Дон Луи любил Анжелу. Он любил ее безумно и страстно, как может любить лишь человек, стоящий на границе молодости и зрелых лет. Он любил ее и в то же время ненавидел. Он сердился на эту новую любовь, заставляющую его забыть о старой и доказывающую, что сердце человека лишь засыпает на некоторое время, но никогда не умирает.
Анжела взяла над ним особенно сильную власть наверное потому, что была прямой противоположностью с предметом первой любви графа — доньей Росарией, нежным созданием, похожим на ангела.
Величественно строгая красота Анжелы, ее пылкий, страстный характер — все в ней пленяло графа. Он сердился на себя за ту власть, которую невольно допустил над собой, упрекал себя за недостойную слабость, которая заставила забыть о прежних его намерениях и пробудила в нем жажду жизни.
Луи не был исключением из рода человеческого. Все люди более или менее одинаковы. Когда в их душу проникает радость или печаль, они свыкаются с постоянным развитием этого чувства, оно становится частью их существа, и они прячутся за ним, как за недоступной цитаделью. Когда же здание, на постройку которого затрачено столько сил, неожиданно рушится, они начинают сердиться на себя за то, что не сумели его защитить, и считают это внутреннее крушение следствием какой-нибудь внешней причины, а та порой совершенно не при чем.
Луи задумался, голова его склонилась на грудь. Он все больше и больше уходил в свои грезы. Внезапно граф поднял голову и посмотрел на Анжелу. И в этом взгляде сразу отразились все его чувства.
Молодая девушка опустила голову и закрыла лицо руками, по ее тонким пальцам медленно струились слезы, похожие на жемчужины. Она плакала совершенно беззвучно, только грудь ее судорожно вздрагивала.
Граф побледнел; он вскочил со своего места и бросился к Анжеле. При этом порывистом движении она отняла руки от лица и посмотрела на Луи с таким выражением горячей любви, что граф задрожал от счастья и упал перед ней на колени.
— О-о! Я люблю тебя, — задыхаясь проговорил он. Девушка нежно смотрела на возлюбленного.
Вдруг она бросилась ему на руки, спрятала лицо на его плече и зарыдала. Граф, не зная, чем объяснить такое состояние, растерялся. Он усадил Анжелу в кресло, сел рядом и взял ее за руку.
— Зачем эти слезы? — нежно спросил он. — Расскажите мне, что случилось.
— Я уже не плачу, — сказала Анжела, силясь улыбнуться сквозь слезы.
— Дитя мое, вы от меня что-то скрываете, у вас есть какая-то тайна.
— Тайна — это тайна моей любви. Ведь я почти не говорила вам о своей любви.
— Увы, я тоже вас люблю, — печально проговорил он, — но эта любовь внушает мне какой-то страх.
— Отчего же? Ведь вы меня любите?
— Да, я вас очень люблю, ради вас, ради вашей любви я готов пожертвовать всем…
— И что же? — спросила она.
— Увы, надо мной тяготеет проклятие. Любовь несет мне гибель, я это чувствую.
— Разве есть большее счастье, чем умереть за того, кого любишь?
— Но ведь я изгнанник, разбойник, лишенный покровительства закона.
Она вскочила с кресла. Лицо ее дышало гордостью, на лбу появились складки, ноздри трепетали и глаза блестели.
— Вы лучший из людей, дон Луи! — вскричала она. — Вы мечтаете о возрождении порабощенного народа. Что мне за дело до того, как называют вас низкие люди! Разве не придет тот день, когда вам воздадут по заслугам?! — Затем, немного успокоившись от своего волнения, она нежно улыбнулась графу и продолжала: — Вы изгнанник, это правда… Но ведь истинное назначение женщины заключается именно в том, чтобы поддерживать людей, преследуемых судьбой. Борьба, которую вы предпринимаете, будет опасна. Ваш проект безрассуден по своей дерзости и необыкновенно широким замыслам… Быть может, вы не устоите в этой борьбе. Вам нужен не советник, не брат, вам нужна подруга, которая вас понимает и для которой ваше сердце не составляет тайны… В ту минуту, когда вами овладеет отчаяние и вы, подобно побежденному титану, будете готовы отступить назад, она ободрит и скажет: «Побольше мужества». Я стану этой верной, преданной подругой, я готова посвятить вам всю свою жизнь. Дон Луи, я вас никогда не покину, если вы погибнете, то и я погибну вместе с вами, сраженная тем же ударом.
— Благодарю, дитя мое, но я не чувствую себя достойным такой преданности. Подумайте только, на что вы себя обрекаете… Подумайте о той тихой, спокойной жизни, которую хотите покинуть, чтобы обручиться с горем, может быть, Даже со смертью.
— Что мне за дело до этого! Разве я побоюсь смерти, если буду с вами? Я вас люблю.
Дон Луи колебался.
— Подумайте, — проговорил он, спустя некоторое время, — подумайте о том ужасном горе, которое вы причините своему покинутому отцу, любящему вас такой нежной любовью. Ведь у него никого не останется.
— Замолчите, замолчите! — вскричала она раздирающим душу голосом и закрыла его рот своей рукой. — Не говорите мне о моем отце… Зачем вы о нем напоминаете? Зачем растравляете мою рану? Я люблю вас, дон Луи, я люблю вас. С сегодняшнего дня вы составляете для меня все — родителей, богатство, друзей. Понимаете ли вы — все! В тот день, когда я в первый раз встретилась с вами, страшным и могущественным, как ангел-губитель, в моем сердце зародилось неясное предчувствие, что моя судьба должна соединиться с вашей. Когда я встретилась с вами вторично, мое убеждение окрепло еще более, но тогда я оставалась в тени и не была нужна вам. Но теперь все изменилось. Вас обманули, вас предали, вас покинули люди, в своих интересах поддерживавшие вас раньше. Страна, которой вы несете освобождение, хочет от вас отречься. Мой отец, которому вы спасли жизнь, стал вашим непримиримым врагом из-за того, что вы отказались служить его алчному и постыдному честолюбию. Надеясь на любовь, как на крепость, я отреклась от своего отечества, покинула отца и, будучи настоящей дочерью мексиканских вулканов, в жилах которой течет не кровь, а лава, забыла даже стыдливость, свойственную девушкам, и открыто порвала со всем прежним миром, вызывающим во мне одно только отвращение. Возмущенная бесчисленными изменами, которыми опутали вас со всех сторон, я пришла с целью облегчить вашу жизнь. Я не строю никаких иллюзий относительно будущего, я отлично сознаю, что вы можете погибнуть через три-четыре дня. Но когда наступит роковой час, когда буря разразится над вашей головой — я буду с вами и поддержу своим присутствием, ободрю своей безграничной любовью и умру вместе с вами!
Если женщина действительно любит и находится под влиянием истинной страсти, то она бывает так очаровательна, что даже самый закаленный человек испытывает что-то вроде сладострастного головокружения. Разум его покидает, и он ничего не видит, кроме той любви, которую внушает и которой гордится.
— Но ведь вы плакали, Анжела, у вас и сейчас еще текут слезы.
— Да, — воскликнула она, — я плакала и продолжаю еще плакать. Неужели вы не догадываетесь о причине этих слез, дон Луи? Я плачу потому, что я слабая женщина, чьему сердцу пришлось перенести тяжелую борьбу, прежде чем я приняла решение последовать за вами, теперь я презираю все… Все эти мелочные требования чахлой цивилизации, все эти глупые приличия, заставляющие скрывать искренние чувства и играть глупую комедию… Вот почему я плакала и продолжаю плакать теперь. Но, мой возлюбленный, я плачу столько же от радости, сколько и от стыда. Эти слезы — признак победы, которую ты одержал надо мной…
— Анжела, — отвечал ей граф, — я не обману вас ни в вашей любви, ни в вашем доверии.
Она бросила на него взгляд, выражающий полное самоотречение.
— Мне ничего не надо, кроме вашей любви, — тихо проговорил Луи, — что мне за дело до всего остального. Но мне важно, чтобы та, которая отдала мне все, не уронила бы себя в общественном мнении…
— Что же вы хотите сделать?
— Дать вам мое имя, единственное, что у меня осталось. Хотя вы будете подругой разбойника, — прибавил он с горечью, — никто не посмеет назвать вас моей любовницей. Клянусь, в глазах всех вы будете моей законной женой.
— О! — радостно воскликнула она.
— Отлично, брат, — сказал Валентин, входя в хижину, — я берусь пригласить священника, который благословит ваш союз. Истинного пастыря христианской церкви.
— Благодарю вас, Валентин…
— Зовите меня братом. Теперь я ваш брат, так как я брат Луи. Вы благородное существо, и я высоко ценю вашу любовь к нему. А теперь, — прибавил он с улыбкой, — мы будем соперничать друг с другом в любви к человеку, к которому оба привязаны.
Глаза графа наполнились слезами. Он не находил слов выразить волновавшие его чувства. Он мог только протянуть Руки этим двум преданным ему существам.
— Теперь, — весело сказал Валентин, желая переменить тему разговора, — побеседуем лучше о делах.
— О делах?
— Господи, — засмеялся охотник, — мне кажется, у нас с тобой немало важных вопросов, которыми следует заняться.
— Да, — отвечал дон Луи, — но можем ли мы делать это в присутствии дамы?
— Об этом-то я и не подумал. Я мало знаком со светскими приличиями, но думаю, мне простят…
— Позвольте, господа! — заявила Анжела. — Женщина часто бывает хорошей советчицей, а при настоящих обстоятельствах, мне кажется, я буду вам особенно полезна.
— Нисколько не сомневаюсь, — вежливо сказал охотник, — но…
— Но вы этому нисколько не верите, — своенравно прервала его девушка, рассмеявшись над этим замечанием Валентина, — впрочем, решите сами…
— Мы слушаем вас, — сказал граф.
— Отец мой сейчас занят важными приготовлениями, его цель — раздавить вас раньше, чем вы подготовитесь к походу. Все покоренные индейцы, которые в состоянии носить оружие, созваны, по всей Соноре объявлен чрезвычайный набор рекрутов.
— О, действительно! Вот так страшные приготовления! — заметил Луи.
— Это еще не все… Нет ли где-нибудь в окрестностях французской колонии?
— Есть, — уже серьезно отвечал граф, — колония Гетцали.
— Мой отец пошлет туда, если еще этого не сделал, одного из своих адъютантов, полковника Суареса.
— С какой целью?
— Вероятно, чтобы заставить их, давая всевозможные обещания, отказать вам в поддержке, на которую вы могли всегда рассчитывать.
Луи задумался.
— Необходимо что-нибудь предпринять, — сказал он. — Пока все собираются в поход, надо послать верного гонца в Гетцали. Колонисты — французы, и невозможно предположить, чтобы они отказались действовать с нами заодно, ибо спор, из-за которого мы беремся за оружие, касается их точно так же, как и нас.
— Совершенно справедливо, брат, будем действовать смело, без всяких уверток. Ты пойдешь со мной в Гетцали.
— Как, ты сам хочешь идти?
— Да, ведь расстояние не велико, не более двух дней пути. Лучше уж лично устроить это дело, тем более что никто — я в этом уверен — не достигнет таких результатов от поездки к колонистам, как я.
— Почему?
— Слишком долго рассказывать, не так давно я оказал важную услугу колонистам и надеюсь, они ее не забыли.
— О-о! Если так, то я не настаиваю, действительно, ты большего достигнешь в переговорах, чем кто-либо другой.
— Едем, — ответил Луи.
— Ну, вот видите, — сказала улыбаясь донья Анжела. — Не говорила ли я вам, что буду хорошей советчицей?
— Я в этом нисколько не сомневался, — галантно отвечал охотник. — Да иначе и быть не могло, так как брат уверил нас, что вы будете нашим ангелом-хранителем.
Дон Луи, передав командование одному из своих лейтенантов, посоветовав всем быть как можно деятельнее и в то же время осторожнее, объявил о неожиданном отъезде на несколько дней.
Но цель поездки граф скрыл, чтобы в случае неудачи переговоров с колонистами не привести товарищей в уныние.
При заходе солнца, простившись с Анжелой, он в сопровождении одного лишь Валентина поскакал по дороге в Гетцали.
ГЛАВА X. Переговоры
В бумаге, которую слуга-индеец передал капитану де Лавилю и которая вызвала в нем такое волнение, заключалось одно только имя, но это имя было хорошо известно в Гетцали — имя графа Луи-Максима-Эдуарда де Пребуа-Крансе. Колонисты Гетцали слышали о французской экспедиции, организуемой в Сан-Франциско для разработки неисчерпаемых рудников Планча-де-Плата. Они знали также и о том, что этот отряд достиг Гуаймаса, но с тех пор до них не доходило никаких известий, и колонисты ровно ничего не знали о последующей судьбе этого предприятия.
Капитан был вполне уверен в том, что руководителем этой экспедиции был граф Пребуа-Крансе. Вместе с тем по нескольким словам, вырвавшимся у графа во время его пребывания на асиенде, де Лавиль догадывался об интригах мексиканского правительства, направленных против графа. Поэтому, прочитав его имя, он сейчас же воскликнул: — Он здесь?! Что же такое случилось? И де Лавиль немедленно отправился навстречу графу в полной уверенности, что тот, лишившись покровительства закона за какой-нибудь проступок, пришел к нему искать помощи и убежища.
Неожиданный визит полковника Суареса странным образом совпал с прибытием графа и только подтверждал для капитана справедливость его предположений. Все наводило его на мысль, что полковник привез предписание не принимать изгнанника в колонию и в случае его появления захватить и передать в руки мексиканского правительства.
Не колеблясь ни одной минуты, де Лавиль решил не только не выдавать графа, но оказать ему самое широкое покровительство. Читатель видит, что капитан де Лавиль был не так уж далек от истины.
Дон Луи и Валентин, сидя в креслах, курили и беседовали, на столе перед ними стоял отвар из тамариндовых ягод, который они пили маленькими глотками, рассчитывая освежиться после продолжительного пути.
Дверь отворилась, и вошел капитан. Все трое раскланялись, горячо пожали друг другу руки. После обычных приветствий де Лавиль пригласил гостей садиться.
— Какие обстоятельства, граф, привели вас в Гетцали? — начал он.
— Гм, вы бы спросили, какой ураган, это было бы вернее. Никогда мне не приходилось подвергаться такой ужасной буре, которая грозит мне сейчас.
— О! Рассказывайте скорее, в чем дело, я считаю излишним уверять вас в своей преданности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29