Юрген же с презреньем сказал:
– Значит, справедливость – слово?
– О да, одно из самых употребимых. Английское «justice», испанское «justicia», итальянское «giustizia» – все они происходят от латинского «Justus». О да, в самом деле, но справедливость – одно из моих лучше всего связанных с другими и привязанных к другим слов, могу вас уверить.
– Ага, и к какому же вырожденному употреблению вы приговорили эту бедную, порабощенную, запуганную справедливость?
– Существует лишь одно разумное употребление этого слова, – спокойно сказал Магистр Филолог, – для любого, кто имеет дело со словами. Я объясню вам это, если вы зайдете ко мне с этого предательского сквозняка. Неизвестно, к чему может привести простуда.
Тут дверь за ними затворилась, и Анайтида осталась ждать снаружи с некоторой тревогой.
Вскоре Юрген вышел из этого скромного жилища и в замешательстве вернулся к Анайтиде. Юрген бросил на землю свой волшебный меч – заколдованный Калибур.
– Это, как я понимаю, Анайтида, старомодное оружие. Нет более сильного оружия, чем слово, и никакие доспехи не защитят от слов, и именно словами победил меня Магистр Филолог. Это вообще-то нечестно, но человек показал мне огромную книгу, в которой есть имена всего на свете, а справедливости среди них нет. Вместо этого, оказывается, справедливость – всего лишь обычное существительное, неопределенным образом обозначающее некое этическое понятие поведения, соответствующего обстоятельствам, будь то индивидуумы или целые сообщества. Это, заметь, всего лишь мнение грамматика.
– Но что он решил в отношении тебя, Юрген?
– Увы, милая Анайтида, он вывел, несмотря на все мое старание, слово «Jurgen» из слова «jargon», обозначающего беспорядочный щебет птиц при восходе солнца. Вот так безжалостно Магистр Филолог превратил меня в персонаж солярного мифа. Дело решенное: мы должны расстаться, моя дорогая.
Анайтида подняла с земли меч.
– Но он же ценен, поскольку человек, владеющий им, является самым могучим из воинов.
– Это всего лишь тростник, гнилой прутик, метла по сравнению с хитроумным оружием Магистра Филолога. Но храни его, если хочешь, моя милая, и вручи его следующему принцу-консорту. Мне стыдно возиться с этими игрушками, – сказал Юрген с отвращением. – И, кроме того, Магистр Филолог уверяет меня, что я достигну гораздо больших высот с помощью вот этого.
– Что это у тебя на куске пергамента?
– Тридцать два собственных слова Магистра Филолога, которые я у него выклянчил. Смотри, моя милая, он написал это заклинание для меня собственноручно. – И Юрген с выражением прочитал слова на пергаменте: «После смерти Адриана Пятого Педро Хулиани, который должен был быть назван Иоанном Двадцатым, по причине некоей ошибки, вкравшейся в вычисления, оказался возведенным на святейший престол в качестве Папы Римского Иоанна Двадцать Первого».
– И это все? – беспомощно спросила Анайтида.
– Ну да. И, разумеется, целых тридцати двух слов наверняка достаточно для самых придирчивых скептиков.
– Но разве это волшебство? Ты уверен, что это подлинное волшебство?
– Я узнал, что в словах всегда присутствует волшебство.
– Если ты спросишь мое мнение, Юрген, то я отвечу, что твое заклинание – вздор и им никогда нельзя будет хоть как-нибудь воспользоваться. Без хвастовства, милый, я в свое время имела дело с черной магией, но никогда не сталкивалась с подобными заклинаниями.
– Тем не менее, моя дорогая, это явно заклинание, иначе Магистр Филолог никогда бы не дал мне его.
– Но как ты им воспользуешься?
– Что ж, нужда покажет, – сказал Юрген и положил пергамент в карман блестящей рубахи. – Да, повторяю, словам всегда найдется применение, а здесь целых тридцать два подлинных слова самого Магистра Филолога, не говоря уже о четырех запятых и точке. О, с этим оружием я определенно уйду далеко.
– У нас, женщин, твердая вера в меч, – ответила Анайтида. – В любом случае, мы с тобой не можем оставаться на крыльце этого чудотворца бесконечно долго.
С этими словами Анайтида вложила Калибур в ножны и понесла его от скромного жилища чудотворца в свой прекрасный дворец посреди старого сумрачного леса. А впоследствии, как все знают, она отдала этот меч королю Артуру, который с его помощью поднялся до таких высот, что его назвали одним из Десяти Всемирных Героев. Так муж Гиневры завоевал себе вечную славу с помощью того предмета, который Юрген выбросил прочь.


Глава XXVI
В песочных часах Времени

– Ну и ну! – сказал Юрген, скинув с себя дурацкие, по его мнению, железяки и оставшись в своей удобной рубахе. – Вне сомнения, положение скверное. На Кокаине я вполне доволен жизнью, и нечестно, что меня вот так выгоняют. Все же благоразумный человек где угодно устроится с удобствами. Но куда же, ты полагаешь, мне следует отправиться?
– В любой край по своему выбору, мой милый, – нежно сказала Анайтида. – По крайней мере, это я могу для тебя устроить. А истолкованием твоей легенды можно заняться впоследствии.
– Но я устал от всех стран, которые видел, милая Анайтида, а в свое время я посетил почти все земли, известные людям.
– Это тоже можно устроить, и ты можешь отправиться в одну из стран, о которых люди только мечтают. На самом деле существует большое количество таких царств, которые ни один человек не посещал, разве что во сне, поэтому у тебя широкий выбор.
– Но как мне выбрать, если я не видел этих стран? Несправедливо заставлять меня делать это.
– Что ж, я покажу их тебе, – ответила Анайтида.
Тут они вдвоем отправились в маленькую синюю комнату, стены которой были украшены расположенными в беспорядке золотыми звездами. В комнате совершенно ничего не было, за исключением песочных часов высотой в два человеческих роста.
– Это личные часы Времени, – сказала Анайтида, – которые хранятся у меня, когда Время спит.
Анайтида отворила хрустальную дверцу, находящуюся в нижней половине часов, как раз над уровнем песка. Кончиками пальцев она дотронулась до песка, лежащего в часах Времени, и начертала на нем равносторонний треугольник – она, которая была странным образом одарена и извращена. Потом она начертала другую подобную фигуру так, что вершина ее оказалась внутри первого треугольника. Песок начал тлеть, а в верхнюю часть часов стали подниматься пары, и Юрген увидел, что весь песок в часах Времени зажегся посредством магии, порожденной соприкосновением этих двух треугольников. А в парах образовалась картина.
– Вижу землю с лесами и реками, Анайтида. Очень старый человек в короне спит под ясенем, охраняемый стражем, у которого рук больше, чем у Шинджешеда.
– Это Атлантида и спящее древнее Время – Время, которому принадлежат эти часы, – а на страже, стоит Бриарей.
– Время спит совершенно обнаженным, Анайтида, и, хотя это деликатный предмет для разговора, я замечаю, что с ним случилось нечто плачевное.
– Бог Времени больше никого не породит, Юрген, покуда же он повторяет снова и снова старые события и изменяет имена древних вещей, убеждая себя, что у него появляются новые игрушки. В действительности, нет более скучного и утомительного старого дурня, могу тебя уверить. Но Атлантида является лишь западной провинцией Кокаина. Теперь смотри дальше, Юрген!
– Теперь я вижу цветущую равнину и три крутых холма, а на каждом холме стоит замок. Там леса с малиновой листвой; птицы с белыми грудками и пурпурными головками едят гроздья золотых ягод, растущих повсюду; а люди ходят в зеленых одеждах с золотыми цепями на шеях и широкими золотыми браслетами на руках, и у этих людей невозмутимые лица.
– Это Инислоха, а на юге – Инис-Далеб, а на севере – Инис-Эркандра. И там вечно слышна сладчайшая музыка, даже если мы слушаем лишь птиц Рианнон, и там лучшее вино, а наслаждение – обычное дело. Туда не проникает ничто тяжелое или грубое, никакое горе, никакие беды или болезни, ни старость, ни смерть, ибо это Страна Женщин, край многоцветного гостеприимства.
– Что ж, тогда она не отличается от Кокаина. И ни в какое царство, где удовольствия бесконечны, не рискну я вновь отправиться по доброй воле, так как нахожу, что не получаю удовлетворения от наслаждений.
Затем Анайтида показала ему Огигию, Трифему, Сударсану, Счастливые Острова, Ээю, Каер-Ис, Инваллиду, Геспериды, Меропиду, Планасию, Уттару, Аваллон, Тир-нам-Бео, Фелему и множество других стран, в которые желали попасть люди. И Юрген горько застонал.
– Мне стыдно за своих собратьев, – говорит он. – Получается, что их представление о счастье соответствует разукрашенному борделю. Не думаю, что как уважающий себя молодой принц я захотел бы поселиться в подобном земном рае, ибо, если бы не было другого выбора, я всегда бы ожидал вмешательства правоохранительных органов.
– Тогда остается лишь одно царство, которое я тебе еще не показала отчасти потому, что это глухое местечко, а отчасти потому, что по одной причине личного характера я не помогу тебе туда попасть. Это Левка, где правит царица Елена, и Левку ты сейчас увидишь.
– Но Левка похожа на любой другой край осенью и, кажется, благоразумно лишена фантастических зверей и чрезмерно вытянутых цветов, которые делают любой другой рай выглядящим достаточно по-детски. Что ж, в Левке есть привлекательная простота. Я мог бы примириться с Левкой, если б местные обычаи доставляли мне беспокойства в разумных пределах.
– Беспокойств ты получишь сполна. Ибо ни у одного мужчины сердце не остается в покое после того, как он хоть раз посмотрит на царицу Елену. По этой причине, Юрген, я не помогу тебе добраться до Левки. На Левке, увидев царицу Елену, ты меня забудешь.
– Какой же вздор ты несешь, моя дорогая! Держу пари, она тебе и в подметки не годится.
– Увидишь сам! – с грустью сказала Анайтида.
Тут в клубящихся парах появилось мерцающее и колеблющееся сверкание самых прелестных цветов земли и неба. Оно вскоре упорядочилось, и Юрген увидел в часах перед собой ту юную Доротею, которая еще не стала женой гетмана Михаила. Долго и тоскливо смотрел он на нее, и его глаза наполнились беспричинными слезами, и какое-то время он не мог вымолвить ни слова.
Потом Юрген зевнул и сказал:
– Определенно, это не та Елена, которая славилась своей красотой.
– Уверяю тебя, та, – сказала Анайтида. – И именно она правит на Левке, куда я не намерена тебя отпускать.
– Но, моя дорогая! Это же нелепо. На эту девушку, так или иначе, особо не засмотришься. Полагаю, она действительно не уродина, если уж кто-то восхищается такими блеклыми блондинками. Но называть ее красавицей не лезет ни в какие ворота. И против этого я возражаю из чувства справедливости.
– Ты так действительно думаешь? – спросила Анайтида, просветлев.
– Несомненно. Неужели ты не помнишь, что Кальпурний Басе говорил обо всех блондинках?
– Нет, не знаю. Что же он сказал, милый?
– Я лишь испортил бы великолепный пассаж, неточно процитировав его по памяти. Но Басе совершенно прав, и его мнение совпадает с моим в мельчайших деталях. И, если это лучшее, что может предложить Левка, я от души соглашусь с тобой, и мне лучше отправиться в какую-нибудь другую страну.
– Полагаю, ты уже положил глаз на ту или иную распутницу.
– Моя любовь, девушки на Гесперидах поразительно похожи на тебя, а волосы даже чудеснее твоих. А та девушка Айгла, которую мы видели в Тир-нам-Бео, тоже весьма напоминает тебя, за исключением того, что, по-моему, фигура у нее получше. И я считаю, что в любой из этих стран я мог бы через некоторое время стать вполне счастлив. Поскольку я должен с тобою расстаться, – нежно сказал Юрген, – из справедливости к самому себе я намерен найти спутницу, насколько только это возможно, похожую на тебя. Понимаешь, сначала я могу делать вид, что это ты. А потом, когда полюблю ее ради нее самой, ты постепенно уйдешь у меня из головы, и это не вызовет у меня невыносимой тоски.
Анайтида не была этим польщена.
– Так ты уже жаждешь этих потаскух! И думаешь, что они выглядят лучше меня! И ты говоришь мне это прямо в лицо!
– Моя дорогая, ты не можешь отрицать, что мы были женаты целых три месяца. И никто не может сохранять безрассудную страсть к какой угодно женщине так долго, несмотря на то что ему ни в чем не отказывали. Страсть – главным образом предмет любопытства, а оба этих чувства умирают, насытившись.
– Юрген, – осуждающе сказала Анайтида, – ты мне в чем-то лжешь. Я вижу это по глазам.
– Нельзя обмануть женскую интуицию. Да, я говорил не совсем честно, когда притворялся, что мне все равно куда отправляться – на Геспериды или в Тир-нам-Бео. В этом я не прав, извини меня. Я думал, что показным безразличием смогу тебя укротить. Но ты видела меня насквозь и весьма справедливо рассердилась. Так что я открываю карты и больше не буду ходить вокруг да около. Я люблю Айглу, дочь Кормака, и кто может меня винить? Видела ли ты когда-нибудь в жизни более соблазнительную фигуру, Анайтида? Я уж точно нет. Кроме того, я заметил… но это неважно! Все же я не мог этого не увидеть. А потом такие глаза! Два маяка, освещающие мне путь к утешению моего далеко не незначительного сожаления по поводу разлуки с тобой, моя дорогая. О да, конечно же, я выбираю Тир-нам-Бео.
– Куда ты отправишься, мой милый друг, выбираю я, а не ты. И ты отправляешься на Левку.
– Любовь моя, будь же благоразумна! Мы вдвоем согласились, что Левка нисколечко не подходит мне. На Левке даже нет привлекательных женщин.
– Неужели у тебя нет других чувств, кроме любви к книгам?! По этой причине я и посылаю тебя на Левку.
И, сказав это, Анайтида распространила сильнейшие чары, ускорившие наступление Равноденствия. Колдуя, она немного всплакнула, ибо любила Юргена.
А Юрген, как мог, сохранял обиженное и сердитое выражение лица, потому что при виде царицы Елены, так походившей на юную Доротею ла Желанэ, его перестала волновать королева Анайтида, и ее развлечения, и все остальное на свете, кроме одной царицы – наслаждения богов и людей. Но Юрген уже научился тому, что Анайтида требует к себе чуткого отношения.
«Ради нее же самой, – так он это выразил, – и из простой справедливости ко множеству восхитительных качеств, которыми она обладает».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38