Местные жители разводили крепких неприхотливых коней для тяжелой работы. Но мне-то хотелось разводить породистых животных.
Большая часть конных заводов Юга пострадала от войны, поэтому человеку с хорошим жеребцом, парочкой кобыл и обширными пастбищами было где развернуться.
Мальчишкой я мечтал разбогатеть. Каждый парень хочет, принарядившись, с важным видом пройтись по улицам, чтобы на него заглядывались девчонки. Каждый считает, что если у кого водятся деньги, девушки от него глаз не отведут.
Теперь-то я знал: не важно, сколько у тебя денег, важно — нравиться самому себе. Когда-нибудь я, наверное, найду себе женщину. Но не здесь. Придется поискать ее в других краях. У местных имя Каллена Бейкера вызовет лишь неприязнь.
У меня, конечно же, возникнут неприятности. Но неприятности, как правило, доставляют люди, а я не собирался ни с кем связываться. Держаться подальше от людей вообще-то не сложно. Наша ферма наверняка пребывала в самом запущенном состоянии, так что работы у меня будет невпроворот и на поездки в город просто не останется времени.
Лонгли поднялся и собрал охапку хвороста. Что ж, если человек в дождливые дни может отыскать сухие ветки, с ним можно иметь дело.
Боб Ли приподнялся, нащупывая свою трубку. Лонгли сидел перед костром на корточках.
— Похоже, вокруг тихо, — сказал он. — Боб, как по-твоему, мешочники из Бостона пойдут за нами в болота?
— Вряд ли, если они не дураки. — Боб Ли взглянул в мою сторону. — Ты не спишь, Каллен? У нас в Бостоне были неприятности. Мы убили человека.
— Значит, он сам виноват. Ты всегда был гордецом, Боб Ли, но не помню случая, чтобы ты стрелял без причины.
Мы опять разговорились. Они рассказали мне еще кое-что о том, что здесь происходило в мое отсутствие. Рассказы их не очень-то пришлись мне по душе. Одно лишь они забыли сообщить: мой злейший враг жил здесь, в этих краях он был большим человеком, мало того — окружил себя переселенцами-мешочниками…
Поговорив, мы заснули.
На рассвете мы молча оседлали коней. Потом я объяснил ребятам, как найти тайную тропу к Серным топям. Дело в том, что Серный ручей очень извилистый, со множеством рукавов, упирающихся в непроходимые болота, к тому же ручей окружали густые заросли кустарника. Дальше к югу лежало озеро Кэндо, но о нем, кроме индейцев и меня, почти никто не знал.
Мы расстались у Корнере.
— Поехали с нами, Каллен, — предложил Боб Ли. — Ты не найдешь здесь ничего, кроме проблем. А тебя-то я знаю: долго терпеть ты не станешь.
— Я хочу спать под собственной крышей.
— Ладно. Держись только подальше от вдовушек. От них неприятностей больше, чем от всех солдат-северян, вместе взятых, — усмехнулся Лонгли.
Когда они скрылись из вида, я направил своего мула на поросшую травой тропу. У меня был прекрасный мул, сильный и выносливый. Не такой быстрый, как лошадь, но в дальней дороге — надежней любого скакуна, а на привале — точно сторожевой пес.
Прощаясь, Лонгли упомянул вдов… С окончанием войны их здесь, наверное, хоть пруд пруди. Впрочем, в этих местах вдовушек и в мирные времена хватало.
Но я знал: ни одна приличная женщина не станет со мной связываться. А если кто-нибудь обратит на меня внимание, это наверняка приведет к перестрелке с ее отцом или братьями. Каллен Бейкер — известное имя, смутьян, как говорили одни, и человек, склонный к убийству, как говорили другие. Ходили также слухи, что я пьянчуга, но это наглая ложь. Я вообще не люблю спиртное, а если меня и видели пьяным, то не столько от виски, сколько от ярости.
Я вытащил свой кольт и проверил его. Осторожность никогда не помешает, хотя я надеялся, что мне никогда больше не придется использовать оружие против человека — только для охоты. Однако давно замечено: тех, кто готов к любым неожиданностям, неприятности часто обходят стороной.
У поворота дороги я натянул поводья. Я был дома,
Три года мечтал я об этом мгновении — долгих три года, казавшиеся мне вечностью. Да, я наконец вернулся… Все было как прежде, и в то же время все выглядело иначе.
Прежде на заднем дворе земля была сухая, утрамбованная, теперь же она заросла травой. Краска на стенах дома потрескалась, местами облупилась.
Солнце, дождь и ветер беспощадны… Они терзают дерево, камень покрывают трещинами, они способны все сровнять с землей. Я тоже натерпелся от ветра и знойного солнца, но больше всего меня терзали душевные бури, наложившие печать на мое лицо, на мой характер. Бесчисленные драки и стычки — это чего-то да стоит… Молва была права. Действительно: по своей природе я убийца, человек, всю жизнь сдерживающий гнев и ярость. Временами, когда я натыкался на препятствия, гнев мой рвался наружу, пугая меня самого, — ведь я не держу зла на людей, не знаю, что такое ненависть. Да, я осторожен, поскольку знаю, что многим не по душе. Но сам ни к кому не испытывал ненависти.
Спрыгнув на землю, я не спеша открыл ворота, не решаясь заходить, страшась воспоминаний…
Мне казалось, что вот-вот выйдет на крыльцо мама и позовет ужинать, или же появится отец, протянув для приветствия руку. Но они не выйдут, никто не выйдет из дверей этого дома, пустующего столько лет.
Я провел мула в ворота и бросил поводья. К горлу подступил комок.
Дверь, ведущая на кухню, висела на высохших кожаных петлях, которые так тщательно прибивал отец, построивший дом собственными руками. Я помогал ему как мог, хотя в строительстве ничего не смыслил.
Дверь нехотя, со скрипом, поддалась. Я вошел — и по щекам моим заструились соленые ручейки слез.
Опустевший дом показался мне чужим. Из него унесли все, что можно было унести, — все, за исключением огромного медного котла, стоявшего у очага. На полу, в бревенчатой части дома, лежали осыпавшиеся с потолка кусочки сухого мха, которым утепляли жилище. Позже отец начал возводить пристройку из досок, он хотел, чтобы у мамы был наконец настоящий дом. Однако он не успел его достроить: тяжелая жизнь сказалась на матери, у нее было слабое здоровье.
Ее похоронили в дальнем конце сада, там же положили и отца — мне об этом рассказали, сам я в это время странствовал по Западу.
На кухне устроила себе гнездо сова. И повсюду — толстый слой пыли, чего никогда не было при жизни матери. Денег у нас вечно не хватало, но мама содержала дом в такой идеальной чистоте, какой я больше нигде не видел.
У очага валялись объедки с отпечатками мышиных зубов, — вероятно, в доме ночевали путники.
Гулкие звуки шагов действовали на меня угнетающе. Я вышел во двор. Увидев заросшие сорняками розы, подумал о том, что работы мне здесь хватит надолго.
— Папа, будь уверен, — произнес я, — ферма станет такой, какой ты хотел ее видеть.
Мул пасся во дворе, поглощая траву с такой скоростью, будто боялся, что вот-вот зазвучат трубы Страшного Суда. Что ж, если он так проголодался, — на здоровье… Прихватив «спенсер», я направился к болотам.
Человек, который когда-нибудь возвращался в места, где провел детство, где с мальчишеских лет знает каждую тропинку, поймет меня. Нагретая солнцем трава, солнечные лучи, пробивающиеся сквозь зеленую листву… Тропинка, густо заросшая кустарником, веточки черники… Пытаясь добраться до этих сочных ягод, я когда-то частенько рвал рубашку. И вот что интересно: почему-то самые спелые, самые аппетитные на вид ягоды растут именно там, куда труднее всего добраться.
Каждый мой шаг будил воспоминания… Время от времени я останавливался, воскрешая в памяти давно ушедшие дни. По утрам над этими болотами стелился туман. А кроны деревьев, казалось, терялись в низких облаках. Недалеко отсюда паслись олени, часто заходившие на наше кукурузное поле, я не раз на них охотился.
Купаясь в солнечных лучах, жужжал среди листвы огромный шмель. Считается, что пчелы — трудолюбивы, но люди за ними всерьез не наблюдали. Пчелы без толку суетятся у цветов, а все думают, что те работают не за страх, а за совесть. Уж поверьте мне: я часами наблюдал за пчелами и знаю, что хваленое их трудолюбие — глупые россказни. Эти насекомые просто наслаждаются ароматами цветов, наслаждаются игрой света и тени. Трудолюбивые? Не похоже…
За болотами часто бродили олени, но сегодня мне не повезло. Поэтому я подстрелил утку, лениво поднимавшуюся с темной поверхности воды. Подходя к дому, я услышал голоса. Насторожился… Минуту спустя я увидел во дворе трех всадников, которые оценивающе разглядывали моего мула. На красивом гнедом жеребце сидел высокий статный мужчина; второй был Джоэл Риз, о котором я не мог сказать ничего хорошего, а лицо третьего стоило запомнить — по виду очень неглупый человек.
— Чей это мул? — спросил высокий. По тону я понял, что он привык командовать, однако, на мой взгляд, ничего особенного из себя не представлял, хотя слишком много о себе мнил. — Риз, вы говорили, что ферма пустует?
— Уже давно пустует. Иногда тут останавливаются на ночлег.
Мне показалось, что пора вмешаться.
— Ферма не пустует и не продается, — сказал я. — Я здесь хозяин.
Все трое резко обернулись. Джоэл Риз ухмыльнулся.
— Полковник, — это Каллен Бейкер, о котором я вам рассказывал.
Полковник холодно взглянул на меня, но прицел винтовки, направленный на него, был еще холоднее. При этом я не упускал из виду третьего. Полковник, похоже, был никудышным воякой, а Риз силен лишь тогда, когда противник связан и беспомощен. А вот третий — тот был явно из другого теста — и, как мне снова показалось, не дурак.
— Похоже, мы встречались. — Я взглянул ему прямо в глаза.
— Меня зовут Джон Тауэр. Я приехал сюда после того, как ты покинул эти края.
— Тебе не случалось бывать к западу от Рокки-Маунтинс?
Тауэр явно оживился.
— Может, и случалось. Я вообще много повидал.
— Бейкер, — снова заговорил полковник, — ты сражался за южан. Тебя знают здесь как смутьяна. Мы не потерпим от тебя разных фокусов. Будешь чинить помехи программе Восстановления, угодишь в тюрьму. А твою землю мы конфискуем, поскольку ты враг своей стране.
— Загляните-ка лучше в архивы, полковник. Там должно быть записано, что я вообще не принимал участия в военных действиях. В это время я был на Западе, а воевал только с команчами и ютами.
— Что такое? — Полковник повернулся к Ризу; лицо его покраснело. Видать, вспыльчивый был человек. — Риз, это правда?
Глаза Риза беспокойно забегали.
— Полковник Белсер, могу лишь сказать, что он симпатизировал южанам, сэр.
— Джоэл Риз, — объяснил я, — трусливая собака. Ему не стыдно вас обманывать. Если ему хоть что-то про меня известно, он должен знать, что всю войну я провел в Нью-Мексико и Юте. Сразу же после того, как началась война, я перегнал на Восток стадо, а затем снова возвратился на Запад и провел там три года. Риз всех ненавидит, потому что он ничтожество. Мой вам совет: не верьте его словам. От него — одни лишь неприятности, поверьте мне.
— Мне не нужны ваши советы! — вскипел полковник Белсер. Он рывком развернул гнедого. Зря он так обращается с хорошим конем, почему-то подумалось мне. — Мы проверим наши архивы. Тогда и поговорим.
— Найдете меня здесь, — сказал я.
Всадники направились к воротам. Тауэр на минуту задержался.
— Говоришь, ты был в Нью-Мексико и Юте? — спросил он. — А в Калифорнии?
— Моему мулу нравится путешествовать.
— Наши дороги случайно не пересекались?
— На моем пути попадалось множество следов, но раз повстречав человека, я его не забываю.
— Хочешь сказать, что если бы мы встречались, ты бы запомнил? Так?
— Я бы запомнил.
Коснувшись шпорами боков коня, Джон Тауэр выехал из ворот. Из всей троицы следовало опасаться только его. Но Тауэр будет драться честно — лицом к лицу, а те двое — нет. Лишь когда они скрылись из вида, я увидел девушку в белом платье, стоявшую под кизиловым деревом.
Таких девушек я уже давно не видел; они не часто встречаются мужчинам, подобным мне. Я — человек, привыкший к суровой жизни, без воспитания, без образования, куда уж мне…
Чуть выше среднего роста, темноволосая и белокожая, девушка стояла, держась одной рукой за ветку дерева. В глазах ее я не заметил простодушия, столь свойственного юности. Она была прекрасна, как кизиловое деревце, под которым стояла, — как деревце, усыпанное белыми цветами, в тон ее белому платью.
— Я вас не напугала?
— Просто не ожидал увидеть здесь такую гостью.
— Меня зовут Кейти Торн, я из Блекторна.
У меня не имелось особых причин любить Торнов. Моим единственным приятелем из клана Торнов был Уилл. Да и тот был среди Торнов белой вороной. А вот его племянник Чэнс был моим заклятым врагом. Что касается Кейти Торн, то я ее не помнил.
— Вы родственница Чэнса?
— Его брат был моим мужем.
— Был?
— Он геройски погиб в битве у Геттисберга. А вы воевали, мистер Бейкер?
— Нет. — В голосе моем звучала горечь. — Я не воин, я Каллен Бейкер.
— Разве так плохо быть самим собой?
— Возможно, не плохо. Но местные меня не очень-то жалуют, а я их еще меньше.
— Знаю. Я видела, как все началось, я была на мельнице в тот день, когда вы вздули Чэнса.
— Вы видели? — удивился я.
— Я сидела в повозке вместе с отцом и Уиллом Торном. По-моему, Чэнс получил по заслугам.
Тот день я запомню на всю жизнь. Тогда я в первый раз вышел из дома, чтобы отвезти на мельницу мешок зерна. Мы приехали из Теннесси всего несколько дней назад. Едва я появился на мельнице, Чэнс стал меня задирать, а за ним — все остальные мальчишки. Они смеялись над моей поношенной одеждой, но другой-то у меня не было. Мальчишки дразнили меня, но я старался не обращать на них внимания. Когда я принялся грузить муку на мула, они на меня набросились: сдернули подтяжки, стали кидаться комьями грязи.
Подтянув штаны и накинув на плечи подтяжки, я закинул мешок с мукой на мула. Затем поднял с земли сучковатую дубину и пошел на мальчишек. Те разбежались в разные стороны, точно стайка воробьев — все, кроме Чэнса.
Он ждал, когда я подойду. Чэнс был на голову выше меня и гораздо тяжелее. На нем был купленный в магазине новенький костюм. Смерив меня презрительным взглядом, Чэнс произнес:
— Брось дубину, тогда поговорим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16