Они добрались до гостиницы.
По дороге от Римского Форума Хетер почти не разговаривала.
Давид поцеловал ее в щеку, и она ушла в свою комнату. Там она, не включая свет, улеглась на кровать и стала смотреть в потолок сверкающими червокамерными глазами. Давид с нелегким сердцем осознал, что не имеет понятия о том, куда смотрит Хетер и что она видит.
В другой комнате его ожидал Мейвенс. Давид приготовил им напитки, воспользовавшись содержимым мини-бара: себе – солодовый виски, агенту – бурбон.
Мейвенс непринужденно проговорил:
– Знаете, Хайрем Паттерсон простирает свое влияние во все сферы нашей жизни. Просто ужас какой-то. Я вот сейчас зашел к вам в ванную, чтобы вытащить кусочек шпината, застрявший между зубов, – и воспользовался червокамерным зеркалом. У моей жены дома – червокамера-нянька. Мой брат с женой пользуются червокамерным монитором, чтобы следить за своей тринадцатилетней дочкой, опасаясь, как бы она не попала в беду. И так далее. Подумать только: эта технология – чудо века, а мы пользуемся ею для таких тривиальных вещей.
Давид равнодушно отозвался:
– Покуда червокамера будет продаваться, Хайрему безразлично, для чего мы ее употребляем. Может быть, вы расскажете мне, зачем проделали такой долгий путь ко мне, спецагент Мейвенс?
Мейвенс сунул руку в карман помятого пиджака и вынул диск размером с ноготь. Сжав его двумя пальцами, он повертел его, как монетку, и Давид увидел, как на поверхности диска сверкнула голограмма. Мейвенс аккуратно положил диск на маленький полированный столик рядом со своим стаканом.
– Я разыскиваю Кейт Манцони, – сказал он. – И Бобби Паттерсона, и Мэри Мейз. Я вынудил их прятаться. Я хочу вернуть их. Помочь им заново выстроить свою жизнь.
– А я что могу поделать? – невесело спросил Давид. – Если на то пошло, к вашим услугам все ресурсы ФБР.
– Только не для этого. Правду говоря, агентство от этой троицы отказалось. А я нет.
– Почему? Хотите их еще сильнее наказать?
– Вовсе нет. – Мейвенс явно был задет. – Дело Манцони было самым первым в истории процессом, на котором фигурировали улики, собранные с помощью червокамеры. И мы совершили ошибку. – Он устало улыбнулся. – Я проверял. Вот ведь что поразительно… Червокамера – самое потрясающее устройство в мире для проверок. Понимаете, теперь есть возможность с помощью червокамеры считывать очень много разновидностей информации: в частности, содержимое памяти компьютеров и устройств для хранения записанной информации. Я тщательно проверил то оборудование, которым Кейт Манцони пользовалась во время предполагаемого совершения преступления. И в конце концов я установил, что Манцони с самого начала говорила правду.
– То есть?
– То есть в преступлении был виновен Хайрем Паттерсон – хотя уличить его будет трудно даже с помощью червокамеры. И он подставил Манцони. – Мейвенс покачал головой. – Я знал журналистские работы Кейт Манцони и восхищался ими задолго до начала процесса. То, как она сбросила покров с «Червятника»…
– Вы не виноваты, – спокойно произнес Давид. – Вы просто делали вашу работу.
Мейвенс хрипло проговорил:
– Я запорол эту работу. И не только эту. Но те, кому я навредил – Бобби и Кейт, – исчезли. И они не единственные.
– Прячутся от червокамеры, – уточнил Давид.
– Конечно. Она всех изменяет…
Так и было. В новых условиях открытости бизнес процветал.
Преступность снизилась до такого минимума, что дальше, казалось, уже некуда – то есть на преступления теперь шли только психически нездоровые люди. Политики осторожно нащупали линию поведения в новом мире со стеклянными стенами, при том что каждый их шаг был открыт для глаз зорких, всевидящих граждан и в настоящем, и в будущем времени.
Почти все нации успели принести друг другу извинения. Уцелевшие религии, созданные заново и очистившиеся, освобожденные от коррупции и алчности, опять выходили на свет и – как казалось Давиду – начинали исполнять свою истинную миссию, то есть удовлетворять жажду человечества в сверхъестественном.
От высшего к низшему. Даже манеры поведения изменились.
Люди словно бы становились более терпимы, легче мирились с особенностями и недостатками друг друга – потому что каждый знал: он тоже является объектом наблюдения и критики.
Мейвенс сказал:
– Ощущение такое, будто бы мы все стоим на темной сцене. А потом вспыхивают все огни рампы и прожектора, зажигается свет в зале, и мы видим все-все, вплоть до балкона, – хотим мы этого или нет. Наверное, вы слышали про всеобщее наблюдение? Это следствие того, что у всех теперь есть червокамеры и все наблюдают за всеми. Неожиданно наша нация наполнилась осторожными, предупредительными гражданами. Но это может быть опасно. Некоторые люди доходят до помешательства на шпионстве, они стараются не делать ничего такого, что позволило бы другим заподозрить их в отклонениях от нормы. Как будто живешь в деревушке, где все любят посплетничать.
Правда, все-таки червокамера поспособствовала и хорошим делам. Взять, к примеру, хотя бы «Открытые небеса».
«Открытые небеса» – это была старинная мечта президента Эйзенхауэра о международной прозрачности. Еще до появления червокамеры началось применение методов воздушной разведки, искусственных спутников, вели свою работу инспекторы по контролю за вооружениями. Но все эти методы имели свои ограничения: инспекторов могли выдворить из страны, шахты для пуска ракет могли замаскировать.
– А теперь, – продолжал Мейвенс, – в этом удивительном червокамерном мире мы следим за ними и знаем, что они следят за нами. И ничего не спрячешь. Всегда можно проверить, как выполняются соглашения по сокращению вооружений, вооруженные конфликты утихли, поскольку одна сторона прекрасно знает, чем занимается другая и какие у нее намерения. И не только это. Простые граждане тоже наблюдают за всем по всей планете…
Диктатуры и репрессивные режимы, оказавшиеся на свету, постепенно рушились. Хотя некоторые тоталитарные правительства пытались применить новую технологию в качестве орудия давления, демократические воззрения хлынули в эти страны настолько свободно и беспрепятственно вместе с червокамерой, что в итоге и там мало-помалу появилась открытость и подотчетность. Это явилось продолжением работы таких организаций, как «Программа свидетельств», которая на протяжении нескольких лет снабжала группы правозащитников видеооборудованием. Пусть борьбу ведет правда.
– Поверьте мне, – сказал Мейвенс, – дела в США идут совсем неплохо. Самый страшный из последних скандалов – это демонстрация «полынных» бункеров-убежищ. Жалкая вялая попытка. Горстка высверленных гор и переоборудованных шахт, предназначенных под убежища в День Полыни для богатеев и представителей власти – или, по крайней мере, для их детишек. О существовании подобных сооружений догадывались, и, когда они были обнаружены, ученые тут же продемонстрировали тщетность попыток спастись с помощью этих убежищ и их строителей высмеяли. Если задуматься, – продолжал Мейвенс, – в прошлом скандалы всегда были раздутыми. А теперь мы все становимся чище. Некоторые вообще утверждают, что мы, возможно, стоим на пороге истинного всемирного правительства всеобщего согласия. Кое-кто называет это осуществленной утопией.
– И вы в это верите?
Мейвенс кисло усмехнулся.
– Ни на секунду. У меня такое чувство, что, куда бы мы ни шли, куда бы нас ни вела червокамера, последствия этого окажутся намного более неожиданными.
– Возможно, – не стал спорить Давид. – На мой взгляд, мы пережили один из тех моментов, в результате которых меняется перспектива: предыдущее поколение было первым, увидевшим Землю из космоса; наше стало первым, увидевшим истинную историю – и правду о самих себе. И знаете, лично я смог бы это пережить. – Давид натянуто улыбнулся. – Вы слышите это от католика, спецагент Мейвенс. Я вырос с уверенностью в том, что за мной и так уже наблюдает нечто вроде червокамеры. Эта червокамера называлась всевидящим оком Господним. Мы должны научиться жить без уверток и стыда. Да, нам это трудно. Мне трудно. Но у меня такое впечатление, что благодаря червокамере мы все становимся более вменяемыми. И ведь что удивительно – все это проистекло из-за появления устройства, которое по замыслу Хайрема должно было стать не более чем сверхусовершенствованной видеокамерой. А теперь Хайрем, где-то старательно прячущийся, уподобился Франкенштейну, страшащемуся того, что создание его рук его уничтожит.
– Возможно, через пару веков мы и вправду сумеем очиститься, – отозвался Мейвенс. – Но пока что не всякий выдерживает обнаженность. Уровень самоубийств остается высоким – вы бы просто поразились, если бы узнали, насколько он высок. И многие люди, как Бобби, исчезли со сцены общественной жизни – не участвуют в голосованиях, в переписях. Некоторые даже удаляют из мышц предплечий специальные имплантаты, с помощью которых их можно было бы обнаружить. Получается, что мы их видим, а вот присвоить им имя не можем. – Он пытливо посмотрел на Давида. – Мы полагаем, что Бобби и еще некоторые люди присоединились к одной из таких групп. Они называют себя беженцами. И именно за такими людьми нам следует наблюдать, если мы хотим разыскать Бобби.
Давид нахмурился.
– Он сделал свой выбор. Может быть, он счастлив.
– Он в бегах. Сейчас у него выбора нет.
– Если вы найдете его, вы найдете и Кейт. И она получит то, к чему ее приговорили.
Мейвенс покачал головой.
– Я могу гарантировать: этого не произойдет. Я же вам сказал, что у меня есть доказательства ее невиновности. Я уже готовлю материал для подачи апелляции. – Он приподнял крошечный диск и снова положил его на стол. – Ну так как, – спросил он, – хотите бросить своему брату спасательный круг?
– Что я должен, по вашему, сделать?
– Разыскивать людей с помощью червокамеры мы можем, просто следя за ними, – ответил Мейвенс. – Это нелегко, это трудоемко, но возможно. Но визуального наблюдателя можно обмануть. Кроме того, слежение с помощью червокамеры нельзя надежно привязать к какому-нибудь наружному индикатору и даже к имплантату. Имплантаты можно извлечь, перепрограммировать, уничтожить. Поэтому научно-исследовательская лаборатория ФБР работает над более совершенным методом.
– Который основан?..
– На ДНК. Мы считаем, что будет возможно начать с любого пригодного для анализа органического фрагмента – чешуйки кожи, кусочка ногтя, чего угодно, что поможет выявить «отпечаток» ДНК, – а потом планируется следить за этим фрагментом, пока он не воссоединится с искомым субъектом. А потом с помощью ключевой ДНК мы сможем пронаблюдать за субъектом вперед и назад во времени – настолько глубоко, насколько захотим. На этом диске – программа слежения. Нам нужно, чтобы вы соединили ее с действующей червокамерой. Вы у себя в «Нашем мире» – а особенно вы лично, доктор Керзон, – с этими штуками по-прежнему впереди планеты всей. Мы думаем, что в конце концов представится возможность создать всемирную базу данных последовательности ДНК. Детей будут обследовать при рождении и результаты будут заносить в эту базу. Тогда не придется впоследствии разыскивать органические фрагменты для анализа…
– И тогда, – прервав его, медленно проговорил Давид, – вы сможете посиживать в своей фэбээровской штаб-квартире, а ваши шпики с червокамерами будут обшаривать планету до тех пор, пока не найдут того, кто вам нужен, – даже в полной темноте. И это будет окончательный крах свободы частной жизни. Так?
– О, перестаньте, доктор Керзон, – не отступался Мейвенс. – Что такое свобода частной жизни? Оглянитесь вокруг. Ребятишки уже трахаются на улицах. Еще десять лет пройдет – и вам придется объяснять им, что же такое означал термин «свобода частной жизни». Эти дети – они другие. Так говорят социологи. Да вы и сами это должны видеть. Они вырастают привыкшими к открытости, на свету, и они все время говорят друг с другом. Вы слышали об «аренах»? Это гигантские непрерывные дискуссии через посредство червокамер – без цензуры, международные. Иногда в них принимают участие одновременно до тысячи человек. И редко бывает, чтобы в дискуссии участвовал кто-то старше двадцати пяти лет. Они начинают мыслить самостоятельно, и им почти безразличен тот мир, который построили мы. И мы в сравнении с ними жутко закомплексованы. Что скажете?
Давид неохотно был вынужден признать, что согласен с этим. И еще он понимал, что этим дело не кончится. Очень могло быть и так, что в скором времени уязвленному старшему поколению, включая и его самого, придется убраться вон со сцены и прихватить с собой все угрызения совести и табу, и тогда молодые унаследуют этот новый мир, воистину ими понимаемый.
– Может быть, может быть, – проворчал Мейвенс, когда Давид озвучил эту мысль. – Но лично я еще не готов сдаться. А пока…
– А пока я мог бы разыскать брата.
Мейвенс задумчиво уставился на свой стакан.
– Послушайте, меня это, конечно, не касается, но Хетер, она… она – «червивая»?
«Червивыми» называли людей, находившихся на последней стадии червокамеромании. После того как Хетер вживили имплантаты в сетчатку обоих глаз, она проводила жизнь в виртуальном сне. Безусловно, она имела возможность настраивать свои червокамерные глаза на настоящее время – или хотя бы на совсем близкое прошлое. Тогда она пользовалась бы глазами так, как если бы в них не было никаких имплантатов. Но Давид знал, что Хетер почти никогда так не делала.
Обычно она странствовала по миру, озаренному выморочным светом далекого прошлого. Иногда она отправлялась на встречи с самой собой в юности, смотрела на мир своими тогдашними глазами, снова и снова переживала давние события. Давид не сомневался в том, что большую часть времени Хетер проводила с Мэри. С Мэри – младенцем у нее на руках, с маленькой Мэри, бегущей ей навстречу. Она не могла – да и не хотела менять ни единой мелочи в этих встречах.
Состояние Хетер совсем не должно было касаться Мейвенса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49