Впрочем, спроси у себя. Ты ведь когда-нибудь станешь женой. Тебе виднее.
– Я бы хотела, чтобы у моего мужа была именно такая любовная связь, а не другая. Как-то спокойнее…
– Смешная ты девчонка, Катюша.
* * *
Учёба в институте шла своим чередом. Жизнь выглядела лёгкой и беззаботной. Один за другим приятели Юрия покидали систему координат холостяцкой жизни, окольцовывая пальцы тонким золотом и устраивая пышные свадебные застолья. Иногда Юрию казалось, что свадьбы случались чаще остальных праздников. Это было повальное увлечение, эпоха банкетных залов, цветов, поздравлений и пьяных ссор.
Когда Игорь Петров, больше известный среди своих друзей как Петруша, объявил, что намерен жениться, Юра ничуть не удивился.
– В добрый час, Петруша, в добрый час. Только не забывай, что некоторые из наших корешей, успевшие расписаться на первом курсе, уже развелись.
– Юрик, я женюсь не для того, чтобы потом разводиться, – убеждённо заявил Игорь.
На свадьбе, устроенной в малогабаритной квартире Петровых, Юра увидел среди гостей Татьяну Зарубину. Он часто встречал своих знакомых в компаниях, где не ожидал их увидеть, и потому утвердился в мысли, что мир тесен. И всё же появление Тани у Петруши немало удивило Юрия. Поразила и её внешность. Густо-чёрные глаза, тёмный разлёт бровей и подлинно золотые волосы – не раскрашенная солома, а натуральное шелковистое золото. Чудесное существо!
– Вот так встреча! Здравствуй, Танечка, – обрадовался он. – Какими судьбами? Давно тебя не видел.
– Года три уже, а то и больше того, – девушка улыбнулась.
– Ты похорошела, повзрослела. Даже не похорошела, а стала шикарной, – сказал Юра с восхищением. – Где же были мои глаза раньше?
– Раньше твои глаза упирались в моих подружек, – ответила Татьяна.
– Ты не права. Я на твоих подруг не заглядывался. В восемнадцать шестнадцатилетние девочки кажутся парням слишком маленькими. Ведь я у тебя на твоё шестнадцатилетие был? Однако проходит время, и те, кто был вне поля нашего зрения, вдруг делаются исключительно привлекательными и начинают дразнить нас своей красотой, – Юра состроил виноватую мину. – Прости старого друга, Танюша.
– Прощаю и разрешаю тебе по старой дружбе немного поухаживать за мной, – девушка изящно потрепала ладошкой его по плечу. – Кстати, познакомься. Это мой друг, его зовут Олег. Олег, это Юра.
Стоявший справа от неё высокий парень ощупал Юрия прозрачными глазами и кивнул. Молодые люди пожали друг другу руку. В пожатии Олега чувствовался вызов, Юрий не понравился ему.
Через час Юра подошёл к Татьяне и сказал с некоторой растерянностью:
– Танюха, твой чувак меня донимает. Не понимаю, в чём дело, но он категорически против того, чтобы я с тобой танцевал, сказал мне об этом открытым текстом.
– Не обращай на него внимания.
– Он, видишь ли, угрожает мне. Не хотелось бы испортить Петруше вечеринку. Не представляю, насколько хорошо ты знаешь эту семью, но я-то с Петрушей ещё в интернате корешился, у нас давняя дружба.
– Не переживай, – твёрдо ответила Таня. – Если Олег будет наглеть, я разрешаю тебе надавать ему тумаков.
– Таня, милая, ты мне очень нравишься, но твоего разрешения, для того чтобы засветить кому-либо в глаз, не требуется. Говорю же: набив морду приятелю Петру-ши, я испорчу свадьбу. Кстати, а кто чей знакомый: это Олег дружит с Петрушей или ты?
– Я, – улыбнулась она, – Олег просто при мне.
– Тогда мои руки развязаны.
Юра чмокнул девушку в щёку и скрылся в толпе. Минут через пять над ним нависла белобрысая голова Олега, он хамовато улыбался:
– Старик, нам надо поговорить, давай выйдем.
– Разве есть тема для разговора? – удивился Юра.
– Не валяй дурака, ты прекрасно понимаешь. Или сдрейфил? – улыбка Олега сделалась ещё более самоуверенной.
– Если ты настаиваешь… Давай выйдем из квартиры, чтобы здесь не шуметь, – Юрий был уверен в себе – уже два года он занимался карате.
На лестничной клетке они встали друг против друга. Олег был почти на голову выше, смотрел сверху вниз.
– Ну вот что… – начал он, взял Юру за воротник и потянул к себе.
Схватка была короткой. Юрий сделал подсечку ногой и двумя быстрыми ударами в наглое лицо опрокинул Олега навзничь. Падая, тот стукнулся белобрысым затылком о стену. Самоуверенность его испарилась, но он не остыл.
– Ты просто сволочь, – прошипел Олег, наливаясь злобой.
– У вас дурные манеры, сударь, – ответил Юра. – Надеюсь, тема на этом исчерпана?
Олег поднялся, сжимая кулаки, но не сделал и шагу в сторону соперника. Внезапно он испытал прилив сильного головокружения и прислонился к стене, прикрыв глаза.
– Головка бо-бо? – сочувственно спросил Юра и пошарил в кармане в поисках носового платка. – Ладно, пойдём в хату. Возьми-ка платок, а то у тебя из носа течет.
* * *
Годы, проведённые в институте, внезапно закончились. Юрию показалось, что эти пять лет, бурных и ярких, могли запросто поместиться на его ладони – таким крохотным теперь представлялся этот радостный отрезок жизни. Только что каждый день был бесконечным и беззаботным, и вдруг всё круто изменилось.
Поднявшись на очередную ступень по лестнице жизни, Юрий обнаружил себя в тесном пространстве конторы, уставленной столами, заваленной бумагами, загромождённой компьютерами, наполненной ровным гулом голосов, принтеров и телефонными звонками. Фигуры в белых рубашках и чёрных пиджаках переходили из комнаты в комнату с видом собственной значимости, в воздухе витал запах духов, лосьона для бритья, растворимого кофе.
Всё, что было в жизни Юрия до прихода на работу, обернулось мимолётным видением. Теперь пришло горькое пробуждение. Наступила серая явь. Сухая рутина. Существование в кольце бесконечного хождения с работы и на работу. Нелепое прозябание в однообразном ритме конторских дел ради нескольких свободных часов вечером. В тоннеле размеренного и тоскливого существования, обещавшего оставаться таковым до конца дней, единственным источником света были студенческие годы, может, ещё пара-тройка последних школьных лет, но свет этот шёл из-за спины. О том времени можно было только вспоминать. И эта память, выставленная Юрием вперёд, словно маяк, оживляла новоиспечённого клерка, но одновременно и медленно уничтожала его.
– Юрка, послушай меня, – говорил ему отец, – жить прошлым нельзя. Никак нельзя. Мечты о прошлом – это слёзы. А слёзы не помогают в жизни.
– Но мне так плохо, пап, невыносимо плохо. Я думал, что жизнь… дана для того, чтобы жить, чтобы успевать думать, успевать творить… А тут…
– Разве ты не успеваешь думать? Что мешает тебе? – спрашивал Николай Петрович.
– Как только я начинаю думать, я понимаю, что не живу. Это не жизнь. Это убивание жизни.
– Ты хочешь сказать, что я, дотянув до пятидесяти с лишком лет, вовсе не жил? Я вкалывал, между прочим, как вол, чтобы ты мог получить что-то…
Николай Петрович нахмурился, не зная, как объяснить сыну. Юра похлопал его по руке.
– Должно быть, у тебя другое отношение к жизни, пап, – предположил он. – Тебе нравится быть начальником?
– Да, нравится. И тебе понравится, когда подтянешься по служебной лестнице, – убеждённо сказал отец. – Всему своё время.
– Нужно ли мне это время, пап? Нужно ли вообще это всё? – Юра был грустен. – Мне бы куда-нибудь в тайгу податься, жить там, промышлять охотой, приносить в дом мясо, есть, спать, просыпаться с первыми лучами солнца.
– Жить там? Почему-то людям кажется, что жизнь где-то там непременно лучше, чем здесь.
– Я не сказал, что лучше. Я имел в виду, что она другая.
– Ты полагаешь, что жить жизнью таёжного охотника так просто? – спросил отец.
– Физически, конечно, труднее, а в остальном…
– И ты мог бы вести такую животную жизнь? – перебил отец.
– А разве мы не животную жизнь ведём? Разве наши одежды делают нас людьми? Мы так же жрём и срём, как первобытные люди… Я вот что вдруг понял: они – дикари то есть – жили и живут трудно, очень трудно, всегда трудно. Ни о каких удобствах нет речи. Жизнь их – непрерывная борьба за существование. Всё так. Но им легче, чем нам, ведь у них нет никаких «высоких» целей – только жить. А мы мечтаем о свободном времени, об отдыхе, о развлечениях. Мы боремся не столько за жизнь, сколько за всякие блага, мыслимые и немыслимые. Это величайший самообман. Мы путаем глубинную суть жизни с этими благами, подменяем одно другим. Но если мне не нужны эти блага? Я не нуждаюсь ни в каких казино, ресторанах, огромных суммах денег. Мне нужно время, чтобы сидеть на природе и дышать свежим воздухом. Мне нужно время, чтобы сочинять. Мне нужно время, чтобы заниматься любовью. Да, хочется, чтобы вокруг всё было красиво, изысканно, может быть, даже шикарно. Но разве первоклассный отель более великолепен, чем вершины Алтая? Они тоже шикарны, но по-другому. Неужели следует продавать всю свою жизнь за деньги, чтобы однажды – когда-нибудь потом! – можно было потратить эти деньги на дорогой отель? Разве ты не согласен, что это нелепость? Ты только вникнивэто: зарабатывать «на жизнь». Но где же сама жизнь? В зарабатывании? Я не понимаю такого расклада, отказываюсь понимать. Жизнь должна быть качественной ежесекундно. И если процесс зарабатывания превращается в смысл жизни, то уж прости меня, тогда жить не стоит вообще…
– В чём-то ты прав, Юрка, конечно, прав. Но ты пока ещё остаёшься максималистом. Я понимаю, что за этим скрывается.
– Что?
– Твоя работа. Она сковала тебя, отняла возможность жить в своё удовольствие. Студенческие годы – пора сладкого безделья. К сожалению, эта пора нас сильно развращает. Как ты понимаешь, я тоже прошёл через всё это. И вот я перед тобой, и я уверен в том, что ты справишься с хандрой.
– Это не хандра.
– А что?
– Я не хочу быть клерком, мне не нравится составлять конъюнктурные листы, готовить контракты. – Юра состроил кислую гримасу. – Я никогда не полюблю этого. Нельзя любить ложь.
– Ты считаешь, что твоя нынешняя работа – ложь?
– Воплощение лжи, её олицетворение… Очень много серьёзности на лицах, слов, жестов. Чересчур много игры в важность. Любая торговая сделка – ерунда по сути своей. Но посмотри, сколько значимости на рожах бизнесменов! Бизнес… Слово-то какое… Правильнее сказать «узаконенный обман». После политиков первые обманщики – люди торговли.
– Может, дёрнем с тобой по коньячку? – Николай Петрович открыл шкаф и достал тёмно-зелёную пузатую бутылку. – Ты говоришь, что не любишь конторскую работу. Но ведь учился ты именно ради такой работы.
– Я был глуп. Я не видел дальше собственного носа.
– Слова не мальчика, но мужа. Это честно. – Отец дзынькнул бокалом о бокал.
– Я спутал состояние жизни с состоянием обеспеченности. Я не хотел, чтобы что-то менялось, мне нравилось скользить по накатанной лыжне: уют, квартира, деньги… Я и сейчас не способен ничего поменять.
– А чего бы ты хотел?
– Наблюдать.
– Наблюдать? За кем?
– За всеми. Смотреть на людей, выхватывать из толпы лица, вылепливать характеры и складывать из этого истории, – глаза Юры загорелись.
– Ты всё ещё пишешь иногда? – спросил Николай Петрович.
– Пишу, – кивнул он, – творю собственный мир. И там, в этом никому не видимом мире, я свободен от всего.
– Послушай, Юр, – отец подался вперёд и задумался. – Я должен попросить у тебя прощения. Возможно, я сильно виноват перед тобой.
– То есть? – удивился Юра.
– Я никогда не спрашивал у тебя, что ты пишешь, – Николай Петрович посмотрел сыну в глаза, – и никогда не просил почитать. Мне всегда думалось, что это просто блажь. Знаешь, многие ведь пописывают стишки… Но тебе уже двадцать два, а «блажь» не проходит. Похоже, я ошибался. Родители часто ошибаются, исходя из собственных установок на то, как должна складываться жизнь их детей. Возможно, ты делаешь нечто серьёзное. Как бы там ни было… Не прекращай своего сочинительства… И дай мне сегодня что-нибудь прочесть…
Это был их последний разговор.
Ночью Николай Петрович умер. Скончался, не позвав на помощь и не попрощавшись. Около включённой настольной лампы лежала стопка листков, которые Юра дал отцу накануне.
На похоронах плаксиво играл оркестр. Пахло землёй, и откуда-то из-за спины Юрия доносился оглушительно неуместный запах одеколона. Всё было как-то ненатурально, словно на театральной сцене с условными декорациями.
Через несколько дней он внезапно осознал весь ужас произошедшей в его жизни перемены. Все проблемы, лежавшие прежде на отцовских плечах и существовавшие для Юрия в каких-то неосязаемых формах, приобрели отныне вес, стали плотными, тяжеловесными, реальными. Рухнула стена, принимавшая на себя все удары и ограждавшая Юру от возможных невзгод. Даже живя в интернате, он ощущал себя под отцовской защитой, хотя Николай Петрович находился в другой стране. Был уверен: стоит позвать отца, он сразу бросит работу и примчится к нему на выручку.
Теперь мир внезапно расширился, окрасился в новые цвета, приобрёл незнакомые формы, обнажил множество неведомых дотоле острых углов, распахнул чёрные пасти опасных закоулков. И это не доставляло Юрию радости.
– Эх, папа, папа, – повторял Юра каждый вечер, сидя за столом и тупо глядя в стену перед собой.
* * *
Новогодний праздник на работе не развеял растерянности, опутавшей Юрия. Сослуживцы смеялись и пили шампанское, но Полётову было грустно. Грусть затопила всё вокруг – все углы, все шкафы, все выдвижные ящики. Грусть переливалась через подоконники наружу и заполняла собой улицы.
– Старик, встряхнись, – дружески подтолкнул его в спину Виталий, – жизнь продолжается. Ты должен взять себя в руки.
– У меня маленькие руки, я не умещаюсь в них, – усмехнулся Юра.
– Ты уже шутишь? Вот и здорово! Давай выпьем! С наступающим тебя!
Из шумной толпы появилась молодая женщина, чем-то напоминавшая мартышку.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6