Он сидел за столом, крышка которого была причудливо инкрустирована тридцатью серебряными пластинками, и переписывал что-то из одной большой книги в другую. Он поднял голову от своей писанины достаточно любезно и так, словно ждал Юргена.
– Ты застал меня за звездными расчетами, – сказал он, – которые, оказывается, находятся в страшном беспорядке. Что еще я могу сделать для тебя, мой друг, замолвившего доброе слово за все, какое оно есть, и снабдившего меня парой действительно весьма приемлемых объяснений того, почему я сотворил зло?
– Я думал, Князь… – начал ростовщик.
– А почему ты называешь меня князем, Юрген?
– Не знаю, сударь. Но подозреваю, что мои поиски закончились и что вы – Кощей Бессмертный. Черный господин кивнул.
– Нечто в этом роде. Кощей, или Ардханари, или Пта, или Иалдаваоф, или Абраксас – меня здесь можно называть по-всякому. Настоящее мое имя ты никогда не слышал; ни один человек никогда не слышал моего имени. Поэтому в данный вопрос нам едва ли стоит вдаваться.
– Разумеется, Князь. Я долго ходил кругами, чтобы добраться до вас, создавшего все таким, какое оно есть. И я лишь горю желанием узнать, почему вы создали все таким, какое оно есть.
Брови черного господина поднялись правильными готическими арками.
– И ты действительно думаешь, Юрген, что я объясню тебе, почему я создал все таким, какое оно есть?
– Я не вижу, Князь, как иначе мои странствия получили бы справедливую развязку.
– Но, мой друг, я не имею ничего общего со справедливостью. Наоборот, я – Кощей, создавший все таким, какое оно есть.
Юрген понял суть его слов.
– Ваши рассуждения, Князь, неопровержимы. Я кланяюсь вам в пояс. Я наверняка даже их предвидел. Тогда расскажите мне, чего я желаю и не могу найти ни в одном из царств, известных человеку, и даже в тех, которые человек себе вообразил.
Кощей был весьма терпелив.
– Признаюсь, я не настолько знаком с происшедшим в этой части вселенной, как следовало бы. Конечно, мне докладывают о событиях в целом, и мои люди уже какое-то время занимаются звездами в этой части неба. Но, похоже, они управляют созвездием весьма неумело. Все же я на днях сделал расчет и в конце концов не теряю надежды извлечь так или иначе из здешних светил хоть какую-то пользу. Конечно же, не то чтобы это было важное созвездие. Но я – экономист и не люблю потерь…
Тут он на мгновение умолк, не сильно обеспокоенный этой проблемой, как видел Юрген, но слегка раздраженный неспособностью сразу же предугадать ее решение. Потом же Кощей сказал:
– А между тем, Юрген, боюсь, что не смогу ответить на твой вопрос немедленно. Понимаешь ли, оказывается, огромное количество человеческих существ, как ты их называешь, появилось на… о да!., на Земле. У меня вон там есть приблизительные цифры, но они тебя вряд ли заинтересуют. И желания каждого из этих человеческих существ оказываются многочисленными и непостоянными. Однако, Юрген, по поводу розыска одной весьма очаровательной пожилой дамы ты мог бы обратиться к местным властям, ибо, насколько помню, я кого-то назначал ответственным за ее судьбу.
– Короче, вы не знаете, чего я желаю, – сказал Юрген, весьма удивленный.
– В общем, нет. Не имею ни малейшего представления, – ответил Кощей. – И все же подозреваю, что если б ты это получил, то заявил бы, что это большая несправедливость и несчастье. Так что зачем и дальше волноваться из-за этого?
Юрген же спросил почти с негодованием:
– Но разве не вы, Князь, руководили всеми моими путешествиями в течение последнего года?
– Сейчас, Юрген, я действительно вспоминаю нашу короткую встречу с приятным чувством. Тогда я сразу же постарался избавить тебя от самого назойливого источника беспокойств. Но, признаюсь, с того времени меня занимала масса других вопросов. Понимаешь ли, Юрген, вселенная – чересчур большая и управление ею отнимает уйму времени. У меня не получается следить за всем, касающимся моих друзей, так, как я хотел бы. И, вероятно, я не уделял тебе целый год своего пристального внимания – то есть не в состоянии был делать это каждое мгновение.
– Ох, Князь, вижу, вы пытаетесь щадить мои чувства, и это с вашей стороны весьма любезно. Но весь фокус заключается в том, что вы не знаете, что я сделал, и вам было наплевать, что я делал. Боже мой! Какой серьезный удар по моей гордости.
– Да, но поразмысли, насколько замечательна твоя гордость, и как я ей дивлюсь и как тщетно завидую, – я, который нигде не может созерцать ничего иного, кроме собственных изделий. Подумай, Юрген, что бы я дал, если б смог найти где-нибудь в этой своей вселенной хоть что-то, что заставило бы меня думать о себе как о ком-то важном, хотя бы вполовину того, как ты думаешь о себе! – И Кощей вздохнул.
Но вместо этого Юрген подумал об унизительном факте, заключавшемся в том, что Кощей не надзирал за путешествиями Юргена. И внезапно Юрген понял, что этот Кощей Бессмертный не очень-то смышлен. Затем Юргену стало интересно, почему он ожидал что Кощей – смышленый малый. Кощей всемогущ, насколько люди оценивают всемогущество. Но посредством какого хода рассуждений люди поверили, что Кощей умен, насколько люди оценивают ум? Наоборот, факт, что Кощей, похоже, имел добрые намерения, но туго соображал и был излишне суетлив, объяснял уйму проблем, давно ставивших Юргена в тупик. Ум, конечно же, был одной из самых восхитительных черт характера, но ум – не превыше всего и никогда таким не был.
– Отлично! – воскликнул Юрген, пожав плечами. – Давайте перейдем к моему третьему вопросу и к третьей вещи, которую я ищу. Здесь вы должны оказаться более разговорчивы, так как я думал, Князь, что общество моей жены для вас, вероятно, слегка обременительно.
– Эх, господа, я привык к женщинам. Могу по правде сказать, что, какими я их нахожу, такими и воспринимаю. И я охотно угодил коллеге-бунтовщику.
– Но не думаю, Князь, что я когда-либо бунтовал. Наоборот, я везде приспосабливался к обычаям.
– Приспосабливались твои уста, но все это время твой мозг сочинял стихи, Юрген. А поэзия – бунт человека против бытия тем, кем он является.
– …И, кроме того, вы называете меня коллегой-бунтовщиком. Как возможно, чтобы Кощей, создавший все таким, какое оно есть, был бы бунтовщиком? Если в самом деле нет некоей власти выше даже Кощея. Мне бы очень хотелось, чтобы вы, сударь, мне это объяснили.
– Без сомнения. Но почему я должен тебе это объяснять, Юрген? – спросил черный господин.
– Может, и не должны, Князь! Но – немного возвращаясь назад – я не думаю, что вы угодили мне, утащив мою жену. В смысле, конечно же, мою первую жену.
– Как, Юрген, – воскликнул черный господин в крайнем изумлении, – ты намерен сказать, что хочешь вновь превратить свою жизнь в чуму?
– Этого я тоже не знаю, сударь. С ней, несомненно, было тяжко. С другой стороны, я привык, что она рядом. Скорее, я скучаю по ней – сейчас, когда я вновь пожилой человек. На самом деле я считаю, что все время скучал по Лизе.
Черный господин задумался.
– Что ж, мой друг, – наконец сказал он. – Ты – поэт с несомненными заслугами. Ты проявил многообещающий талант, который при подходящей обстановке можно было бы с толком развить. Повторяю, я – экономист; я терпеть не могу потерь, а ты всегда был способен быть только поэтом. Неприятность, – и Кощей понизил голос до впечатляющего шепота, – неприятность в том, что жена тебя не понимала. Она мешала твоему искусству. Да, итог таков: она препятствовала твоему духовному развитию, твоей инстинктивной потребности в самовыражении и всему прочему. Ты превосходно избавился от этой женщины, превратившей поэта в ростовщика. Если посмотреть на вопрос с другой стороны, нехорошо человеку жить одному. Но, мой друг, у меня есть для тебя жена.
– В общем, Князь, – сказал Юрген, – я готов отведать любой напиток.
Кощей взмахнул рукой, и в мгновение ока появилась прелестнейшая дама, какую Юрген когда-либо воображал.


Глава XLV
Вера Гиневры

На вид эта женщина была прекрасна: с ясными серыми глазами и маленьким улыбающимся ротиком; ни один мужчина не мог похвастаться, что видел более прекрасную женщину. И она любезно обратилась к Юргену, которому доставляло наслаждение разглядывать ее бледно-румяные щечки.
На ней было платье из шелка цвета пламени, а на шее ожерелье из червонного золота. И она сказала ему, словно незнакомцу, что она – королева Гиневра.
– А Ланселот в Гластонбери постригся в монахи, а Артур отправлен на Аваллон, – говорит она, – я же буду вашей женой, если вы меня возьмете замуж, Юрген.
И Юрген увидел, что Гиневра его ничуть не узнала и что даже его имя для нее бессмысленно. Причиной этому могло быть многое, но он отбросил нелестное объяснение, что она просто забыла о Юргене, из-за мысли, что Юрген, которого она знала, являлся повесой двадцати одного года. Тогда как сейчас он представлял собой степенного, умудренного опытом ростовщика.
И Юргену показалось, что он в действительности никогда не любил никого, кроме Гиневры, дочери Гогирвана Гора, и ростовщика это взволновало.
– Вновь вы заставляете меня думать о себе, как о боге, – говорит Юрген. – Госпожа Гиневра, если человек признал себя наместником Небес на земле, то лишь для того, чтобы посвятить свою жизнь служению вам, прославлению и защите вас и ваших лучезарных сестер. Вы красивы и хрупки, вы наполовину богиня, а наполовину дорогая безделица. Я услышал рыцарский зов, и струны моей души откликнулись на него. Однако по бесчисленным причинам я колеблюсь, брать ли вас в жены и признать ли себя вашим защитником, ответственным перед Небесами. По некоторым причинам я не всецело уверен, что я – наместник Небес здесь, на земле. Несомненно, Бог Небесный ничего мне об этом не сказал, но я не могу не подозревать, что Всемогущий выбрал бы более компетентного представителя.
– Так предписано, мессир Юрген. Юрген пожал плечами.
– Я тоже в промежутках между делами написал много красивых вещей. Очень часто мои стихи были настолько прекрасны, что я бы отдал все на свете в обмен на менее достоверные сведения, нежели авторская правда. О нет, сударыня, желание и знание так сильно зажали меня в тисках, что я не смею вас любить и по-прежнему ничего не могу с этим поделать!
Тут Юрген картинно заломил себе руки. Его улыбка не была веселой, и, казалось, он сожалел, что Гиневра его не вспомнила.
– Сударыня и королева, – говорит Юрген, – когда-то давным-давно существовал один мужчина, поклонявшийся всем женщинам. Для него они все до единой являлись святой, прелестно пугающей красотой. Он слагал звучные стихи в честь тайны и святости женщин. Затем одна светловолосая дочка графа, которую он любил такой любовью, мысль о которой ставит меня сейчас в тупик, показала ему, кто она такая и что на самом деле даже недостойна ненависти. Богиня стояла неприкрытая и во всем являла такую посредственность, какую он боялся обнаружить в себе. Это была неудача. Он начал подозревать, что женщины тоже похожи на своих родителей: не мудрее, не утонченнее, не безупречнее отца, родившего их. Сударыня и королева, для любого мужчины недостойно подозревать в этом всех женщин.
– Несомненно, такое поведение не подобает ни рыцарственному мужчине, ни подлинному поэту, – говорит королева Гиневра. – Однако глаза у вас полны слез.
– Ха, сударыня, – отвечает он. – Меня забавляет выплакивать по мертвому человеку глаза, когда-то принадлежавшие ему. Ибо он был славным парнем до тех пор, пока не отправился буйствовать по свету с гордостью молодости и во всеоружии боли. И он слагал песни для удовольствия королей, и фехтовал для удовольствия мужчин, и нашептывал комплименты для удовольствия женщин в местах, где был знаменит и где смело наступал, доставляя всем удовольствие в те прекрасные дни. Но, несмотря на весь свой смех, он не мог ни понять своих товарищей, ни полюбить их, ни обнаружить в сказанном или сделанном ими чего-то еще, кроме чрезвычайной глупости.
– Что ж, человеческая глупость в самом деле очень велика, мессир Юрген, и дела сего мира часто необъяснимы. И получается так, что человек может спастись одной лишь верой.
– Ох, но это тело потеряло общую искреннюю веру его товарищей в важность использования ими получаса, месяца или многих лет. И потому, что одна ветреница открыла ему глаза и те увидели слишком много, он потерял веру и в важность своих собственных поступков. Было мало времени, из которого прошлое могло бы быть сделано приемлемым, – по ту сторону зияющей непредсказуемой тьмы. А это все, что где-либо определенно существовало. Между тем ему были даны взаймы мозг, играющий идеями, и тело, изящно двигавшееся самыми легкими путями. Так что он никогда не был вам парой, милая Гиневра, поскольку у него не было достаточной веры вообще во что бы то ни было, даже в собственные выводы. Королева же Гиневра сказала:
– Тогда прощайте, Юрген, ибо именно я покидаю вас навсегда. Для тех, кто служил мне, я являюсь прелестным и превосходным шедевром Бога: в Карлионе, Нортгалисе и Жуаес-Гарде люди смотрели на меня с наслаждением, поскольку, как говорили, лицезреть меня значило понимать силу и доброту их Творца. Весьма красива была Изольда, и лицо Лунед искрилось, словно самоцвет; Моргана, Энио, Вивиана и проницательная Нимуя тоже прелестны; а привлекательность Эттарды восхищала смотревших на нее, словно величавая музыка; они, с достоинством разгуливающие по чертогу Артура, казались изящнейшими произведениями Небес до тех пор, пока на возвышение не поднималась королева, будто луна среди мерцающих звезд. Люди тогда подтверждали, что Бог, создавая Гиневру, трудился обеими руками. И именно я покидаю вас навсегда. Моя красота, говорили они, не человеческая бледность с румянцем, но явный знак могущества Небес. Приближаясь ко мне, люди думали о Боге, поскольку во мне, говорили они, воплощено Его великолепие. Желаемое мной ни правильно, ни неправильно: оно божественно. Именно это видели во мне рыцари. Что касается силы и доброты их великого Отца, кавалеры прежних времен осознавали, глядя на меня, залог этого и человеческую потребность быть достойным такого Отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38