Уши вянут слушать, – возмутился Чониа. – Чтоб у такого здоровенного мужика да такие мозги куриные. Мать ты моя, чего он здесь накудахтал!.. Ну и что дальше было? Объявился он хоть раз или нет?
– Нет, не объявлялся. Говорю, пропал. Может, его и в живых нет, не знаю.
– И что же, эта беридзевская баба, ну Цуца твоя – что ж она, так ничего и не знает про своего мужа, про этого Спиридона Сиоридзе? – не поверил Чонна.
– Никакая она не Беридзе, а Догонадзе, но порядок есть порядок, и пишется она по мужу. Про Спиридона ничего она не знает. Сказала бы мне, если б знала. Что Цуца? Деревня наша Квеши какая большая, а что со Спиридоном Сиоридзе – ни один не скажет.
И опять стало тихо. Посидели, помолчали и вдруг как загалдят… Так дней пять и шумели, и все про Спиридона Сиоридзе, кто да что. Обо всем расспросили, все разузнали, даже во что обувался, и любил ли поесть, и что из еды-питья предпочитал – все выяснили. А вот зачем и куда пропал – в этом к согласию никак не могли прийти. Этот Спиридон Сиоридзе уже поперек горла у меня стоял, меня мутить начинало только от одного его имени. Я уже хотел было строго-настрого эти разговоры прекратить, но Чониа меня опередил. Соскочил он с кровати, схватил полено да как заорет:
– Если какая сука еще раз это имя протявкает… полено видите? Голову размозжу.
Все замолчали и больше про Спиридона Сиоридзе – ни слова, а то, ей-богу, я бы с ума съехал.
Все это, как я вам уже говорил, случилось позже, на пятый или шестой день, а до этого вот как все было. Квишиладзескую муку и правда съели за два дня. На третий день все кто как исхитрился – прилипли к окнам, но ни к одному из них не пришли. Вечером, уже в темноте, меня подстерег на балконе Чониа и попросил конверт: напишу, сказал, семье, пусть навестят, а то с голоду подохну. Я зашел в комнату дяди, где лежали мои вещи, и принес Чониа конверт, бумагу, перо, чернила. Он тут же сел писать.
– Зря ты, Чониа, в темноте пишешь, глаза испортишь, – сказал Кучулориа, видно рассчитывая слово за слово выведать, куда и кому пишет Чониа.
– Пусть лучше, браток, мои глаза пропадут, чем мы все – с голодухи. Родственник у меня здесь в Самтредиа, может, подбросит чего-нибудь, хоть по губам размазать, а то никого не видать, – ответил Чониа, поняв, что надо утолить любопытство своих соседей.
Время уже ко сну. Сидим мы втроем: я, дядя Мурман и Хосро, лампа у нас горит, ужинаем. Вижу, на столике лежит конверт, который я Чониа дал, вглядываюсь в адрес и разбираю: на конверте – имя возлюбленной Квишиладзе Цуцы Сиоридзе.
– Это что такое? – спрашиваю я своих.
– Да Чониа принес. Квишиладзе, видишь, грамоты не знает, так он за него написал. Прихвати, просил, как в Пот пойдешь, бросишь в ящик.
– Наверное, Квишиладзе харчей просит. С этим тянуть нельзя, да и лекарств из Поти привезти надо, – сказал дяди Мурман.
Мы ужинали, а я все думал о том, что Чониа говорил мне одно, а Хосро – другое, и адрес на конверте – совсем не тот. Но я ничего не сказал. Мне самому нужно было в Поти – крыс привезти. В прошлое лето я вывел одного крысоеда, назвал его Фараоном. Покупателя на него тогда у меня не нашлось. Я его сдуру и пустил в лазарете. А тут и покупатель объявился, но расставаться с Фараоном мне было уже жалко – отличный людоед из него получился, и стоил он куда дороже, чем покупатель давал. Так и остался Фараон при лазарете, всех крыс извел, на версту кругом – ни одной не найдешь. Теперь изволь ходить за ними в Поти – охотиться в пакгаузах потийского порта, я там крысоловки расставлял. Я и надумал – заодно захвачу с собой и Фараона, в Поти у меня клиент объявился новый.
– Я утром в Поти собираюсь, – сказал я Хосро.
– Тогда и лекарства прихвати, а я за дровами поеду, – обрадовался Хосро.
На том и порешили.
Я положил во внутренний карман письмо Чониа, и мы разошлись по своим углам. Чуть свет я стал искать Фараона, но его, подлеца, и след простыл: видно, охотился далеко. Махнул я рукой и отправился в Поти. Город был рядом, дядин лазарет считался теперь окраиной Поти. Прошел я уже порядочно, и тут стало меня заедать любопытство. Вытащил я из кармана письмо Чониа, кручу-верчу, вскрывать стыдно и… слабая душа, не выдержал. Конверт был заклеен очень старательно, я по заклеенному смочил его слюной, клей размяк, и я вскрыл конверт, не повредив его совершенно. Чониа писал Цуце Сиоридзе в Квеши как бы от имени Квишиладзе и сообщал ей, что твой Спиридон Сиоридзе нашелся и лежит рядом со мной здесь, в лазарете. Харчи у нас все вышли, приезжай, привези что-нибудь, поесть – приезжай, нашей любви ради, только в лазарет не заходи, а то Спиридон догадается, что ты ко мне приехала. А в такой-то день мой друг Чониа встретит тебя по дороге к лазарету. Возле дороги ольховник небольшой и кусты у обочины – там он и будет тебя ждать, ты отдай ему все, что я у тебя прошу. А просил он у нее еще десять рублей – для доктора, писал, позарез нужно. Увидишь Чониа – он тебе все расскажет и про Спиридона, и про меня, и про все наше житье-бытье.
Стал я думать, как быть. В первую минуту хотел порвать и выбросить. Потом думал-думал, дай-ка, решил, припишу в конце, как все есть на самом деле, и пошлю Цуце Сиоридзе. Мыслей – туча налетела, и ни к чему я так и не пришел. А вот уже и Поти. А вот и почта. Послал я все к дьяволу, раскрыть эту грязную подноготную, думаю, никогда не поздно, и бросил конверт в ящик. Бросил и еще больше стал маяться – так не так сделал. Измучился вконец, целый день ни о чем думать не мог.
Взял я в аптеке лекарства, зашел в пакгаузы, собрал в клетку крыс и обратно домой. Дома разместил свою живность, как полагалось, а тут и смеркаться стало. Поужинали мы, заснул я без задних ног, набегавшись за целый-то день.
Утром – еще как следует не проснулся – слышу голос Кучулориа:
– Ночью я сон видел – не иначе к кому-то из нас сегодня придут. Увидите – придут.
Все стали просить Кучулориа рассказать свой сон. Час битый он рассказывал, пока одышка не одолела.
Пошел уже четвертый день, как они голодали, и мне тоже начало казаться, к кому-то из них непременно должны прийти. Однако и этот день прошел, а никого не видно.
…В тот вечер и случилось это, а какой был год – убейте, не помню. Неохота мне теперь высчитывать, да и надобности особой не вижу. Уже давно стемнело, часу в одиннадцатом, наверное… сидим мы с дядей Мурманом, в нарды играем. Рядом Xосро то носом клюет, то за игрой следит. Как сейчас слышу, донесся издали топот копыт.
– Хосро, а постели ты приготовил? – спросил дядя.
Хосро кивнул.
– Кого вы ждете так поздно? – полюбопытствовал я.
Помолчав, дядя ответил:
– Больных. Приезжал здесь днем один гуртовщик, поехал за другим. Наверное, они и едут, кому бы еще?
– А что с ними?
Опять дядя Мурман с ответом не торопится.
– Медведи их задрали, – сказал он нетвердо.
Чувствую, что-то скрывает дядя. Посмотрим, думаю, надолго ли его хватит. А топот все ближе.
– Мурман-батоно! – позвали со двора.
Дядя велел мне посветить гостям, а Хосро – принять лошадей и поставить в конюшню.
Один спешился сам. Другому помог Хосро – нога у него была сильно изувечена.
Поставил я лампу на стол и поглядел сперва на хромого потом на его приятеля. Хромого я никогда не видел, второй был Дата Туташхиа. Я его сразу узнал! Он нисколько не изменился, разве виски немного поседели. Он тоже взглянул и меня, как бы припоминая, но сделал это так, что я мог и не заметить его внимания к моей особе. Ну и бог с ним! Зачем показывать, что я его узнал?
Надо было осмотреть и обработать раны, но чувствую я, тянет мой дядя Мурман, не хочет при мне начинать осмотр. Да и мне ни к чему. Все и так было ясно, оставаться с ними только лишний труд.
Я им – «спокойной ночи!» и к двери, а тут гляжу, мой Фараон изволил объявиться: сел на задок, лапки вытянул и давай раскачиваться. Зол я был на него за то, что вчера утром его, подлеца, найти не мог, и как крикну:
– А ну, пошел отсюда!
Фараон поглядел на меня обиженно так и – вон из комнаты.
– Такого сытого да гладкого мне и поросенка видеть не приходилось. А этот еще и прирученный, – сказал спутник Туташхиа.
Я промолчал. Туташхиа едва усмехнулся и тоже ни слова. За все время, что мы вместе пробыли в лазарете, это был знак того, что он меня узнал. Я убрался восвояси.
Наша фамильная профессия давно потеряла спрос, и то, что я вам расскажу, сейчас уже не секрет. К тому же, все это крысиное дело прямо связано с той историей, которую вы хотите услышать, и вам ничего не понять, если я не расскажу о крысах.
Выводить крысоедов можно двумя способами – голодом и обжорством. И так, и так – все равно получится людоед, но я предпочитал голод – меньше времени потратишь. Крыс надо брать непременно семь или девять штук. Отловленных животных сажают в пустую бочку. Если выводить крысоеда голодом, бочку надо брать железную. Иначе, оголодав, крысы прогрызут дерево и удерут. Если предпочитаете обжорство, хороша и обычная бочка – сытые животные сидят смирно, стен и дна не трогают. Что еще необходимо – так темнота. Без темноты людоеда не получишь. В бочке на самом дне темень полная. Если, конечно, самому с фитилем не лезть. Будете выводить голодом – держите их на одной воде. Если обжорством – корма давай сколько влезет, только что-нибудь одно: кукурузу или пшеницу – это уж как придется. Я вам коротко рассказываю, а так это целая педагогическая система.
Ну, оставил я гостей, ждать никого не стал. Лег спать. И даже не слышал, как Хосро привел ко мне в комнату новых больных.
Утром, как всегда, я проснулся от шума в большой палате. Дата Туташхиа лежал спиной ко мне, и не видно было, спит он или нет. Его приятель глядел в потолок и, увидев, что я проснулся, пожелал мне доброго утра. Немного погодя пришел Хосро и налил воды в умывальник.
– Бесо-батоно, – сказал он, – когда пожелаете кушать, крикните меня, я подам.
Я хорошо расслышал это имя «Бесо», но так же хорошо я знал, что человек, пришедший с Датой Туташхиа, свое настоящее имя не скажет. Ходили слухи, что Дата Туташхиа завел себе нового товарища Мосе Замтарадзе. «Наверное, это он» – подумал я. Так оно и оказалось.
– Отиа-батоно, проснись, завтракать пора, – так Замтарадзе будил Дату Туташхиа.
Еле-еле двигаясь, с трудом помогая друг другу, они наконец поднялись и умылись. Хосро принес им жареной свинины, яичницу, картофель и по стопке водки. Мосе Замтарадзе поел и опять лег, а Туташхиа, достав из хурджина «Витязя в тигровой шкуре», погрузился в чтение.
– Ты говорил, что из страха перед Фараоном ни одна крыса на пушечный выстрел к этому дому не подойдет, – сказал Замтарадзе Туташхиа, – а здесь их полным-полно. Под моей кроватью или к стенке поближе, точно не скажу, они на рассвете свадьбу устроили, а может, на свой крысиный базар сбежались. – В комнате было тихо, и Замтарадзе прислушался. – Вон и сейчас черт знает что вытворяют!
Кровати моих соседей стояли изголовьем к стенке, выходившей на балкон, а на балконе была моя бочка с крысами.
Туташхиа прислушался, и я почувствовал, как он напрягся.
– Сегодня опять пасмурно, – сказал он и встал.
У него была повреждена ключица, ходить ему было трудно. Чтобы пройти на балкон, надо было пересечь большую палату, протиснувшись по дороге через узкий проход между печкой и кроватью. В проходе стоял Чониа. Туташхиа повернулся боком, чтобы не задеть его. Он бы прошел, но Чониа загородил проход.
– Здесь двоим не разминуться. Не видишь, с той стороны обходить надо!
Абраг невольно подчинился и, повернувшись, обошел печку с другой стороны.
– Вот так-то! – сказал Чониа.
Туташхиа остановился и смерил Чониа взглядом с макушки до пяток. Ну, думаю, нарвался Чониа, тут его хамству не пролезть.
Чониа глядел на Туташхиа наглыми зелеными глазами. «Здесь я хозяин, – казалось, говорил он, – и подчиняйся порядку, который нравится мне. А то найдется на тебя управа, кто ты ни есть». А порядок такой, что Чониа подмял под себя всех.
Дата Туташхиа разглядывал Чониа, как мальчишка новую задачку, только что написанную на классной доске. Он улыбнулся чуть заметно, и это было похоже на радость, когда в голову уже является разгадка. Будто соглашаясь с собственными мыслями – да-да, знаю… – он наклонил голову и вышел им балкон.
Я вскочил с постели и стал одеваться. Мосе Замтарадзе тронул меня за рукав и шепнул:
– Прошу прощения, батоно, дайте взглянуть, который это…
Я посторонился. Он едва коснулся Чониа взглядом и снова опустился на постель. Чониа разворошил в печке угли, и пламя вспыхнуло с шумом и треском. Квишиладзе в надежде, что Чониа не услышит, тихо-тихо сказал Кучулориа:
– Видал, как он нового-то…
Кучулориа покосился на Чониа и, убедившись, что Чониа его не видит, чуть заметно улыбнулся Квишиладзе. Чониа прикрыл печную дверцу и, откашлявшись, словно оратор, собирающийся выступать, завел:
– Болтать ты болтаешь, батоно Квишиладзе, а как мозгами раскинуть, так тебя нет. Вот нас здесь четверо калек, а сколько дней у нас во рту крошки не было – ты об этом подумал? И денег нет. Да если б и были, так ты вон без ног. И кому из нас хотя бы через плетень Мурмана Ториа перелезть под силу? Я уж говорю, добраться до Поти, накупить еды и притащить ее сюда… – Красноречие вдруг оставило Чониа, и он умолк, так и завершив свою мысль.
– Твоя правда! – Кучулориа произнес это так горячо, что Чониа впору было снова взяться за свое.
– Правда-то правда, только хотел бы я знать, в чем этот новенький виноват, раз припасы наши кончились и сидим зубы на полку. Ему-то что делать прикажете? – спросил Варамиа.
– Я знаю, о чем говорю, убогий ты человек, Варамиа! – отрезал Чониа. – Эти двое явились сюда вчера ночью. Думаешь, в хурджинах у них пусто? Так войди и скажи: так и так, все мы под богом ходим, давайте поделим, что нам бог послал, а кончится у нас, так придут же к кому-нибудь из вас, тогда и ваше на всех поделим… А они вместо этого что делают? Я скажу тебе что – обжираются жареным и пареным, а рядом голодные лежат, животы у них сводит – так они еще расхаживают здесь… Я от их «здрасьте» сыт не буду…
– Ну, хорошо, что же им делать? – опять спросил Варамиа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103