Супругу звали Клавдия Андреевна. Она была очень толстой, старой, старше Осипа Леонидыча. У нее росли усики и татарская жидкая бородка. От супруга своего она переняла многие привычки и повадки, даже говорила, как и он, несколько нараспев. Об администраторе гостиницы она сказала:
- Я его предупредила, в следующий раз я ему устрою такой бенефис, что он после этого собственную маму примет за собственного папу.
Юрию Дмитриевичу старики нравились. Он жадно ел, смеялся, тоже пробовал говорить нараспев и спорил с Осипом Леонидычем о политике.
Вечером того же дня Юрий Дмитриевич и Нина уехали.
Ноябрь был на редкость теплый, настоящее бабье лето. Днем солнце грело так, что можно было ходить без пиджака. Первую неделю Юрий Дмитриевич занят был переоформлением на новое место работы, куда он устраивался в порядке перевода, чтоб не потерять стаж. Новое место был довольно солидный медико-биологический журнал. Платили там лучше, и оставалось много свободного времени для работы над диссертацией.
Диссертация была уже почти закончена еще зимой прошлого года, однако весной - это был период, когда ощущались первые симптомы душевного расстройства и Юрий Дмитриевич перестал спать по ночам, - весной диссертация показалась Юрию Дмитриевичу мелкой, неталантливой, обсасывающей частную проблему. Диссертацию Юрий Дмитриевич нашел в дальнем ящике письменного стола. Многие листы ее были скомканы, помяты, а некоторые разорваны. Роясь в ящике, он нашел папку с бумагами, на которой аккуратным почерком было написано: "История болезни Иисуса Христа и анатомическое исследование тела Иисуса, выяснение точного положения тела на кресте и причина, по которой Иисус, умирая, склонил голову к правому плечу".
Юрий Дмитриевич достал папку и, держа ее на отлете, точно змею, с колотящимся сердцем пошел на кухню. Ему вдруг стало страшно, точно эта папка из серого картона может отнять у него, поглотить этот тихий, золотой от желтой листвы день, квартиру, запах вкусной еды, которую готовила Нина. Он достал в кладовой мешок, кинул туда папку, надел старую бархатную куртку и взял спички.
- Ты куда? - спросила Нина, поглядев тревожно. - Ты себя плохо чувствуешь?.. Ты бледен...
- Нет, ничего, - сказал Юрий Дмитриевич. - Я к истопнику. Кое-какую ветошь ему отдам, старье...
В подвале, куда Юрий Дмитриевич спустился, было сыро и дышалось трудно из-за запаха мазута и копоти. Юрий Дмитриевич остановился в узком коридорчике, вытряхнул папку из мешка и принялся рвать ее, ломая ногти о твердый, плотный картон. Лишь когда перед ним лежала куча изорванной бумаги, Юрий Дмитриевич несколько успокоился. Он поджег бумагу, испытывая наслаждение от того, как она корчится на цементном полу. Потом он растоптал, разворошил пепел, вышел во двор, где стучали в "козла", где слышалась музыка из окон, где мальчишки гоняли в футбол. Юрий Дмитриевич посмотрел на всё это и, точно проснувшись после кошмара, радостно глубоко вздохнул.
Обедал он с аппетитом. Нина приготовила грибной пудинг из мелко изрубленных белых грибов, запеченных в кастрюле вместе с жареным луком, тертым белым хлебом и ореховым маслом. Кроме того, была уха из окуней, приправленная растертой в ступке паюсной икрой, и фаршированный кролик с соусом из чеснока.
Вечером к Юрию Дмитриевичу приехал новый сослуживец Алесковкин, которого все звали просто Кононович. Они должны были отправиться на какой-то товарищеский ужин, и Кононо-вич заехал, поскольку Юрий Дмитриевич не знал адреса и вообще ехал в эту компанию впервые. Вместе с Кононовичем была полная молодая женщина, крашеная блондинка в черном платье, которое распирал высокий бюст, и с большими красными, видно, обмороженными руками. На крупной левой кисти ее были крошечные золотые часики. Крашеную блондинку звали Рита. Пока Нина переодевалась в спальне, а Рита разглядывала в столовой журналы мод, Кононович шепотом рассказывал о ней, подмигивая. Раньше Рита работала на стройке, где обморозила руки. Звали ее тогда Глафирой. Потом она поступила в домработницы к профессору, старому холостяку, сошлась с ним и вышла за него замуж.
- Страшная женщина, - говорил Кононович, - вампир... Глотает мужчин... Советую не пренебрегать...
В квартире, куда они приехали, было шумно и тесно. Первый, кого Юрий Дмитриевич увидал, был Николай Павлович. Юрий Дмитриевич смутился, но Николай Павлович спокойно подошел и пожал ему руку.
- Вы прекрасно выглядите, - сказал ему Николай Павлович, - рад, очень рад...
Николай Павлович работал теперь не замдиректора института, а завэпидемстанцией. Вид у него был по-прежнему руководящий. Юрий Дмитриевич услыхал, как он говорил кому-то в пенсне:
- Прежде всего, я принял меры к укреплению финансовой дисциплины, поскольку финансовый контроль есть мерило... Именно мерило в отличие...
Юрий Дмитриевич рассеялся и, выпив после провозглашения тоста за здоровье какого-то Крощука Антон Антоныча, начал прислушиваться к другим разговорам. Разговор в той части стола, где сидел Юрий Дмитриевич, вертелся вокруг расового вопроса.
- Раса существует, - говорил мужчина с оттопыренными ушами, - и существует различие, на которое не следует закрывать глаза... Особенно медику... Наоборот, как только мы закрываем глаза на трудности, на различия, которые необходимо преодолеть, как это сразу используют каннибалы, расисты всех мастей...
- Чушь, - выкрикивал его оппонент, совсем молодой, с румянцем на щеках и в дешевом ширпотребовском костюме, - раса есть внешние биологические признаки. Границы человечес-кого тела: кожа, нос, глаза и так далее... Раса - границы между биологией и психологией... Глубинная биология, которая собственно составляет суть человека, связана с нервной системой и мозгом и составляет фундамент человеческого индивида, по отношению к которому раса является внешним признаком, лишь способствующим формированию вследствие психологичес-кого воздействия... Иными словами, раса есть психология, облеченная во внешне биологическую форму...
- А генетика, - кричал мужчина с оттопыренными ушами, наследственность тоже внешняя форма?
- Наследственные признаки передают главным образом качество индивида, а не расы в целом, - отвечал молодой, - индивида... В колонии кораллов каждая особь лишь часть целого, человек же представляет собой биологически независимое от других себе подобных существо... Вы путаете биологию с психологией... И не говорите, что это неразрывно связано, перепутано и так далее. Эти термины всегда употребляют, чтоб уйти от конкретного, от ясности к общим разговорчикам... Существует глубинная биология, связанная с внутренними органами человека, и существует внешняя биология, связанная с географией, с климатом...
- А напрасно, - сказал Кононович, сидящий рядом с Юрием Дмитриевичем. Щеки Кононовича побелели от выпитой водки, и косточки маслин он выплевывал на скатерть. - Напрасно... Именно различие существует... И графу в анкете, понимаешь, еще никто не отменил... Не было такого приказания... Я лично, встречая человека, всегда думаю: а какая у тебя, браток, национальность в кармане... Меня не интересует национальность только женщины, и то в тот момент, когда она особенно женщина... Когда ж этот момент проходит, женщина превращается в клейменную своей нацией выдру...
Кононович поднял голову, прислушался к звукам включенной радиолы и сказал:
- Юрий, разреши твою жену... на танец...
- Да, конечно, - сказал Юрий Дмитриевич.
Кононович был Нине отвратителен, от него воняло почему-то мочой, но Нина боялась рассердить Юрия Дмитриевича отказом. Едва они вышли и задвигались в ритме танца, как Кононович увлек ее подальше в угол и начал нащупывать сзади у нее между лопаток через платье застежки ее бюстгальтера. Нина плечом сбросила его руку и сказала, глядя с ненавистью на лисью блондинистую физиономию:
- От кого-то из нас воняет скипидаром...
- Разве? - сказал Кононович. - Только не от меня, если я никуда не вступил...
К Юрию Дмитриевичу подсела Рита. Сев, она так высоко подтянула подол платья, что стали видны ее серебристые английские подвязки на полных мясистых ногах.
- Мне надо, чтоб мужчина был, - сказала Рита, - а нация меня не интересует...
Руки у нее были влажные, и от прикосновения к ним оставались белые пятна, медленно заплывающие краснотой. Вскоре Рита с Юрием Дмитриевичем оказались в передней среди одежды, и Рита, глядя бешеными жадными глазами, начала молча хватать Юрия Дмитриевича.
- Правда, что ты психом был? - спросила она после нескольких минут молчаливого хватанья и дыханья. - Я еще психов не пробовала...
- Я был болен, - сказал Юрий Дмитриевич. - Человек состоит из воздуха, желчи и слизи... Меня наполнял воздух... Он носил меня над землей... Теперь я хочу жить желчью... Желчь образуется из крови, освободившейся от лимфатических частей... Она перегружена маслянистыми веществами... Если нет выхода семенной жидкости, она вступает с ней во взаимодействие и разъедает мозг... Но я дам выход семенной жидкости и направлю желчь в иное русло... Ты напиши мне телефон... Мы встретимся...
В комнате послышался шум. Что-то разбилось. Юрий Дмитриевич поспешил туда, поправ-ляя на ходу одежду, истерзанную Ритой, и застегиваясь. Нина сидела на диване, и биолог в ширпотребовском костюме поил ее холодным морсом. Волосы ее были растрепаны, а платье на груди испачкано каким-то соусом.
- Нине Ивановне стало нехорошо, - сказал Кононович. - Здесь действительно душно и накурено.
- Юра, - тоскливо сказала Нина, подняв на Юрия Дмитриевича глаза, что ты делаешь со мной и с собой...
- А что, - сказал Юрий Дмитриевич, у которого в голове шумело от водки и от сильных мужских объятий Риты, - в конце-то концов наши отношения не вечны... Да... Я сожалею, что не довел до конца... Ибо ты была виной душевной травмы моей...
Николай Павлович, стоявший поблизости и услыхавший в голосе Юрия Дмитриевича знакомые нотки, поспешно отошел. Но ссора окончилась благополучно. Кононович вызвал такси, и Юрий Дмитриевич с Ниной уехали.
Всё осталось прежним. Нина моталась по магазинам и базарам, закупая продукты, и рылась в поварских книгах, готовя майонез из дичи, грибной борщ с черносливом, блинчатые пироги и другую, как говорил Юрий Дмитриевич, "вкуснятину". Юрий Дмитриевич ходил на службу или в республиканскую библиотеку Академии наук работать над диссертацией. Вечерами он уходил под разными предлогами то на заседание, то на юбилей. Раз он даже сказал, что идет смотреть в морг интересный, привезенный туда экспонат. Возвращался Юрий Дмитриевич глубокой ночью. Нина притворялась спящей и видела, как он возбужденно ходит в темноте. А утром она замечала на его теле синеватые следы щипков и царапины. Однажды Нина слышала, как Юрий Дмитрие-вич, разговаривая по телефону с Кононовичем, сказал:
- В этой женщине есть что-то от самки паука, поедающей самца... Не знаю, стоит ли жалеть самца... Это скорей буддизм, чем христианство... В основе буддизма также лежит легенда приношения себя в жертву, но, пожалуй, более благородная, чем христианское распятие... Будда, встретив голодную больную тигрицу, предложил ей себя съесть... Именно тигрице, самке... Тут тонкость... Тут не добро в основе, а наслаждение... Конечно, не каждодневное наслаждение, а наслаждение-идеал... Тут взаимная любовь приводит к слиянию в один организм... Впрочем, в Евангелии от Иоанна Христос также предлагает есть его плоть и пить его кровь людям... Однако это не основа христианства, а одно из чудес Христа...
Нина слышала, как в трубке потрескивало от хохота Кононовича, и к женской обиде приме-шивалась досада на Юрия Дмитриевича, который доверяет какие-то свои размышления дураку.
Юрий Дмитриевич опять стал хуже спать, и ему казалось, проснувшись, что что-то давит на живот и, если он просто так закричит, станет легче. И, лежа в темноте с горячими ногами и холодным лбом, он заранее пугался той секунды, когда раздастся его крик и вся налаженная, как ему казалось, жизнь после этого крика сразу сломается...
Однако это случалось не часто и только ночью, причем в одно и то же время - часа в два-три... Днем же Юрий Дмитриевич чувствовал себя хорошо, ел с аппетитом, следил за своей внешностью, даже пополнел, и лицо его приобрело здоровый оттенок. Нина ездила советоваться с Бухом.
- Рецидивы возможны, - сказал Бух, - но будем надеяться, что это попросту остаточные явления... Повышенная инстинктивная жизнь: аппетит, повышенное половое влечение часто бывает выше нормы даже после полного выздоровления... Надо просто проявлять терпимость и понимание... Кстати, это выходит уже за рамки медицины... Тут больше зависит от вас, чем от меня... Вы ведь супруга, женщина... И в этой борьбе... Вернее, соперничестве с животным... Да, да, как это ужасно... Я вам глубоко сочувствую...
Но проходил день за днем, и ничего не менялось, пока не наступило второе декабря. Встав утром, Юрий Дмитриевич сразу почувствовал, что это не число, а дата, и сегодня что-то должно произойти. Впрочем, возможно, в этом он уверил себя уже позднее, когда события произошли. Прежде всего, Юрий Дмитриевич увидел комнату необычно освещенной, она словно стала чище, но чистота была стерильной, тревожной, как в больничной палате. Он выглянул в окно и увидел белые крыши. Это был первый снег. Снег шел, очевидно, всю ночь, и дворники скребли его с тротуаров, сметая в сугробы. Позавтракав наскоро и без обычного удовольствия, впрочем, это, может, тоже казалось уже впоследствии, Юрий Дмитриевич надел пахнущее нафталином зимнее пальто с каракулевым воротником, ушанку из пыжика, взял скрипящий портфель с хромированными чемоданными замками и пошел в библиотеку. Шел он пешком, чтобы получить удовольствие от первого морозца и развеяться перед работой. В библиотеке было три зала: для студентов, для специалистов с высшим образованием и для научных работников.
В студенческом зале всегда было тесно и шумно, места там были не пронумерованы, и сидели вплотную по нескольку человек за столом. Зал для научных работников был маленький и чаще всего полупустой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16