:
– Читайте! Читайте вслух!..
Стимсон сел и вполголоса, словно боясь, что его услышит кто-нибудь, кроме Трумэна и Бирнса, начал читать:
– «Первое. Данная записка должна рассматриваться не как обычный краткий доклад, а скорее как изложение моих личных впечатлений… Второе. В пять часов тридцать минут 16 июля 1945 года в удаленном секторе авиабазы в Аламогордо (штат Нью-Мексико) бы осуществлен настоящий взрыв атомной бомбы. Первый в истории атомный взрыв. И какой! Бомба не сбрасывалась с самолета, а была взорвана на стальной башне высотой в 100 футов… Третье. Успех испытания превзошел самые оптимистические прогнозы. На основании имеющихся данных я могу оценить выделенную при взрыве энергию как эквивалентную пятнадцати – двадцати тысячам тонн тринитротолуола. Считаю необходимым заметить, что это самая скромная оценка…»
– Черт подери! – восхищенно воскликнул Бирнс, в то время как Трумэн, вцепившись в подлокотники кресла, весь подался вперед.
– «Сила ударной волны, – продолжал Стимсон, – имела гигантскую величину. Яркость вспышки в радиусе двадцати миль была в несколько раз сильнее, чем солнечный свет в полдень. После вспышки образовался огненный шар, существовавший несколько секунд. Затем этот шар приобрел очертания гриба и поднялся на высоту десять тысяч футов, прежде чем стал меркнуть… Четвертое. В результате взрыва…»
Стимсон читал еще долго. Это в самом деле не был обычный доклад. Гровс сообщал об ужасающих разрушениях, явившихся результатом взрыва. Стальная башня, на которой была взорвана бомба, словно испарилась. На расстоянии около мили от места взрыва находилась стальная конструкция высотой в шестиэтажный дом. Взрыв вырвал ее, перекрутил и разорвал на части. Гровс описывал также психологическое состояние военных и гражданских лиц, осуществивших этот первый в мире атомный взрыв. В доклад была включена запись личных впечатлений бригадного генерала Фарелла. Генерал подробно рассказывал об обстановке, предшествовавшей взрыву, о самом взрыве и заканчивал свое изложение следующими словами: «Описать красоту этой сцены под силу только великим поэтам…»
Трумэн слушал чтение доклада Гровса как завороженный.
– «Вся местность вокруг, – читал Стимсон, – была залита резким светом… Он имел золотой, пурпурный, фиолетовый, серый и голубой оттенки… Каждый пик и расщелина горного кряжа, расположенного неподалеку, различались с такой ясностью и таким великолепием, которые невозможно описать…»
Чтение доклада заняло около часа. Когда оно кончилось, некоторое время все молчали.
Трумэн сидел в оцепенении. Сейчас он не мог думать, рассуждать, делать выводы.
– Значит, сила атомной бомбы в пятнадцать – двадцать тысяч раз превосходит силу самой крупной бомбы обычного типа? – прервал молчание Бирнс.
Этот вопрос как бы вернул Трумэна к действительности.
– Я видел здесь, в Берлине, результат взрыва бомбы в одну тонну, – тихо сказал он. – Мне показали эту гигантскую воронку. На ее месте раньше стоял большой дом. Следовательно, атомная бомба может стереть с лица земли целый город…
Он на минуту задумался, как бы представляя себе это апокалипсическое зрелище.
– Скажите, Генри, – вдруг обратился Трумэн к Стимсону. – Кто знает об этом докладе?
– Мой помощник полковник Кайл передал его мне сегодня в одиннадцать тридцать пять. Потом мы прочитали доклад вместе с генералом Маршаллом…
– Почему вы не доложили мне сразу? – со строгим упреком спросил Трумэн.
– Я должен был подготовиться к вашим возможным вопросам, сэр. Для этого потребовалась консультация Маршалла. Ведь мы имеем дело с оружием, которое еще никогда не применялось.
– Каким же образом, по вашему мнению, его следует применить? – быстро спросил Бирнс.
Стимсон ответил не сразу.
– Мы пришли к выводу, – сказал он после паузы, – что необходимо выслушать мнение начальников штабов.
– Какого черта, Стимсон! – нетерпеливо воскликнул Бирнс. – Разве мы не воюем с Японией?
– Спасибо за напоминание, сэр, – резко ответил Стимсон, – но я еще раз повторяю: человечество не знало оружия такой разрушительной силы. Поэтому трудно предугадать, что повлечет за собой его применение. Во всяком случае, это станет началом новой эры не только в военной истории, но и в истории человечества вообще.
– Хорошо, – как бы подводя итог, произнес Трумэн. – Завтра утром я хочу выслушать мнение начальников штабов. Здесь, скажем, в одиннадцать часов. До этого с докладом должен быть ознакомлен Черчилль Возможно, он присоединится к нашему совещанию. Главный вопрос, на который я хочу получить ясный четкий ответ: нужны ли нам теперь русские? От ответа на этот вопрос, Стимсон, зависит многое. Очень многое!..
– Я могу не присутствовать на сегодняшнем заседании? – спросил Стимсон, вставая.
– Плюньте на заседание, Генри! Теперь мы справимся сами. У вас есть дело поважнее!
– Хорошо, сэр, – сказал Стимсон и вышел из кабинета.
Как только он закрыл за собой дверь, Бирнс воскликнул:
– Поздравляю вас, Гарри! Это неслыханно!
Трумэн поднялся со своего места, медленно подошел к Бирнсу, обнял его.
Торжественно, как проповедник с церковной кафедры, он произнес:
– Стимсон прав! Начинается новая эра. Вы запомнили, когда произошел взрыв?
– Шестнадцатого июля в пять тридцать. Время местное.
– Это – начало нового летосчисления для всего человечества. Новая эра. Американская!
Оба они находились в состоянии эйфории. Первым пришел в себя Бирнс.
– До заседания осталось сорок минут, сэр, – посмотрев на часы, сказал он. – Вы, очевидно, захотите принять душ и переодеться.
– Наплевать! Они подождут!
– Не забудьте, что сегодня обсуждается польский вопрос.
– Какое значение все это теперь имеет? Русские у нас в кулаке! – воскликнул Трумэн, сжимая пальцы в кулак и потрясая им в воздухе.
– Разумеется. И все же…
– Что значит ваше «все же»? – недовольно спросил Трумэн.
– Все же я хотел бы знать, что ответят начальники штабов на тот вопрос, который вы задали Стимсону. Нужны ли нам теперь русские?
– Я убежден, что не нужны.
– Я тоже. Однако мне хотелось бы, чтобы начальники штабов это подтвердили. Впрочем… Вы правы. Мы – единственные хозяева положения. Но Сталин ведь ничего не знает. Следовательно, он будет гнуть прежнюю линию. Да и мы пока что не можем открыть карты. Между тем сегодня на повестке дня – польский вопрос!
Президент нахмурился. Он подумал, что ему опять предстоят два или три мучительных часа. Снова придется выслушивать патетические, но ничего не решающие филиппики Черчилля, короткие, внешне доброжелательные, как будто проникнутые готовностью к компромиссу, но, в сущности, неопровержимые реплики Сталина. Вместо того чтобы стукнуть кулаком по столу, придется снова играть в объективность. Настроение Трумэна испортилось. Поняв это, Бирнс сказал:
– Терпеть осталось недолго, мистер президент!
– Но мои нервы!.. – воскликнул Трумэн.
– Не забудьте, что сегодня докладываю я, – успокоительно произнес Бирнс. – Постараюсь, чтобы у вас было как можно меньше хлопот.
Это несколько подбодрило президента.
Трумэн чувствовал себя сейчас так, как если бы во время игры в покер в руках у него оказалась высшая комбинация, а партнер продолжал брать все новые и новые карты.
Этой высшей комбинацией, включая и ту карту, на которой изображен увешанный погремушками шут и которую именуют джокером, может обладать только один игрок. Только один! Сегодня, еще до начала игры, такая комбинация была в руках у него, американского президента. Результаты игры предопределены!
– Я буду готов через двадцать минут, Джимми! – уверенно сказал Трумэн и направился в спальню.
Глава седьмая.
ПОЛЬСКИЙ ВОПРОС
Пройдут годы, и Черчилль в своих мемуарах напишет, что 21 июля, на очередном заседании Конференции, Трумэн с самого начала показался ему как бы другим человеком. Президент и раньше старался держаться как преуспевающий бизнесмен, всем своим видом говорящий: «Мои дела идут превосходно! А ваши?..» Но сегодня, нарочно появившись в зале на несколько секунд позже, чем Сталин и Черчилль, Трумэн каждым своим движением, казалось, излучал торжествующую энергию.
Легкой, пружинящей походкой он подошел к столу возле которого уже стояли Черчилль и Сталин, небрежным движением протянул руку первому и с силой пожал кисть второго.
Затем, не ожидая, когда его партнеры усядутся, первым опустился в кресло и громко объявил:
– Заседание открыто! По поручению министров иностранных дел сегодня будет докладывать мистер Бирнс.
– Я начну с вопроса, по которому было достигнуто согласие, – своей привычной скороговоркой начал Бирнс. – Мы условились, что Совет министров должен быть учрежден не позднее первого сентября. Правительству Китая, а также Временному правительству Франции будут посланы телеграммы с приглашением принять участие в работе Совета до того, как будет официально объявлено о его учреждении.
Бирнс сделал паузу.
– Будем щадить самолюбие других, – усмехнувшись, добавил он. – Следующий вопрос, – продолжал Бирнс официальным тоном, – экономические принципы в отношении Германии. Так как доклад подкомиссии был только что представлен и наши делегации не успели как следует изучить его, мы предлагаем перенести обсуждение этого вопроса на завтра. Наконец, следующим был польский вопрос, – медленно, словно подчеркивая, что именно этот вопрос является сейчас главным, произнес Бирнс. – Его нам предстоит обсудить сегодня.
– Что же именно мы будем сегодня обсуждать? – спросил Сталин.
Бирнс пожал плечами.
– Мы будем обсуждать вопрос о ликвидации «лондонского» правительства.
– И о выполнении ялтинской Декларации? – не то спрашивая, не то утверждая, сказал Сталин.
– Разумеется, – с легкой укоризной подтвердил Бирнс. – В этой связи я вынужден констатировать, что созданная нами подкомиссия не достигла полного соглашения. Вопросы, по которым остались разногласия, были обстоятельно обсуждены. По некоторым пунктам удалось достигнуть соглашения, но другие, наиболее серьезные, так и остались нерешенными. Нам не остается ничего другого, как передать их на обсуждение глав правительств.
Трумэн несколько свысока посмотрел на Сталина. Тот сидел в своей обычной позе. Лицо его показалось президенту усталым лицом пожилого человека, который к тому же, по слухам, накануне отъезда в Потсдам перенес сердечный приступ.
– Я хочу перечислить вопросы, предлагаемые на ваше рассмотрение, джентльмены, – повышая голос, с новой энергией продолжал Бирнс. – Первый относится к передаче активов польскому правительству и к признанию польским правительством обязательств в отношении Соединенных Штатов и Великобритании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36