Моргон и Рэдерле остановились на ночлег раньше, чем обычно, – слишком уж они были изнурены жарой и однообразием дороги. Моргон покинул свою спутницу, мывшую голову в реке, и прошел с полверсты до трактира, который они недавно миновали, чтобы купить чего-нибудь съестного и послушать новости от торговцев и земледельцев. Трактир был набит битком: торговцы обменивались сплетнями, нищие музыканты играли на всем, что могло издавать звук, – кроме арфы, играли за миску похлебки и ломоть хлеба; богатые купцы, землепашцы, семейства, выглядевшие так, словно бежали из своих домов куда глаза глядят, взвалив на спины все, что удалось унести.
Воздух в трактире был тяжелым от винных паров и людского гула. Моргон, выбрав наугад густой и оживленный голос за дальним столом, пошел на него, словно на зов музыкального инструмента.
– Двадцать лет, – говорил сидящий за столом человек. – Двадцать лет я жил через улицу оттуда. Я продавал в своей лавке дорогие ткани и меха со всех концов Обитаемого Мира и никогда не видел ничего больше, чем какую-нибудь не так падающую тень в развалинах древней школы. Но однажды, поздно ночью, когда проверял счета, я заметил в разбитых окнах огни... Никто и никогда не приближался к развалинам, особенно по ночам, – даже те, кто не прочь поживиться, – от этого места за три версты разило бедой. Так что для меня оказалось достаточно вида этих огней. Я забрал из лавочки все, все до последнего свертка ткани, поручил передать моим покупателям, чтобы те искали меня в Кэйтнарде, и смылся. Если в городе назревает новая война чародеев, я предпочитаю быть на другом краю Обитаемого Мира.
– Это в Кэйтнарде-то? – с недоверием спросил его другой купец. – Когда северная половина Имрисского побережья охвачена войной? В Лунголде хотя бы волшебники есть. А в Кэйтнарде – одни рыбацкие жены и книгочеи. Дохлая рыбина – такое же орудие защиты, как толстая книжка. Я бросил Кэйтнард и подался на Задворки Мира. Может быть, лет через пятьдесят и вернусь.
Моргон позволил обоим голосам затеряться в шуме. У самого его плеча вдруг оказался трактирщик.
– Да, господин? – бойко произнес он, и Моргон заказал пива. Пиво было хедское, и оно вымыло дорожную пыль, осевшую за сотни пройденных верст в его глотке. То и дело он что-то улавливал в других разговорах, и внимание его неожиданно привлекли слова кислого вида торговца.
– ...Да еще эта проклятая война в Имрисе. У половины земледельцев Руна отобрали лошадей. Потомков рунских боевых коней, выращенных тянуть плуг. Король не отступает с Равнины Ветров, но платит за возможность удержаться там кровавую цену. Его воины покупают любых лошадей, каких им предложат. Земледельцы тоже. Никто уже больше не спрашивает, откуда лошади. К моим упряжкам каждую ночь, с тех пор как я покинул Кэйтнард, приставлена вооруженная стража.
Моргон поставил пустой стакан, внезапно забеспокоившись, как там чувствует себя Рэдерле наедине со столь, как выяснилось только что, дорогими лошадьми. Торговец, сидящий поблизости, задал дружеский вопрос. Он что-то хмыкнул в ответ и собирался уже покинуть трактир, как до него долетело его собственное имя.
– Моргон Хедский? Я слышал молву, гласящую о том, что он был в Кэйтнарде под видом ученика. Он исчез, прежде чем Мастера его узнали.
Моргон огляделся. Кучка музыкантов собралась вокруг кувшина с вином, заказанного в складчину.
– Он был в Ануйне, – сказал волынщик, вытряхивая слюну из своего инструмента и оглядывая молчаливые лица вокруг. – Вы ничего об этом не слышали? Он наконец догнал в Ануйне арфиста Высшего. В зале самого короля...
– Догнал Арфиста Высшего, – недоверчиво повторил Долговязый юноша, увешанный набором маленьких барабанчиков. – А что, хотелось бы знать, думает об этом сам Высший? Человек теряет землеправление, его, во имя Высшего, предает арфист, который лгал всем королям Обитаемого Мира, а Высший и пальцем не пошевелит, если только они у него есть, чтобы восстановить справедливость.
– Если ты спросишь меня, – резко вмешался певец, – то я скажу, что Высший – это просто выдумка. А запустил ее Основатель Лунголда.
Наступило короткое молчание. Певец беспокойно заморгал, испугавшись собственных слов, так, словно Высший мог стоять за его плечом, потягивая пиво и слушая. Другой певец проворчал:
– Никто не спрашивал. Заткнитесь вы все. Я хочу послушать, что же произошло в Ануйне.
Моргон резко повернулся, но чья-то рука остановила его. Торговец, который уже разговаривал с ним, медленно и растерянно произнес:
– Я тебя знаю. И кажется, вот-вот вспомню твое имя. Я знаю его... Оно как-то связано с дождем...
Моргон тоже узнал его – с этим торговцем он беседовал давным-давно в дождливый осенний день в Хлурле, после того как прискакал с Херунского нагорья.
– Не знаю, о чем ты болтаешь, во имя Хела, – грубо ответил он. – Дождя не было уже несколько недель. Тебе нужна твоя рука или мне забрать ее с собой?
– Господа, господа, – пролепетал трактирщик, – никаких драк в моем заведении!
Торговец взял с его подноса две кружки пива и поставил одну из них перед Моргоном.
– Не на что обижаться. – Он все еще озадаченно вглядывался в лицо своего собеседника. – Поговори со мной немного. Я столько месяцев не был дома в Краале, что мне просто нужно с кем-нибудь поболтать...
Моргон рывком высвободился. Локоть его ударил по кружке, пиво расплескалось по столу и облило колени конского барышника, который, ругаясь, вскочил с места. Что-то в лице Моргона – то ли признак его силы, то ли отчаяние – уняли вспыхнувший было гнев.
– Так не обращаются с превосходным пивом, – мрачно заметил он. – Тем более если им тебя угостили. Как удалось тебе дожить до твоих лет, сцепляясь с первым встречным по любому поводу?
– Я не сую нос в чужие дела, – буркнул Моргон.
Он бросил на стол монетку и вышел в сумерки. Его собственная грубость застряла во рту неприятным привкусом. На задворках сознания всколыхнулись воспоминания, разбуженные певцами: свет, собравшийся на лезвии его меча; лицо арфиста, поднявшееся навстречу клинку. Он быстро шагал среди деревьев, проклиная дорогу за то, что она слишком длинна и покрыта толстым, мешающим ходьбе слоем пыли, проклиная звезды у себя во лбу, все тени, клубящиеся в памяти, тени, от которых он не мог сбежать.
Он чуть не прошел мимо их лагеря, прежде чем узнал его. И остановился, изумленный. Рэдерле и обе лошади пропали. Секунду он ломал голову, не обидело ли ее что-то в его словах, не оскорбил ли он ее чем-то настолько, что она решила ускакать, забрав обеих лошадей, обратно в Ануйн. Вьюки и седла лежали там же, где он их оставил, нигде не было видно ни малейших признаков борьбы, разметанных мертвых листьев, опаленных дубовых корней. Затем он услышал, как она идет, спотыкаясь, по берегу и зовет его. Лицо ее было залито слезами.
– Моргон, я была у реки и набирала воду, когда мимо проехали двое. Чуть не задавили меня... Я так взбесилась, что даже не поняла, что они скачут на наших лошадках, пока они не выбрались на тот берег. Ну и я...
– Побежала за ними?
– Я подумала, что они замедлят шаг, когда попадут в чащу. А они припустили галопом. Прости меня...
– Они выручат за лошадей неплохие деньги в Имрисе, – мрачно заметил Моргон.
– Моргон, они еще и версты не проехали. Ты легко можешь вернуть их.
Он поколебался, глядя на ее заплаканное лицо, затем отвернулся и подхватил вьюк с едой.
– Войскам Хьюриу лошади куда нужнее, чем нам с тобой.
Сказав это, он вслушался в тишину за своей спиной. Молчание Рэдерле казалось ему осязаемым. Он развязал вьюк с едой и снова выругался, сообразив, что забыл купить съестного в дорогу.
– Ты хочешь сказать, что мы пойдем пешком до самого Лунголда? – мягко спросила Рэдерле.
– Если ты не против. – Пальцы его дрожали, держа завязки.
Он услышал, что она опять спустилась к реке, чтобы принести бурдюк с водой.
– Ты принес вина? – спросила она безо всякого выражения, когда снова вернулась к нему.
– Забыл. Я все забыл. – И повернулся, накаляясь для спора, чтобы начать его прежде, чем она раскроет рот. – И не могу вернуться. Если не хочу ввязываться в кабацкую потасовку.
– А разве я тебя просила? Я даже и не собиралась просить. – Рэдерле плюхнулась наземь у костра и бросила в него прутик. – Я упустила лошадей, ты забыл о съестном. Ты ведь меня не бранил. – И внезапно уткнулась лицом в колени. – Моргон, – прошептала она, – прости меня. Я доползу до Лунголда прежде, чем научусь оборачиваться.
Моргон стоял и смотрел на нее. Потом обошел костер и вгляделся в грубые шишковатые наросты старого пня. Наклонил к ним лицо, словно к глазам неведомого существа, и почувствовал, что пень и вправду смотрит на него, постигая все изгибы и все корни происхождения его мощи. Ужалило сомнение: а вправе ли он требовать от нее чего-то подобного? Неуверенность развеялась, и, как всегда, осталось одно, за что он мог ухватиться: неумолимые правила Искусства Загадки.
– Невозможно убежать от себя.
– Ты бежишь. Может быть, и не от себя, но от загадки у себя за спиной, загадки, к которой ты никогда не поворачивался лицом.
Он устало поднял голову и посмотрел на Рэдерле. Минуту спустя шевельнулся и поворошил веткой в угасающем костре.
– Пойду наловлю рыбы. А завтра утром опять схожу в трактир и куплю все, что нам нужно. Может быть, я продам там седла – деньги нам еще пригодятся. Путь до Лунголда неблизкий.
Весь следующий день они почти не разговаривали. Летняя жара изводила их даже тогда, когда они двигались под деревьями вдоль дороги. Моргон тащил на себе оба вьюка, удивляясь тому, что раньше и понятия не имел, насколько они тяжелые. Ремни врезались в его плечи точь-в-точь как ссоры с Рэдерле – в его мозг. Девушка предложила ему взять один из вьюков, но он отказался почти с яростью, и больше она не заикалась об этом.
В полдень они перекусили и долго сидели, опустив усталые ноги в речную воду. Холод реки успокоил их, и они немного побеседовали. На дороге в тот день было совсем тихо – они слышали скрип колес задолго до того, как появлялась сама телега. Однако жара по-прежнему была почти невыносимой, и они сдались. Свернули с дороги и до сумерек брели по крутому речному берегу.
Как только стало смеркаться, они нашли место для стоянки. Моргон оставил Рэдерле сидеть, свесив ноги в реку, а сам отправился на охоту в соколином обличье. Он быстро убил небольшого зайца, вздремнувшего на лугу под последними солнечными лучами, и, вернувшись, обнаружил Рэдерле на прежнем месте. Моргон освежевал добычу и, наколов ее на вертел, сделанный из молодого деревца, расположил над огнем, поглядывая на Рэдерле, которая сидела, не сводя глаз с воды и не двигаясь, и наконец произнес ее имя.
Она встала, сделала несколько шагов, спотыкаясь на прибрежной круче. Медленно подошла и села поближе к огню, туго обмотав ступни влажной юбкой. При свете костра он мог вдоволь любоваться ею – он смотрел на девушку и забывал вовремя переворачивать мясо над костром. Лицо ее было совершенно неподвижным; тоненькие страдальческие складочки наметились под глазами. Внезапно Моргон глубоко вдохнул; взгляды их встретились, в ее взгляде было недвусмысленное предостережение. Но, несмотря на это, он взорвался, беспокоясь за нее:
– Ты почему не сказала мне, что так мучаешься? А ну-ка покажи мне ноги!
– Оставь меня в покое! – Раздражение, прозвучавшее в ее голосе, ошеломило Моргона. Рэдерле сжалась в комочек. – Я сказала тебе, что дойду до Лунголда, и дойду!
– Как? – Моргон встал. Гнев на самого себя клокотал в его горле. – Я раздобуду для тебя лошадь.
– На какие деньги? Седла-то мы не продали.
– Я сам обернусь конем. И ты сядешь мне на спину.
– Нет. – В ее голосе дрожали нотки такого же странного гнева. – Ничего подобного. Я не собираюсь скакать на тебе верхом до самого Лунголда. Я сказала: я дойду.
– Да ты едва ли пройдешь пешком даже пять шагов.
– И все-таки дойду. А если ты не будешь переворачивать мясо, наш ужин сгорит.
Он даже не пошевелился. Рэдерле подалась вперед и взялась за вертел сама. Рука ее дрожала. Когда узор теней и света упал на нее, Моргон поразился – а знал ли он ее, в сущности?
– Рэдерле, во имя Хела, как нам быть? – взмолился он. – Идти целый день ты не можешь. Верхом ехать не хочешь. Оборачиваться ты не состоянии. Может быть, ты хочешь вернуться в Ануйн?
– Нет. – Ее голос дрогнул при этих словах, словно Моргон нанес ей жестокий удар. – Может быть, я не очень искусна в загадках, но я всегда верна своим обещаниям.
– Как же ты можешь прославить имя Илона, если не испытываешь к нему и его наследию ничего, кроме ненависти?
Она снова наклонилась, чтобы, как показалось Моргону, повернуть вертел, но вместо этого вдруг схватила пригоршню горящих углей.
– Он был когда-то королем Ана. И в этом есть честь. – Голос ее продолжал дрожать. Огонь в ее руках принял форму гребня, а затем она потянула из него пальцами тонкие, как волоски, нити. – Я поклялась его именем, что никогда не покину тебя.
Внезапно он догадался, что она творит из огня. Рэдерле закончила свою работу и протянула Моргону свое изделие – огненную арфу, пожирающую темноту вокруг ее руки.
– Ты Мастер Загадок. Если ты так веришь в загадки, докажи мне это. Ты даже не можешь взглянуть в лицо своей ненависти, а мне предлагаешь разгадывать загадки. Как же тебя после этого называть?
– Дураком, – ответил он, не прикасаясь к огненной арфе. Он следил, как свет беззвучно бежит по струнам. – Я хотя бы знаю, как меня зовут.
– Ты Звездоносец. Почему же ты не можешь оставить меня в покое до тех пор, пока я сама не сделаю выбор?
Он воззрился на нее поверх пламенеющей арфы, и что-то, что он непроизвольно сказал или подумал, раскололо арфу в ее руке на мелкие кусочки. Он потянулся над костром, схватил Рэдерле за плечи и поднял на ноги.
– Как ты можешь говорить мне такое? Во имя Хела, чего ты боишься?
– Моргон...
– Ведь ты не собираешься оборачиваться чем-то таким, чего никто из нас не признает!
– Моргон! – Внезапно она принялась трясти его, чтобы до него дошло хоть что-то из ее слов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35