https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/dlya_vanny/s-dushem/s-dlinnym-izlivom/
недовольство женским положением, признание его ущербным; отвращение желающих обрести женское тело от их стремления"[56].
А однажды, чтобы убедить сомневающихся в правоте своего тезиса о том, что всякая женщина не более чем скверна, Будда провоцирует свою собственную мать (в том перевоплощении) на убийство его самого[57]… В другом перевоплощении – будучи царем Бенареса, Будда послал своего придворного плута сокрушить добродетель жены жреца, которая хранила верность мужу, – конечно же, ради подтверждения своей спасительной проповеди: “женщин нельзя удержать от соблазна”[58]. Кто в состоянии представить, чтобы подобные легенды слагались вокруг имени Христа?
И, кстати, почему Христос, по словам буддистов, якобы учившийся буддизму в Тибете и Индии, первое чудо совершил на брачном пире? Почему он умножил радость собравшихся, умножив вино? Почему не предложил помедитировать на тему об изгрызанном трупе невесты?[59]
Так что мне представляется, что попытка Е. Рерих обличить христианство за счет женолюбивого буддизма не отличается уважением к историческим реалиям.
– А почему Вы думаете, что у христиан такая педагика не переходит в догматику?
– Потому что помню о том, что именно Деву Церковь превознесла выше "Херувим и Серафим".
– Но все же сам мужской характер церковной средневековой литературы, о котором Вы сказали, разве не свидетельствует о дискриминации и отлучении женщин от культуры и образования?
– Видите ли, этот факт не был никак юридически оформлен. Речь идет о вкусах, а не о репрессиях. Если сегодня есть спрос на книги Акунина и нет массового запроса на Тредьяковского – это еще не означает дискриминации или гонения на допушкинскую русскую литературу. О том, что запрета на женское литературное творчество не было, свидетельствует хотя бы то, что Церковь приняла в свое Богослужение Рождества и Страстной Седмицы песнопения, написанные в IX веке монахиней Кассией (и, кстати, отнюдь не анонимные, но подписанные ее, то есть женским именем)[60].
Кстати, с этой Кассией произошел замечательный случай. В 830 году византийский император Феофил выбирал себе невесту. 11 прекраснейших знатных дев были представлены ему. Феофил вошел в зал, держа в руках золотое яблоко, которое он должен был вручить своей избраннице. Подойдя к Кассии, он сказал: "От жены произошло все злое" (намекая на грехопадение Евы). Кассия же быстро отмела богословские инсинуации императора и ответила Феофилу: "От жены же произошло все лучшее" (имея в виду рождество Христа от Марии). Тут император здраво рассудил, что с такой женой править будет скорее не он, а она. В итоге яблоко было подано Феодоре, которая, стала императрицей. Кассии же не оставалось другой дороги, как в монастырь… Такова легенда[61]. А Феофил и в самом деле кончил плохо: он стал еретиком, уничтожавшим иконы.
А что касается "отлучения от образования"… Знаете, я недавно купил одну милую дореволюционную хрестоматию по Средневековью. В ней приводится германский закон 1225 года, регламентирующий раздел имущества при разводе супругов: "жене идут все овцы, гуси, лари, пряжа, постели, перины, подушки, кольца, убрусы, псалтири и всякие божественные книги, обычно читаемые женщинами, сундуки, ковры, мягкие сиденья, занавески…". Составители этой хрестоматии обычно приводят только тексты – безо всяких комментариев. И только к этому месту они сочли необходимым сделать пояснение: "В средние века женщины, в общем, грамотнее мужчин"[62].
Впрочем, не менее удивительно само наличие такого закона: современная католическая Церковь развод в принципе не допускает, а в прежние столетия ее позиция была помягче: в Риме развод был разрешен еще в 9 веке; в Византии античная практика, разрешающая разводы, была упразднена к 8 веку…[63]
– А как же знаменитые слова Апостола: «жены ваши в церквах да молчат; ибо не позволено им говорить, а быть в подчинении, как и закон говорит. Если же хотят чему научиться, пусть спрашивают о том дома у мужей своих; ибо неприлично жене говорить в церкви» (1 Кор. 14,34–35)?
– Во-первых, апостол говорит о Богослужебных собраниях, а не о всей церковной жизни (а вне Литургии голос женщин всегда звучал и слушался в Православии: вспомним советы древней подвижницы матушки Синклитикии).
Во-вторых, не будем забывать, что это слова именно Павла. Вроде бы если апостол нечто сказал – для христиан все должно быть ясно: следуй апостольскому завету. Но все не так просто – ибо этот апостол так говорил о принципе своей проповеди: "с иудеями я как иудей, с эллинами – как эллин". Это означает, что в его проповеди есть момент педагогического приспособления, нежелания по мелочам нарушать социальные нормы той среды, к которой он обращался. Он прекрасно умел отличать субботу от человека, умел человека ставить выше субботы, а субботу чтить за то, что ее почитание возвышает самого человека. Мало отличить главное от второстепенного – надо уметь ценить "второстепенное" ради того главного, что через него проступает. Павел, например, учил, что ветхозаветное обрезание уже не имеет религиозного смысла[64]. Но когда он своего ученика, грека Тимофея посылал на проповедь, он все же обрезал его – иначе круг проповеди Тимофея слишком сузился бы. Евреи не стали бы внимать проповеди необрезанного грека, толкующего их Писания…[65]
Разве мы следуем этому примеру апостола? Подвергаются ли сегодня обрезанию наши монахи, отправляемые на служение в нашу миссию в Иерусалим?
Так, может, и слова апостола свободы об ограничениях для женщин были уступкой внешним нравам, попыткой "не дать повода ищущим повода" (2 Кор.11,12)? Христианство и так начало свой путь как маргинальная секта: ее проповедовали презренные рабы и не менее презренные (в глазах имперских элит) евреи. Если бы апостольская проповедь шла через женские уста, то появился бы дополнительный и не–необходимый социально–психологический барьер на пути Церкви к Вселенскости.
Во всяком слчае последующая история Церкви показала, что Церкви приходится считаться с теми социальными условностями, которые она сама одобрять не может, но учитывать должна.
Например, в Индии даже католикам пришлось строить разные храмы для христиан из разных каст и уже во всяком случае служить для них разные мессы, чтобы из одной чаши не причащать кшатриев и неприкасаемых. И в российских тюрьмах – та же проблема. На исповеди заключенный говорит священнику: "я рад бы причаститься, но вы ведь причащаете и наших “опущенных”, а по нашим воровским понятиям, если я ем и общаюсь с ними, я сам становлюсь как они – и тогда и меня опустят"… Так что порой приходится служить отдельные службы для разных тюремных каст. Но из этого не следует, что сама Церковь проповедует кастовые различия.
Так придавал ли сам апостол Павел своему совету о молчании жен характер ситуационно–педагогический, то есть преходящий, или же он видел в нем вечную норму церковной жизни? То, что апостол в обоснование своего совета ссылается на требования "приличия" и еврейского "закона", склоняет скорее к первому варианту.
А вообще это очень интересный пример того, как меняется церковная жизнь. Слова апостола Павла, запрещающие женщине возвышать глас свой в церковном собрании, понимались как внутрицерковная заповедь в течение девятнадцати столетий. Понимались настолько жестко, что женщины не могли даже петь в церковном хоре. Знаменитые Блоковские строки – "девушка пела в церковном хоре…" – это свидетельство об уже начавшихся переменах: к концу XIX века ситуация начала меняться. Женские голоса сменили мальчиков в церковных хорах. Поначалу – "де факто". Затем уже всерьез (кажется, Чесноков стал первым композитором, который стал писать специально для женских голосов в церковных хорах).
После революции, когда мужчины ушли из храмов, женщины стали исполнять прежде чисто мужские послушания церковных чтецов[66] и даже алтарников.
Особняком стоит дата 1971 года. В этот год впервые в истории Церкви делегатами Поместного Собора стали женщины (даже на архидемократическом Соборе 1917–1918 годов женщин, в том числе и игумений, не было). Участвовали женщины и в работе Поместного Собора 1990 года, избравшего Патриарха Алексия II.
В 90–е годы пришла пора религиозной свободы – и отнюдь не всё вернулось "на круги своя". Женщины стали проповедовать: писать статьи и книги, издавать и редактировать богословские журналы, вести уроки Закона Божия в церковных и светских школах, богословия в светских университетах (в XIX веке законоучитель это только батюшка)[67]. В Тихоновском Богословском институте даже литургику – науку о богослужении – преподает женщина (М. С. Красовицкая)! И там же уже прошло несколько успешных защит богословских диссертаций женщинами.
В современной же культуре наконец–то зазвучали те голоса, которые принадлежали прежде "молчащему большинству". В Церкви зазвучал голос женщин. Православная женская богословская мысль рождается только на наших глазах.
И я рад, что именно монастырь, причем укорененный в древнейшей и славнейший обители Руси – московское подворье Троице–Сергиевой Лавры издает богословские труды женщин (Олеси Николаевой и Ирины Силуяновой).
Я рад этому парадоксу: именно монахи дают возможность зазвучать в Церкви голосу женщин.
Вспомним еще имена серьезнейшего московского философа Пиамы Гайденко и петербургской писательницы и философа Татьяны Горичевой – и станет ясно, что в России оказалось возможным появление женской православной мысли, не вырождающейся при этом в крикливый и натужно–диссидентский "феминизм".
Для меня это пример нормального церковного развития. Так меняется растущее дерево: без громких деклараций, без искусственного "перспективного планирования". Живое растет просто – "само собой".
Впрочем, одну перемену я считаю желательной в нашей церковной молитве. В женских монастырях в богослужебные тексты внесены понятные и естественные коррективы: моление возносится не "братьях святыя обители сея", а о "сестрах". Вот именно это последнее слово мне и хотелось бы почаще слышать в храме – не в качестве замены "братьев", а как дополнение. Скажем, в прошении – "Еще молимся о всех преждепочивших отцех и братиях, зде лежащих, и повсюду православных" добавление "и сестрах" было бы нелишним.
На третьем же аргументе, позволяющем полагать, что слова Апостола не относятся к проповедническим опытам современных женщин, стоит остановиться подробнее.
В этом месте своего послания апостол призывает коринфян не увлекаться мистическими экспериментами. С точки зрения апостола не следует поощрять в себе стремление к "глоссолалии", то есть говорению на "незнакомых языках". В общем – это текст, мягко, но ясно направленный против мистического экстремизма, подобного тому, что встречается у современных "пятидесятников" и "харизматов". "Если вся церковь сойдется вместе, и все станут говорить незнакомыми языками, и войдут к вам незнающие или неверующие: то не скажут ли вам, что вы беснуетесь?" (1 Кор. 14,23). Затем апостол советует не говорить в собрании нескольким людям одновременно – "потому что Бог не есть Бог неустройства, но мира" (33). И затем – "жены ваши в церквах да молчат" (34). И вывод: "все должно быть благопристойно и чинно" (40).
Мы видим, что совет о молчании жен прозвучал в послании к общине, чьи собрания проходили довольно бурно. Эта община была легка на расколы, на внутренние распри. Не умела она еще и отличать подлинно христианского учения от подделок. Прикоснувшись к чему–то необычайному, она легко впадала в надменность и гордость. Поэтому апостол в посланиях к коринфянам напоминал им, что путь любви выше, чем путь гностического "знания", дар любви важнее дара "языков", жизнь в любовном единении важнее школьных споров по поводу того, чей учитель "выше".
Теперь представим себе, какой была роль новообращенных (а иных тогда просто не было) женщин в жизни такой общины. Эмоциональные, легковерные, они восторженно восприняли весть о том, что вера в Евангелие освобождает их от тягот иудейского закона. Недавно безмолвные – они стремились утвердиться в своем новом качестве, торопясь оповестить всех окружающих о своих духовных переживаниях.
Сегодня мы видим, что в тех сектах, что возвещают непосредственные и регулярные "контакты с Духом", ведущую роль играют именно женщины. Елена Блаватская, Елена Рерих, Алиса Бейли, Елена Писарева, Мария Дэви Христос из "Белого Братства", Ольга Асауляк, Людмила Шапошникова, Наталья Бондарчук… В тех оккультно–гностических кружках, которые стояли на границе церковного христианства и язычества, также возвещались идеи и духовные опыты, быстрее пленявшие именно женское сознание. В Коринфе, где христиане еще не научились отличать гностические подделки от апостольской веры, голос женщин, видевших себя в роли "пророчиц", был слишком громок.
Не входя в обсуждение доброкачественноcти каждого из "голосов" и "пророчеств", апостол Павел призывает сдерживать этот энтузиазм. Его голос – голос трезвого пастыря среди внезапно опьяневших. Никому не вынося строгого и жесткого приговора (чтобы не спровоцировать ответного бунта), он призывает не прикипать сердцем к этим экзотическим состояниям. В таком – кричащем, многоголосом, мистически впечатлительном собрании – жена да молчит. Хочет говорить? – Пусть она это делает в спокойной, трезвой обстановке у себя дома.
Не против женщин текст апостола Павла. И не в защиту полового сегрегационизма. Это просто текст в защиту трезвости и рассудительности. Разве не разум велит нам ставить любовь выше экзотических мистических дерзаний: "если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я медь звенящая. Если имею дар пророчества и знаю все тайны, а не имею любви: то я ничто" (1 Кор. 13,1–2)? "Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится" (8).
Так вот – если бы Олеся Николаева, Ирина Силуянова, Татьяна Горичева и Пиама Гайденко вскрикивали на "иных языках", если бы они цеплялись ко всем встречным с предложением немедленно выслушать переданное им прошлой ночью "откровение", если бы они считали себя наделенными некиим эзотерическим "знанием", если бы они ощущали себя проводницами некиих "пророчеств" – то к ним с самой жесткой интонацией надо было бы обратить слова Апостола:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
А однажды, чтобы убедить сомневающихся в правоте своего тезиса о том, что всякая женщина не более чем скверна, Будда провоцирует свою собственную мать (в том перевоплощении) на убийство его самого[57]… В другом перевоплощении – будучи царем Бенареса, Будда послал своего придворного плута сокрушить добродетель жены жреца, которая хранила верность мужу, – конечно же, ради подтверждения своей спасительной проповеди: “женщин нельзя удержать от соблазна”[58]. Кто в состоянии представить, чтобы подобные легенды слагались вокруг имени Христа?
И, кстати, почему Христос, по словам буддистов, якобы учившийся буддизму в Тибете и Индии, первое чудо совершил на брачном пире? Почему он умножил радость собравшихся, умножив вино? Почему не предложил помедитировать на тему об изгрызанном трупе невесты?[59]
Так что мне представляется, что попытка Е. Рерих обличить христианство за счет женолюбивого буддизма не отличается уважением к историческим реалиям.
– А почему Вы думаете, что у христиан такая педагика не переходит в догматику?
– Потому что помню о том, что именно Деву Церковь превознесла выше "Херувим и Серафим".
– Но все же сам мужской характер церковной средневековой литературы, о котором Вы сказали, разве не свидетельствует о дискриминации и отлучении женщин от культуры и образования?
– Видите ли, этот факт не был никак юридически оформлен. Речь идет о вкусах, а не о репрессиях. Если сегодня есть спрос на книги Акунина и нет массового запроса на Тредьяковского – это еще не означает дискриминации или гонения на допушкинскую русскую литературу. О том, что запрета на женское литературное творчество не было, свидетельствует хотя бы то, что Церковь приняла в свое Богослужение Рождества и Страстной Седмицы песнопения, написанные в IX веке монахиней Кассией (и, кстати, отнюдь не анонимные, но подписанные ее, то есть женским именем)[60].
Кстати, с этой Кассией произошел замечательный случай. В 830 году византийский император Феофил выбирал себе невесту. 11 прекраснейших знатных дев были представлены ему. Феофил вошел в зал, держа в руках золотое яблоко, которое он должен был вручить своей избраннице. Подойдя к Кассии, он сказал: "От жены произошло все злое" (намекая на грехопадение Евы). Кассия же быстро отмела богословские инсинуации императора и ответила Феофилу: "От жены же произошло все лучшее" (имея в виду рождество Христа от Марии). Тут император здраво рассудил, что с такой женой править будет скорее не он, а она. В итоге яблоко было подано Феодоре, которая, стала императрицей. Кассии же не оставалось другой дороги, как в монастырь… Такова легенда[61]. А Феофил и в самом деле кончил плохо: он стал еретиком, уничтожавшим иконы.
А что касается "отлучения от образования"… Знаете, я недавно купил одну милую дореволюционную хрестоматию по Средневековью. В ней приводится германский закон 1225 года, регламентирующий раздел имущества при разводе супругов: "жене идут все овцы, гуси, лари, пряжа, постели, перины, подушки, кольца, убрусы, псалтири и всякие божественные книги, обычно читаемые женщинами, сундуки, ковры, мягкие сиденья, занавески…". Составители этой хрестоматии обычно приводят только тексты – безо всяких комментариев. И только к этому месту они сочли необходимым сделать пояснение: "В средние века женщины, в общем, грамотнее мужчин"[62].
Впрочем, не менее удивительно само наличие такого закона: современная католическая Церковь развод в принципе не допускает, а в прежние столетия ее позиция была помягче: в Риме развод был разрешен еще в 9 веке; в Византии античная практика, разрешающая разводы, была упразднена к 8 веку…[63]
– А как же знаменитые слова Апостола: «жены ваши в церквах да молчат; ибо не позволено им говорить, а быть в подчинении, как и закон говорит. Если же хотят чему научиться, пусть спрашивают о том дома у мужей своих; ибо неприлично жене говорить в церкви» (1 Кор. 14,34–35)?
– Во-первых, апостол говорит о Богослужебных собраниях, а не о всей церковной жизни (а вне Литургии голос женщин всегда звучал и слушался в Православии: вспомним советы древней подвижницы матушки Синклитикии).
Во-вторых, не будем забывать, что это слова именно Павла. Вроде бы если апостол нечто сказал – для христиан все должно быть ясно: следуй апостольскому завету. Но все не так просто – ибо этот апостол так говорил о принципе своей проповеди: "с иудеями я как иудей, с эллинами – как эллин". Это означает, что в его проповеди есть момент педагогического приспособления, нежелания по мелочам нарушать социальные нормы той среды, к которой он обращался. Он прекрасно умел отличать субботу от человека, умел человека ставить выше субботы, а субботу чтить за то, что ее почитание возвышает самого человека. Мало отличить главное от второстепенного – надо уметь ценить "второстепенное" ради того главного, что через него проступает. Павел, например, учил, что ветхозаветное обрезание уже не имеет религиозного смысла[64]. Но когда он своего ученика, грека Тимофея посылал на проповедь, он все же обрезал его – иначе круг проповеди Тимофея слишком сузился бы. Евреи не стали бы внимать проповеди необрезанного грека, толкующего их Писания…[65]
Разве мы следуем этому примеру апостола? Подвергаются ли сегодня обрезанию наши монахи, отправляемые на служение в нашу миссию в Иерусалим?
Так, может, и слова апостола свободы об ограничениях для женщин были уступкой внешним нравам, попыткой "не дать повода ищущим повода" (2 Кор.11,12)? Христианство и так начало свой путь как маргинальная секта: ее проповедовали презренные рабы и не менее презренные (в глазах имперских элит) евреи. Если бы апостольская проповедь шла через женские уста, то появился бы дополнительный и не–необходимый социально–психологический барьер на пути Церкви к Вселенскости.
Во всяком слчае последующая история Церкви показала, что Церкви приходится считаться с теми социальными условностями, которые она сама одобрять не может, но учитывать должна.
Например, в Индии даже католикам пришлось строить разные храмы для христиан из разных каст и уже во всяком случае служить для них разные мессы, чтобы из одной чаши не причащать кшатриев и неприкасаемых. И в российских тюрьмах – та же проблема. На исповеди заключенный говорит священнику: "я рад бы причаститься, но вы ведь причащаете и наших “опущенных”, а по нашим воровским понятиям, если я ем и общаюсь с ними, я сам становлюсь как они – и тогда и меня опустят"… Так что порой приходится служить отдельные службы для разных тюремных каст. Но из этого не следует, что сама Церковь проповедует кастовые различия.
Так придавал ли сам апостол Павел своему совету о молчании жен характер ситуационно–педагогический, то есть преходящий, или же он видел в нем вечную норму церковной жизни? То, что апостол в обоснование своего совета ссылается на требования "приличия" и еврейского "закона", склоняет скорее к первому варианту.
А вообще это очень интересный пример того, как меняется церковная жизнь. Слова апостола Павла, запрещающие женщине возвышать глас свой в церковном собрании, понимались как внутрицерковная заповедь в течение девятнадцати столетий. Понимались настолько жестко, что женщины не могли даже петь в церковном хоре. Знаменитые Блоковские строки – "девушка пела в церковном хоре…" – это свидетельство об уже начавшихся переменах: к концу XIX века ситуация начала меняться. Женские голоса сменили мальчиков в церковных хорах. Поначалу – "де факто". Затем уже всерьез (кажется, Чесноков стал первым композитором, который стал писать специально для женских голосов в церковных хорах).
После революции, когда мужчины ушли из храмов, женщины стали исполнять прежде чисто мужские послушания церковных чтецов[66] и даже алтарников.
Особняком стоит дата 1971 года. В этот год впервые в истории Церкви делегатами Поместного Собора стали женщины (даже на архидемократическом Соборе 1917–1918 годов женщин, в том числе и игумений, не было). Участвовали женщины и в работе Поместного Собора 1990 года, избравшего Патриарха Алексия II.
В 90–е годы пришла пора религиозной свободы – и отнюдь не всё вернулось "на круги своя". Женщины стали проповедовать: писать статьи и книги, издавать и редактировать богословские журналы, вести уроки Закона Божия в церковных и светских школах, богословия в светских университетах (в XIX веке законоучитель это только батюшка)[67]. В Тихоновском Богословском институте даже литургику – науку о богослужении – преподает женщина (М. С. Красовицкая)! И там же уже прошло несколько успешных защит богословских диссертаций женщинами.
В современной же культуре наконец–то зазвучали те голоса, которые принадлежали прежде "молчащему большинству". В Церкви зазвучал голос женщин. Православная женская богословская мысль рождается только на наших глазах.
И я рад, что именно монастырь, причем укорененный в древнейшей и славнейший обители Руси – московское подворье Троице–Сергиевой Лавры издает богословские труды женщин (Олеси Николаевой и Ирины Силуяновой).
Я рад этому парадоксу: именно монахи дают возможность зазвучать в Церкви голосу женщин.
Вспомним еще имена серьезнейшего московского философа Пиамы Гайденко и петербургской писательницы и философа Татьяны Горичевой – и станет ясно, что в России оказалось возможным появление женской православной мысли, не вырождающейся при этом в крикливый и натужно–диссидентский "феминизм".
Для меня это пример нормального церковного развития. Так меняется растущее дерево: без громких деклараций, без искусственного "перспективного планирования". Живое растет просто – "само собой".
Впрочем, одну перемену я считаю желательной в нашей церковной молитве. В женских монастырях в богослужебные тексты внесены понятные и естественные коррективы: моление возносится не "братьях святыя обители сея", а о "сестрах". Вот именно это последнее слово мне и хотелось бы почаще слышать в храме – не в качестве замены "братьев", а как дополнение. Скажем, в прошении – "Еще молимся о всех преждепочивших отцех и братиях, зде лежащих, и повсюду православных" добавление "и сестрах" было бы нелишним.
На третьем же аргументе, позволяющем полагать, что слова Апостола не относятся к проповедническим опытам современных женщин, стоит остановиться подробнее.
В этом месте своего послания апостол призывает коринфян не увлекаться мистическими экспериментами. С точки зрения апостола не следует поощрять в себе стремление к "глоссолалии", то есть говорению на "незнакомых языках". В общем – это текст, мягко, но ясно направленный против мистического экстремизма, подобного тому, что встречается у современных "пятидесятников" и "харизматов". "Если вся церковь сойдется вместе, и все станут говорить незнакомыми языками, и войдут к вам незнающие или неверующие: то не скажут ли вам, что вы беснуетесь?" (1 Кор. 14,23). Затем апостол советует не говорить в собрании нескольким людям одновременно – "потому что Бог не есть Бог неустройства, но мира" (33). И затем – "жены ваши в церквах да молчат" (34). И вывод: "все должно быть благопристойно и чинно" (40).
Мы видим, что совет о молчании жен прозвучал в послании к общине, чьи собрания проходили довольно бурно. Эта община была легка на расколы, на внутренние распри. Не умела она еще и отличать подлинно христианского учения от подделок. Прикоснувшись к чему–то необычайному, она легко впадала в надменность и гордость. Поэтому апостол в посланиях к коринфянам напоминал им, что путь любви выше, чем путь гностического "знания", дар любви важнее дара "языков", жизнь в любовном единении важнее школьных споров по поводу того, чей учитель "выше".
Теперь представим себе, какой была роль новообращенных (а иных тогда просто не было) женщин в жизни такой общины. Эмоциональные, легковерные, они восторженно восприняли весть о том, что вера в Евангелие освобождает их от тягот иудейского закона. Недавно безмолвные – они стремились утвердиться в своем новом качестве, торопясь оповестить всех окружающих о своих духовных переживаниях.
Сегодня мы видим, что в тех сектах, что возвещают непосредственные и регулярные "контакты с Духом", ведущую роль играют именно женщины. Елена Блаватская, Елена Рерих, Алиса Бейли, Елена Писарева, Мария Дэви Христос из "Белого Братства", Ольга Асауляк, Людмила Шапошникова, Наталья Бондарчук… В тех оккультно–гностических кружках, которые стояли на границе церковного христианства и язычества, также возвещались идеи и духовные опыты, быстрее пленявшие именно женское сознание. В Коринфе, где христиане еще не научились отличать гностические подделки от апостольской веры, голос женщин, видевших себя в роли "пророчиц", был слишком громок.
Не входя в обсуждение доброкачественноcти каждого из "голосов" и "пророчеств", апостол Павел призывает сдерживать этот энтузиазм. Его голос – голос трезвого пастыря среди внезапно опьяневших. Никому не вынося строгого и жесткого приговора (чтобы не спровоцировать ответного бунта), он призывает не прикипать сердцем к этим экзотическим состояниям. В таком – кричащем, многоголосом, мистически впечатлительном собрании – жена да молчит. Хочет говорить? – Пусть она это делает в спокойной, трезвой обстановке у себя дома.
Не против женщин текст апостола Павла. И не в защиту полового сегрегационизма. Это просто текст в защиту трезвости и рассудительности. Разве не разум велит нам ставить любовь выше экзотических мистических дерзаний: "если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я медь звенящая. Если имею дар пророчества и знаю все тайны, а не имею любви: то я ничто" (1 Кор. 13,1–2)? "Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится" (8).
Так вот – если бы Олеся Николаева, Ирина Силуянова, Татьяна Горичева и Пиама Гайденко вскрикивали на "иных языках", если бы они цеплялись ко всем встречным с предложением немедленно выслушать переданное им прошлой ночью "откровение", если бы они считали себя наделенными некиим эзотерическим "знанием", если бы они ощущали себя проводницами некиих "пророчеств" – то к ним с самой жесткой интонацией надо было бы обратить слова Апостола:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62