Моряки отодвигают молодого человека от руля и, управляя через опущенное стекло машиной, выкатывают её на берег, что удаётся им без всякого труда, поскольку берег и палуба находятся на одном уровне. Машину Маршата оставляют возле закрытого портового склада. Молодой человек, растянувшись на сиденье, продолжает храпеть, погружённый в пьяный сон.
Джонсон и тайный агент, чьи машины отъехали несколько минут назад, при этом инциденте не присутствовали. Что касается Ким, которая сошла на берег первой (напуганные грозным ворчанием пса, пассажиры посторонились и дали ей пройти), то она уже далеко. Особых причин посещать Маннера у неё нет; никаких поручений от своей хозяйки, убеждённой, что девушка отдыхает сейчас у себя на четвёртом этаже, она не получала, и тем не менее Ким, которой нечего у него делать, идёт таким решительным шагом, словно чувствует – в последнее время это случается с ней всё чаще и чаще – неодолимую потребность повидать Старика; она уверена, что он её ждёт. Она никогда не задумывалась, с какой целью Старик во время таких визитов проводит над ней эксперименты: ей совершенно безразлично, являются ли напитки и уколы, которые он применяет, неизвестными наркотиками или это магические средства, воздействующие на волю человека и подчиняющие его желаниям экспериментатора или кого-нибудь третьего. Впрочем, до сих пор Старик её доверием не злоупотреблял, по крайней мере, насколько она может вспомнить. У неё такое впечатление, что часы, проведённые ею в современном здании в Колуне, похожем на клинику, тянулись невероятно медленно, хотя были и такие, которые совершенно выпали из её памяти.
Итак, в эту ночь Ким застаёт Эдуарда Маннера за письменным столом. Старик, как уже говорилось, сидит спиной к двери и даже не оборачивается, чтобы взглянуть, кто вошёл. Но он, конечно же, знает, что вошла Ким. В общем, известно, что девушка трижды стучит во входную дверь и, не дожидаясь ответа, переступает порог комнаты. Был ли у неё собственный ключ, которым она открыла дверь? Или Маннер оставил свой ключ в замке? Или, возможно, он только прикрыл дверь, не захлопнув её. чтобы не утруждать себя открыванием? Но ведь совсем недавно Джонсону пришлось ждать, пока Маннер ему откроет. А не могло ли случиться так, что Джонсон, выходя, не закрыл за собой дверь; бывает, что, если очень сильно хлопнуть дверью, замок не защёлкивается. Все эти подробности, конечно, не имеют никакого значения, тем более, что посещения были описаны раньше, когда речь шла о конверте из серой бумаги, вмещавшем сорок восемь пакетиков, за которым леди Ава послала служанку. Осталось только узнать, что девушка сделала с псом: в дом ввести она его не могла, поскольку эти нежные животные совершенно не выносят кондиционеров и слишком больших перепадов уличной и комнатной температуры. (Вероятно, именно поэтому на Небесной Вилле, где они живут, до сих пор стоят довоенные вентиляторы.) Но решение этой проблемы представляется сейчас лёгким: Ким оставила пса в холле между входной дверью, которая открывается автоматически, и двойными стеклянными дверями, ведущими на лестницу и к лифту. И – как обычно – прикрепила конец поводка к кольцу, вероятно, специально для этого предназначенному, но не замеченному ею во время последнего посещения. Безусловно, она поступила бы гораздо разумнее, взяв пса с собой, как охрану, на четвёртый (или шестой?) этаж. Это приходит ей в голову, но слишком поздно – так случается всякий раз, когда она отступает в угол комнаты, а Старик медленно, шаг за шагом, приближается с пугающим её выражением лица: вот он уже совсем близко, возвышаясь над ней на целую голову, стоит неподвижно, губы крепко сжаты, седоватая бородка аккуратно подстрижена, усы торчат, словно вырезанные из картона, глаза горят безумным огнём – сейчас он будет её пытать, бить, резать бритвой на мелкие кусочки… Ким хочет закричать, но, как всегда, не в силах издать ни звука.
В этом месте рассказа Джонсон останавливается: ему кажется, что где-то поблизости в ночной тишине послышался крик. Он пешком вернулся на пристань из гостиницы, куда заехал на такси с глухо закрытыми окнами. Снимая с доски ключи, портье, китайский коммунист, сообщил ему, что инспектор полиции производил в его номере обыск. Никаких следов обыска Джонсон не обнаружил ни в салоне, ни в спальне, ни в ванной, настолько искусно он был сделан. Такого рода скрытность обеспокоила его куда больше, чем демонстративная слежка, которой он подвергался до сих пор. Не теряя времени на переодевание, он достал револьвер, который лежал на обычном месте, в ящике с рубашками, и снова вышел на улицу. Искать такси ему было ни к чему, до следующего парома оставалось ещё много времени, и он успевал дойти до пристани прогулочным шагом. А может быть, таким образом Джонсон хотел – в какой-то мере сознательно – избежать нескромных или вызывающих тревогу замечаний пытливого водителя? Пройдя вращающиеся двери, он тут же обнаружил, что такси у подъезда нет. Не поджидало ли оно у сквера с другой стороны гостиницы? Неужели несмотря на поздний час нашёлся какой-то клиент? Американец огляделся по сторонам, но всё было спокойно, вплоть до той самой минуты, когда, дойдя до набережной, он услышал крик, даже не крик, а сдавленный хрип или жалобный стон, несомненно призывающий на помощь, а может быть, это был чей-то низкий, слегка охрипший голос или какой-то шум из близкого порта, забитого джонками, на которых живут целыми семьями. Джонсон подумал, что у него пошаливают нервы. На набережной, однако, как и на примыкающих к ней улицах, ни души: вход на паром открыт, но кассира у входа не было, как, впрочем, не было ни пассажиров, ни автомобилей. Пустой зал ожидания, одинокий стул отсутствующего кассира. Решив спокойно дождаться возвращения кассира – спешить было некуда – Джонсон снова вышел на набережную.
И сразу же заметил большой автомобиль торговца Маршата – стоящий перед портовым складом красный «мерседес». Желая узнать, что делает здесь Маршат, Джонсон подошёл ближе. Сначала ему показалось, что в машине никого нет, но, наклонившись со стороны водителя к дверце, стекло которой было опущено, он увидел лежащего на сиденье молодого человека: тот лежал с расколотым черепом, закатившимися глазами и открытым ртом, волосы его слиплись от уже загустевшей крови. Судя по всему, он был мёртв. На полу возле ручного тормоза лежал пистолет. Ничего не трогая, Джонсон поспешил к телефонной будке, стоящей у стеклянной стены зала ожидания, и немедленно вызвал полицию. Точно описав машину и место, где она находится, он не счёл нужным сообщать фамилию убитого и повесил трубку, не назвав собственного имени. Когда он вернулся к кассе, там по-прежнему никого не было, но через какие-то пол-минуты явился кассир и вручил Джонсону жетон, даже не взглянув на него. Джонсон опустил жетон в щель автомата, миновал вертушку и поднялся на почти пустой паром. Паром отчалил в тот самый момент, когда в отдалении послышался пронзительный вой сирены полицейской машины. В Виктории Джонсон сел на такси, которое ехало удивительно быстро, так что к Небесной Вилле он подъехал рано, точнее говоря, в десять минут десятого.
Не успел он войти в большой салон, как к нему подошёл низенький лысый толстяк, лоснящееся лицо которого было таким красным, словно у него вот-вот случится апоплексический удар. Американец, не имевший никаких оснований избегать общества, отправился вместе с ним в буфет выпить бокал шампанского и выслушал там немало занимательных историй о нелегальных операциях, проведённых недавно поставщиками крепких напитков. Рассказ, впрочем, затянулся дольше, чем хотел того сэр Ральф. Толстяк большую часть жизни провёл в колониях и знал массу скандальных историй, которыми охотно делился с друзьями и знакомыми; в этот вечер, например, рассказывая о поддельных напитках, он вдруг поспешно и как бы услужливо принялся описывать Бог знает где используемые методы подавления воли красивых девушек, которых отыскивают прямо на улице или на светских приёмах и отправляют затем в специальные бордели, рассчитанные на любителей острых ощущений и сексуальных маньяков. И тут же перешёл к рассказу об отце семейства, который случайно встретил в таком заведении собственную дочь, но утомленный навязчивой болтовнёй американец нашёл предлог, чтобы заткнуть толстяку рот или, по крайней мере, не выслушивать его историй: он отправился танцевать. Его выбор пал на молодую женщину, которую он встретил здесь впервые: блондинку в белом платье, с очень большим декольте, непередаваемо грациозно скользившую по паркету. Позднее он узнал, что её зовут Лорена, что она приехала недавно из Англии и живёт пока у леди Авы.
А ещё позднее, в тот же вечер, ужасная новость потрясла собравшихся: один из гостей, которого совсем недавно здесь видели, некий Джордж Маршан, считавшийся в городе весьма рассудительным молодым человеком, был найден убитым в собственном автомобиле. Как только его обнаружили, полиция приступила к энергичным розыскам, допросив для начала одну проститутку-китаянку, которая будто бы провела некоторое время в его обществе (их видели вместе в клубе недалеко от Абердина). Несмотря на то, что портфель убитого исчез, полиция подозревает не просто кражу, а преступление на любовной почве. На этом основании возникают бесчисленные догадки и предположения, обрастающие такими скабрёзными домыслами, которые самого Маршана, несомненно, привели бы в недоумение. Театральное представление, назначенное на одиннадцать часов, несмотря ни на что, состоялось: Маршат (или Маршан) не принадлежал к числу завсегдатаев дома и на сегодняшний вечер был приглашён, можно сказать, случайно. Никто из гостей не знал его иначе, как только по фамилии, а большинство и вообще о нём не слышали.
Программа сегодняшнего представления состояла, прежде всего, из двухактной комедии с тремя традиционными персонажами: двое мужчин и женщина, которая обручена с одним, влюбляется в другого и т. д. В роли молодой женщины выступила Лорена, и уже это делало пьесу интересной. В середине первого акта, когда сцена потонула во мраке настолько глубоком, что зала стало не видно, я тихо поднялся и направился к маленькой двери, которую нашёл наощупь. Но в темноте, видимо, ошибся, ибо коридор привёл меня в совершенно незнакомое место. Нечто вроде двора или сада на открытом воздухе: освещённое большими керосиновыми фонарями, это место, несомненно, используют для хранения театрального реквизита – здесь в ужасном беспорядке валяются части всевозможных декораций. Лист фанеры прислонён к полузасохшим банановым деревьям, на наружной его стороне нарисована стена: тут и там темнеют большие тёсаные камни, железные кольца, вмурованные на разных уровнях, тяжело свисающие проржавевшие цепи. Весь ансамбль, несмотря на свою реалистичность, выполнен довольно небрежно. Чуть в стороне, напротив ангара, в неверном свете виднеется фасад магазина мод: в витрине с английскими надписями манекен в облегающем платье держит на поводке огромную чёрную собаку. Лишённая подсветки рампы и помещённая криво, эта декорация совершенно не вызывает ощущения объёма. Обнаруживаю также предметы меблировки и её части, которые понадобятся в сцене с опиумным притоном: окна, двери, лестничные ступени и т. д.
Кроме этих остатков театрального реквизита, во дворе полно всякого хлама: сломанная коляска рикши, старая метла, разобранный деревянный помост, несколько гипсовых статуй, множество сундуков без крышек с осколками посуды и разбитыми бокалами, один из них – с бокалами для шампанского, треснувшими, расколотыми, без ножек или вовсе разлетевшимися на кусочки и брошенными грудой стекла. В поисках выхода с этой свалки я оказался в совершенно тёмном углу. Натыкаюсь на какие-то нагромождённые друг на друга предметы, ощупываю их и узнаю: это толстые иллюстрированные журналы на глянцевой бумаге в формате китайских изданий. Коснувшись вытянутой рукой чего-то холодного и влажного, тут же отступаю. Всё ещё надеюсь, что найду проход между многочисленными кипами журналов, но наталкиваюсь на другие предметы – одинаковой формы, очень холодные и чуть скользкие, и по их резкому запаху догадываюсь, что это большие рыбины, признанные несъедобными.
В ту, же минуту слышу за своей спиной голос и оборачиваюсь резче, чем того требует ситуация. Во дворе кроме меня есть кто-то ещё; неподвижно застывший мужчина, которого я принял за скульптуру, протягивает руку в ту сторону, куда я направляюсь, и говорит на ломаном английском: «Пожалуйста, туда». Благодарю его и двигаюсь в указанном направлении. Оказывается, он указал мне не выход, как я думал, а туалет, освещённый всё теми же керосиновыми фонарями, довольно грязный, с испещрёнными надписями оцинкованными стенами. Больше всего надписей на китайском языке, в основном, неприличных, поражающих воображение небывалой изысканностью, совершенно в этом месте неожиданной. Различаю слова, написанные по-английски: «Странные вещи творятся в этом доме», а чуть пониже тем же старательным, не совсем уверенным почерком: «Старая госпожа – свинья». Проведя в туалете немного времени, чтобы не вызвать подозрений у моего добровольного проводника, если он продолжает следить за мной, выхожу во двор. И тут меня охватывает сомнение: я не знаю, куда направляла меня минуту назад рука, протянутая в сторону густых зарослей китайской розы, ибо прямо перед собой вижу выход, о котором не подозревал, и попадаю в парк виллы. Сразу же определяю, что я – возле скульптурных групп, о которых уже несколько раз упоминал, но сейчас я вижу скульптуру, раньше, казалось, отсутствовавшую; в противном случае, она привлекла бы моё внимание своим исключительным расположением на пересечении двух аллей и ослепительной белизной мрамора: передо мной, несомненно, последнее приобретение леди Авы. Земля вокруг скульптуры проминается под ногами, как будто бы скульптуру поставили здесь совсем недавно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17