Смирнов Алексей
Прикол
Алексей Смирнов
Прикол
- ...человек похож на луковицу. Под каждой шкуркой оказывается следующая; вы ее снимаете и ожидаете увидеть бог знает что. Когда же добираетесь до конца, убеждаетесь, что в сердцевине ничего нет. Совсем ничего.
(...)
- Ничего?! Вы говорите, ничего! Лук и вода. А слезы? Как же пролитые слезы? О них-то вы и забыли, господин мой.
М. Павич. "Пейзаж, нарисованный чаем"
1
Голубь сосредоточенно семенил по дорожке. Стояла изменчивая, незрелая "весна-еще-не-лето". Прыщавый май. Время от времени голубь останавливался, чтобы выклевать из мелкого гравия микроскопическую небесную манну, и вскоре почти вплотную подошел к новенькому, слегка запыленному ботинку цвета спелой вишни. Ботинок не шелохнулся, неподвижным оставался и второй, зависший над первым. Карклин, опасаясь спугнуть голубя, смирно сидел на скамейке. Он следил за птицей остановившимся взглядом, сожалея в душе, что не располагает подходящим кормом. "Ему бы булку покрошить", - сочувственно думал Карклин. Булки не было, но идти за ней не стоило. Лишний груз - опасная обуза. Батон будет куплен позднее, ближе к дому, а домой отправляться рано, Карклину придется торчать на скамейке еще в течение двадцати-тридцати минут. По расчетам Карклина, именно тогда наступит пик часа пик.
Голубь на секунду замер и склонил голову, оценивая дорогую брючную ткань. Решив, что ловить ему здесь нечего, он двинулся дальше, и Карклин переменил затекшую ногу. Вскинул подбородок, поправляя шарф, и встретился глазами с двумя девицами, что направлялись к набережной. Те мигом задрали носы и чинно продолжили путь, но не сдержались и прыснули. Одна оглянулась, шепнула что-то на ухо подруге, а та покрепче подхватила ее под локоть и увлекла вперед. Ветер, налетевший с Невы, задрал им полы плащей, и женатый Карклин снисходительно отвернулся. Он не слишком интересовался женщинами, ему казалось много и одной.
Женщины, напротив, довольно часто интересовались Карклиным, так как он полностью совпадал с расхожим в их дурной среде шаблоном интересного, респектабельного мужчины. Высокий, приятной полноты, при швейцарских часах и сотовом телефоне, он не мог не привлечь внимания; ко всем достоинствам вдобавок неприступный Карклин не носил обручального кольца. Правда, в кармане демисезонного пальто он носил нечто более оригинальное. В настоящий момент он осторожно ощупывал сей необычный предмет, пробуя его на ощупь то так, то этак. Удовлетворившись свойствами предмета, Карклин перевел взгляд на циферблат вокзальных часов - собственно говоря, можно было и трогаться, но сидевший на скамейке относился к той породе людей, что любит устанавливать для себя всяческие правила и ритуалы. Поэтому Карклин глубоко вздохнул и начал изучать памятник вождю, вновь и вновь возвращаясь к банальному выводу, что скульптор превзошел самого себя, стремясь истребить в исполине авторских кошмаров человеческие черты. "Интересно, пустой он внутри, или нет?"- подумал Карклин. С некоторых пор его весьма занимало внутреннее содержание вещей. Он поморщился, вспомнив старую армейскую байку о солдате, которому велели покрасить статую Ленина свежей краской. Служивый приставил лестницу, вскарабкался наверх и оперся о лобастую голову, но сил не рассчитал: гениальная балда слетела с плеч и провалилась внутрь, в пустоту. Памятник оказался полым - вроде большого шоколадного Деда Мороза. Обезглавленный дедушка происходил, конечно, из другой сказки. Солдат полез доставать голову, забрался в памятник, а вылезти обратно уже не смог - так и торчал из Ленина с простертой чужой рукой и со своей искаженной харей, а тут и рота вернулась со стрельбища...
Время, однако, тянулось медленно. Пять минут ушло на голубя, на девушек - еще одна, плюс три на монумент - девять в итоге. Сидеть на скамейке надоело; Карклин неторопливо встал, отряхнул пальто и размеренным шагом устремился к безжизненному колоссу. Обошел его с запрокинутой головой, убедился в правильности собственных наблюдений и заключений. Снова взглянул на часы и принял решение повторить круг, теперь уже против часовой стрелки. Гравий вкрадчиво шуршал под прессом тяжелых подошв - роста Карклин, уточню, был без малого метр девяносто, да и весил немало. Правая рука его по-прежнему находилась в кармане. Потом он пошел по периметру площади, стараясь держаться с достоинством и вообще по возможности запомниться случайным прохожим - так, чтобы в дальнейшем никто и не подумал связать столь безупречного субъекта кое с чем. Дойдя до проезжей части, Карклин остановился и поплотнее надвинул шляпу. Он сощурил глаза и оценил поток пассажиров, спешивших в метро: жидковат. Да, он правильно рассчитал, следует дождаться выборгской электрички. Стоило Карклину об этом подумать, как люди посыпались из здания вокзала, подобно деловому бисеру для праздных городских свиней; тротуар мгновенно заполнился сумками-тележками, сбились в кучу рюкзаки и уродливые сумки, солнце отразилось зайчиками от десятков пивных бутылок в руках, готовых брать от жизни все и сверх того. Карклин понял, что время пришло. Он быстро пересек трамвайные пути и смешался с толпой, понесшей его ко входным дверям. Перед этим пришлось отмахнуться от бродяги, попросившего пять рублей на три пирожка: "Съем при вас", - пообещал он Карклину, но остался ни с чем. Уличный музыкант, расположившийся на солнцепеке, трудился, что было сил, и могло, если прикрыть глаза, показаться, будто растекается парижская аккордеонная патока. Правда, подкачала мелодия. Карклин не толкался, никуда не спешил и ни с кем не спорил, он спокойно плыл в распаренном потоке, не делая лишних движений. Изредка он что-то извиняющеся шипел. Ему, не понаслышке знакомому с психологией толпы, высокомерие оставалось в значительной мере чуждым чувством, хотя он прекрасно сознавал собственную инородность и обособленность, по причине которых на Карклина не распространялось действие массовых законов. По ту сторону дверей, в полумраке вестибюля, виднелся хищный мент, отслеживающий черных и пьянь; Карклин ощутил, как у него заныло в животе, хотя ему-то бояться было нечего.
Слева раздавался визг, Карклин обернулся и увидел, как другой детектив тащит в патрульную машину уличную торговку, не успевшую присоединиться к пустившимся наутек товаркам. Мысли Карклина были заняты совсем другим, но он не смог удержаться от зловещего сравнения. Ему припомнился хрестоматийный дядя Степа; Карклин отметил про себя, что в наступившую эпоху этот светлый образ наполнился иным содержанием. Слова "он успел схватить в охапку перепуганную бабку" звучали теперь совсем по-другому.
Внутри поток рассеялся, Карклин без приключений миновал турникет. Его охватили сомнения, он задавался вопросом - не лучше ли было выбрать шумный пересадочный узел вроде Сенной площади? Он не помнил, чтобы на платформе станции, куда его медленно засасывал трудяга-эскалатор, собирались толпы достаточно большие для воплощения в жизнь его замысла. Впрочем, решил Карклин, не беда. Если не выйдет здесь, до того же узла всегда можно добраться поездом. И даже без пересадки; десять минут - и ты на "Техноложке", где верная лафа. Он успеет, час пик только-только набрал силу. Карклин сошел со ступеней и от неожиданности замедлил шаг: перед ним волновалось злобное людское море. Яблоку негде упасть. Узкая юбка мешала дежурной по станции бежать быстро, и она бежала медленно, защищаясь от прибывающего люда жезлом. Жезл был с красным кругом, напоминавшим японский флаг, что превращало дежурную в карикатуру на камикадзе. Что-то произошло, и, чем бы оно ни было, происшествие играло на руку Карклину. Он, маневрируя, проскользнул между колоннами, одновременно прислушиваясь к раздраженным репликам, летевшим со всех сторон. Пока было ясно одно: поезд опаздывал. Карклин посмотрел на табло и увидел, что электрички не было вот уже девять минут. Причины его мало интересовали, он возликовал. Удача, несомненная удача, подарок судьбы! Теперь главное - естественность, непринужденность. Карклин огляделся, примериваясь в первом приближении. Его толкнули, он вежливо посторонился и отступил за белые квадратики, подальше от края платформы. Народ все умножался, и в планы Карклина не входило топтаться во первых рядах теряющих терпение пассажиров. Прошли еще без малого три минуты; жерло тоннеля вдруг осветилось прожекторами. Раздался строгий гудок, бесстыжий состав, как ни в чем не бывало, ворвался на станцию. "Сзади идет следующий поезд! Сзади идет пустая электричка!"- надрывалась дежурная. Карклин хмыкнул: держи карман шире! Нет-нет-нет-нет, мы хотим сегодня, нет-нет-нет-нет, мы хотим сейчас.
В кармане у Карклина было шило.
Поезд с опаской затормозил, двери нехотя расползлись, и вся скотобаза ломанулась в вагоны. Машинист, не давая ездокам ни секунды передышки, бодрым голосом объявил: "Закончена посадочка!.." Мерзкий голос довольной, активной животины - небось, кончает в точности так же, как посадочку заканчивает, с бравыми междометиями, на полном скаку. Карклин пропустил вперед себя ничего не разбирающую массу, собрался. На его счастье, в дверной проем вписался удалой, развеселый дядька, который стал ухать, напирать и утрамбовывать. "Еще чуть-чуть!.. " Карклин втиснулся боком и стал ему помогать, отсчитывая мгновения. Правая рука выдвинулась вперед и вправо, разыскивая стоящего в глубине, на две-три персоны дальше. Он не видел своей мишени, но нисколько не жалел об этом. Ему не нужны были лица, его занимало другое.
"Тьфу!"- дядька, утомленный, отступил. "Да, пожалуй", - согласился Карклин и тоже сдался. Едва они снова очутились на платформе, двери сомкнулись, и поезд тронулся. Карклин попятился, не отрывая взгляда от салона, где начиналась удивленная возня. Чье-то лицо развернулось к окошку, Карклин увидел вытаращенные глаза и разинутый рот. Вокруг кого-то невидимого образовывалась воронка, оставляя невидимку в центре, и тот уже стремглав летел по спирали воронки другой, которая Бог знает, чем кончается и куда приводит.
2
Карклин сел в поезд, шедший в противоположную сторону. На следующей станции он вышел, поднялся на поверхность, пересел в автобус.
Разочарования не было, но не было и удовлетворения. Словно съел сытный, но невкусный обед. Внутренний покой, временно приглушенный азарт ищейки, новые хлопоты в будущем.
Над Раскольниковым Карклин презрительно смеялся. Ни в чем нет греха, можно все. Только никто не может всего, не отказавшись от себя, а Карклин давно и просто отказался.
Когда все только начиналось, он малодушно посетил врача.
Врач занимался частной практикой, визит был анонимный.
- Ну, слушаю вас, - сказал Карклину молодой человек с умным лицом. Очень молодой и очень образованный.
Карклин приподнял брови, ненадолго задумался.
- Похоже, у меня неприятные навязчивости, - сказал он после паузы.
Доктор кивнул.
- Это распространенная штука. Человеку страшно хочется совершить некое действие, но внутренняя цензура не пропускает импульс, заменяя его более безобидным, но бессмысленным актом. Какого характера ваши навязчивости?
- Характера?.. Говорю вам - неприятного. Я испытываю непреодолимое желание исподтишка воткнуть в кого-нибудь острый предмет.
И Карклин замолчал. Это было ошибкой, его молчание оказалось излишне красноречивым.
Врач откинулся в кресле и помолчал, рассматривая Карклина. Потом он осторожно, с напускным профессиональным безразличием осведомился:
- Вам... вы когда-нибудь пытались реализовать это ваше намерение?
Карклин все понял. Он поджал губы и ответил доктору долгим непроницаемым взглядом. Затем он встал и быстро вышел из кабинета, не прощаясь. У него появилось еще одно сильное желание: протереть носовым платком дверную ручку.
Как назло, в тот миг он испытывал особенно острое влечение. Если верить медицине, оно представляло собой цветочки по сравнению с ягодками, придержанными внутренней цензурой. Понимая, что отчаянно рискует, и что врач, случись ему прознать о происшествии, без труда сложит один и один, Карклин втиснулся в битком набитый трамвай и, на следующей остановке выходя, убил простецкого вида пенсионера. Публика решила поначалу, что деду стало плохо с сердцем. Так оно, в сущности, и было, хуже некуда, шило вонзилось точно под левую лопатку.
Вечером по городскому телевидению выступил некто Зачесов, оперативно-розыскной работник. Он сообщил, что в городе с недавних пор действует опасный маньяк, серийный убийца, подбирающий себе жертвы в толпе. Маньяк не отдает предпочтения какой-то отдельной категории лиц и действует без разбора, наугад. Карклин, поглощая овощное рагу, изучал оперативника, похожего на румяного волка. Сыт, но в глазах полыхает хищный туберкулезный огонь.
- Хоть на улицу не выходи, - заметила жена, пристраиваясь рядом.
- И не надо, - пожал плечами Карклин. - Сидишь себе в "ауди" - и сиди. Я думаю, что в магазинах, которые ты посещаешь, не бывает толпы.
Он не отрывал глаз от экрана, пытаясь угадать начинку Зачесова.
"Сыщик - шар, но только в том случае, если его спалило изнутри", подумал Карклин.
Существование людей-шаров являлось его гипотезой - не слишком оригинальной, но от того не меньше нуждающейся в проверке. Внутренние пустоты организма - как естественного происхождения, так и искусственные были предметом долгих размышлений Карклина. Одна лишь мысль о том, что человек на девяносто, или сколько там, процентов состоит из воды, возбуждала воображение. Мерещился взрыв, силой которого сухие ошметки разбрасываются в километровом радиусе: взрыв, вызванный мгновенным испарением вездесущей телесной жидкости. Эта и другие фантазии не были мучительными; они, скорее, смахивали на пресную умственную жвачку, изжамканные шарики которой нужно иногда обновлять, меняя пластинку, но вкус всегда один и тот же, знакомый, сначала - мятный, потом - со скучным оттенком туалетного мыла. Когда-то Карклин начал с пустоты душевной;
1 2 3 4