https://wodolei.ru/catalog/rakoviny/dlya-tualeta/
Раздумывал над тем, правильно ли положение правой руки, опирающейся на левое колено, – оно казалось ему неестественным, – и тут его вдруг осенило: именно этот напряженный жест и передает стремление животного превратиться в разумное существо. Он сделал тело массивным, плечи – могучими, ноги и руки – огромными.
Огюст проработал много дней, усталость одолела его, он впал в мрачную меланхолию; казалось, смерть уже на пороге. Но не работать он не мог. В последнее время он слишком много внимания уделял вещам, не представлявшим интереса, а эта фигура воплощала его представление о жизни. Снова, несмотря на усталость, Огюст погрузился в работу. «Мыслитель» стал выражением трагедии, хотя фигура дышала жизнью, силой и покоряла. Он подчеркнул в ней грубую, упрямую силу, характерную для жизни, которая так трагически устроена. Огромная голова и невероятно могучая кисть, как бы поддерживающая эту непомерную тяжесть, сразу приковывали внимание. И по мере того как «Мыслитель» оживал, силы самого Огюста иссякали. Когда статуя была закончена, скульптор еле держался на ногах. Никогда еще он не чувствовал себя таким измученным.
Он попросил Каррьера посмотреть законченную в гипсе статую. Каррьер был первым, увидевшим его работу, потому что Рильке в это время не было в Париже. Каррьер долго молча разглядывал «Мыслителя», и Огюст уже был уверен, что потерпел неудачу. Он начал оправдываться: «Я так устал, работая над ним», но Каррьер остановил его.
Прошло еще несколько минут молчания; Огюст волновался. И тут Каррьер сказал:
– Я воспринимаю его как первого человека, способного мыслить, и в этом стремлении к мышлению он начинает постигать ту трагическую судьбу, которая ожидает ему подобных. – Огюст был удивлен – друг лишь в редких случаях высказывал пессимистические мысли. Каррьер добавил: – Это такое усилие – думать, быть разумным, столь титаническая борьба, ведь плоть более могущественна, чем мозг, но мозг уже ищет пути вырваться из тех оков, из которых вырвалось тело.
– Значит, тебе нравится, Эжен?
– Нравится? Нет. Как может нравиться такое живое изображение нашей собственной борьбы? Он – это я, мои поиски, мои тяготы, мои страдания. Это – мое личное. «Мыслитель» – это любой из нас.
Огюст вздохнул.
– Я тоже так.думал, но настолько устал, что утратил способность смотреть на него объективно. Боюсь, он никому не понравится. Не уверен, нравится ли мне самому.
Глава XLIV
1
«Мыслитель» был выставлен в Салоне 1904 года, и снова Огюст подвергся жестокой критике. Сторонники Школы изящных искусств, Институт и Академия называли его новую работу «чудовищем, обезьяно-человеком». Критики писали: «Посмотрите на эти ужасные руки, это не руки разумного существа, а отвратительная пародия на человека». Одна крупная парижская газета напечатала на первой странице статью, в которой говорилось: «Мосье Роден намеренно сделал человека уродливым и неуклюжим, намеренно огромным и грубым; к сожалению, скульптор не признает традиций и неспособен измениться, поскольку он слишком стар».
Однако друзья Огюста готовились отразить нападение. Они собрали по подписке пятнадцать тысяч, купили статую и преподнесли в дар городу Парижу.
Огюст был уверен, что муниципальный совет, все еще не простивший ему «дела Бальзака» и памятника Гюго, не позволит установить «Мыслителя» в Париже, а тем более в Пантеоне, о чем хлопотали друзья. Но Ральф Баль от имени Министерства изящных искусств предложил Родену компромиссное решение при условии, что он вернет деньги, полученные за «Врата ада». Когда Огюст согласился вернуть двадцать семь тысяч пятьсот франков вместе с процентами, министерство уговорило муниципалитет принять «Мыслителя», а Огюст, со своей стороны, обещал закончить фигуру в бронзе к 1906 году. Он гордился тем, что статуя будет установлена перед Пантеоном, – первое его произведение на площади Парижа. Мысль об этом помогла забыть о неудаче с «Вратами». И испытал еще большее удовлетворение, когда Министерство изящных искусств купило копию с гипсового оригинала «Мыслителя» и передало ее музею Метрополитен в Нью-Йорке и народу Америки в дар от народа Франции. «Мыслителя» едва ли можно сравнить со статуей Свободы, другим скульптурным подарком, который сделала Франция Соединенным Штатам, но на некоторых американцев, возможно, «Мыслитель» и произведет впечатление, хотя Огюст не был уверен, поймут ли его.
Огюст с радостью согласился председательствовать на банкете в честь Каррьера по случаю двадцать пятой годовщины со дня открытия первой выставки художника. Список гостей всключал знаменитостей. Среди них были: Клемансо, Бриан Бриан, Аристид (1862–1932)-французский политический деятель.
, Моне, Ренуар, мосье и мадам Кюри Кюри, Пьер (1859–1906) и его жена Склодовская-Кюри, Мари (1867–1934)-выдающиеся физики, открывшие радий и полоний и изучавшие явления радиоактивности.
, Пьер Лоти Лоти, Пьер, собственно Жюльен Вио (1850–1923) – французский писатель и морской офицер.
, Клод Дебюсси и Анатоль Франс. Огюст был особенно рад Ренуару – от ревматизма тот стал совсем инвалидом, и выйти из дома стоило ему героических усилий. Однако Огюст сильно обеспокоился, когда обычно пунктуальный Каррьер опоздал на торжество. А когда художник наконец пришел, вид у него был измученный и мрачный. Огюст заметил, что в ответ на поздравления гостей Каррьер с трудом заставляет себя улыбаться. Почему он столь угрюм и озабочен? – удивлялся Огюст.
Он заказал экипаж, чтобы отвезти Каррьера домой, зная, что художник, все еще пребывающий в бедности, не может позволить себе такую роскошь. В молчании они ехали к Монмартру, где Каррьер в течение многих лет жил с женой и пятью детьми. У дверей дома Каррьер сказал:
– Не знаю, что мне делать, Огюст.
– Делать? Как – что делать? Продолжать работу. После такого торжества ты сможешь писать еще больше, чем раньше. Теперь твои картины наверняка будут покупать, дорогой друг.
– Конечно, конечно. Меня теперь будут покупать, как Ренуара. Очень приятно, что он пришел сегодня. Удивляюсь, как он справляется со своей болезнью.
– А как мы все справляемся? Разумеется, только благодаря работе.
– Да, если можно работать. У меня рак, Огюст. Эта новость потрясла Родена, он не знал, что сказать.
– Мне было так плохо всю неделю, думал, не смогу прийти на банкет. Сегодня пошел к врачу и потребовал сказать правду. И он сказал.
Огюст пытался утешить друга, который всегда утешал его в беде:
– Доктор мог ошибиться.
– Он не ошибся.
У Каррьера был вид приговоренного к смерти. – А если сделать операцию?
– Врач, возможно, решит сделать операцию, но не стал меня обнадеживать. А пока велел мне продолжать работу, если смогу.
– Ты сможешь, сможешь!
– Не будем обманывать друг друга. Огюсту хотелось помочь другу, но как? Каррьер понял его чувства.
– Спасибо, дорогой мой, мне легче, когда ты рядом. И может быть, ты прав. Может, это еще и не так серьезно.
Несколько месяцев можно было думать, что Огюст действительно прав. Каррьер работал, хотя боль не оставляла его, и внимание, которым окружил его Огюст, помогало художнику с достоинством и смирением смотреть в будущее.
2
Огюст обрадовался, получив в сентябре восторженное письмо от Рильке. Поэт вновь высказывал свое глубокое уважение к Родену, его работе и таланту и спрашивал, сможет ли он увидеться с мэтром, вернувшись в скором времени в Париж.
Огюст немедленно послал Рильке теплое письмо. Он не только рад будет увидеться, писал Роден, но будет счастлив принять его у себя в Медоне. И когда Рильке высказал опасение помешать мэтру. Огюст попросил секретаря, третьего за последний год, послать Рильке телеграмму с приглашением. Роден проникался к Рильке все большей симпатией.
Книга Рильке о Родене вышла через год после их знакомства, но Огюст еще не держал ее в руках, да и что толку – она была на немецком. Когда Рильке уехал в Италию, а потом в Германию, посещал там замки и переезжал из города в город, словно не находя себе места, где осесть, Огюст почувствовал себя одиноким, хотя старался не признаваться в этом даже самому себе. Ни один человек не вызывал в нем такие чувства, как Рильке; он относился к нему по-отечески, как учитель к ученику и как герой к своему почитателю.
Первые дни пребывания Рильке в Медоне были счастливыми для обоих. Они наслаждались красотами осени на лоне природы и скульптурой – в Медоне у Огюста были собраны копии всех его работ. Огюста еще больше, чем в прежние встречи, восхищало глубокое понимание поэтом его произведений. Он добрел от горячих похвал и поклонения Рильке. Иногда чувствовал себя Людовиком XIV, но чаще – скульптором, философом и мыслителем.
Но как было играть все эти роли, когда в жизнь вторгался внешний мир? Огюста осаждали частные заказчики, и большинству он отказывал. Люди хотели познакомиться с ним; приходили торговцы антикварными вещами, которых он сам приглашал, – при случае он покупал античную скульптуру. Письма шли из разных стран, Огюст не мог справиться со всей корреспонденцией; ни один секретарь не мог разобраться в его делах.
Поэтому, когда он снова остался без секретаря и мысль о новых поисках привела его в уныние, Рильке предложил:
– Мэтр, может быть, я смогу вам помочь. Огюст просиял, а затем нахмурился.
– Спасибо, вы ведь поэт, а не секретарь.
– Вам и нужен поэт. Человек, который будет вас понимать.
Огюст колебался.
– Не на весь день, мэтр, но по мере надобности.
– Несколько часов в день?
– Да. И тогда я не буду злоупотреблять вашим гостеприимством.
– Хорошо. – Значит Рильке останется у него. – И у вас будет время для творчества.
Вначале Рильке помогал Огюсту по два часа ежедневно, главным образом с перепиской; Огюст не знал языков, а Рильке, хотя и понимал по-французски, не полагался на свое умение правильно на нем изъясняться и писать, в особенности в важной деловой переписке. Однако постепенно, хотя поэт продолжал работать над своей «Книгой символов», заново перерабатывая стихи, и считал, что его дружба с великим скульптором во многом плодотворна, два часа удлинились до четырех, затем до шести, а потом, случалось, секретарская работа отнимала и весь день. Рильке старался не жаловаться и мужественно сохранял оптимизм и преданность делу, ибо, писал он друзьям, чувствовал, «что „великий старец“ очень нуждается в нем».
В ноябре Каррьеру сделали операцию. Художник уже не вставал с постели, и Огюст, опечаленный состоянием умирающего друга, стал очень раздражительным.
Рильке приписывал это состояние мэтра бремени славы и возрасту и старался не замечать его придирок. Но обиделся, когда мэтр резко предупредил, чтобы он не заводил романов с натурщицами, не то он его уволит; а сам мэтр был далеко не безгрешен.
Огюст отчитал поэта за то, что тот отдавал предпочтение женщинам старше себя.
– Это противоестественно, – заявил Огюст. – Даже я предпочитаю молодых женщин. И помните, не приближайтесь к моим натурщицам. Из-за этих романов я потерял много хороших моделей.
Состояние Каррьера все ухудшалось, и Роден совсем помрачнел. Обширная корреспонденция росла, и он не успевал отвечать. Рильке недостаточно хорошо понимал его французский язык, часто переспрашивал, и Огюста это выводило из себя. Огюсту было трудно сдерживаться при мысли, что дни Каррьера сочтены.
Больше всего Рильке огорчало, что мэтр стал обращаться с ним, как со своим служащим, все реже делился своими мыслями, спорил об искусстве. Он стал резок и придирчив, словно это он, Рильке, виновен был во всех бедах. И у поэта больше не оставалось времени на творчество, некогда было писать, читать да и просто размышлять.
Рильке подружился с мадам Розой. Сначала потому, что нуждался в человеке, с которым мог бы просто поговорить, а под конец был тронут ее материнским отношением. Розе нравился хорошо воспитанный молодой человек, и ей доставляло удовольствие готовить для Рильке вкусные блюда. Она не знала, нравятся ли ему эти блюда, в особенности суп из капусты, но кормить его надо получше: у него такой болезненный вид.
Постепенно между ними возникло своего рода понимание. Их огорчало одно и то же: часто мэтр покидал Медон и уезжал в Париж, не предупреждая ни Рильке, ни мадам Розу. Обед, приготовленный Розой с такой любовью, остывал, а встреча, назначенная кому-то по распоряжению мэтра, откладывалась на неопределенное время – никто не знал, когда мэтр вернется.
Однажды Рильке застал Розу, когда она тихонько беседовала с плохо одетым мужчиной. Увидев Рильке, Роза побледнела, поспешно сунула незнакомцу несколько франков и сделала знак уходить. Рильке не стал расспрашивать, хотя его любопытство было задето. Роза призналась сама:
– Райнер, не говорите мосье, хорошо? Он его не любит. Это наш сын.
– Сын? – Рильке удивился. Он слышал, что у Родена есть сын, но не ожидал его здесь увидеть.
– Они никогда не ладили. Огюст хотел, чтобы сын помогал ему в мастерской, но мальчик не такой, как вы. Вы понимаете и искусство и мэтра.
– Разве у него нет никакого таланта? Не унаследовал от отца?
– Талант есть. Он хороший гравер. Но ведь вы знаете, что такое скульптура, сколько она требует труда, а у него не хватает сил – неважное здоровье, и отец всегда так строг к нему. – Она поспешила добавить: – Да и ко мне тоже.
Но Рильке заметил, что, хотя в иные дни мэтр бывал поглощен работой и не замечал присутствия мадам Розы, однако когда она как-то поранила ногу, стараясь защитить свой «зверинец» – собак, уток и кур – от нападения ястреба-мародера, мэтр проявил к ней неожиданную нежность. Подхватил на руки, словно ребенка, и, невзирая на возраст – ему было уже шестьдесят пять, – бережно отнес в дом. У него были назначены встречи, но он оставался возле нее, пока не пришел врач и не заверил, что ранение пустячное и причин для беспокойства нет.
3
Огюсту потребовалось много сил и душевной стойкости, чтобы пережить утрату друга. Он работал над гипсовым слепком «Мыслителя», который должны были временно установить перед Пантеном, пока не будет сделан окончательный вариант в бронзе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Огюст проработал много дней, усталость одолела его, он впал в мрачную меланхолию; казалось, смерть уже на пороге. Но не работать он не мог. В последнее время он слишком много внимания уделял вещам, не представлявшим интереса, а эта фигура воплощала его представление о жизни. Снова, несмотря на усталость, Огюст погрузился в работу. «Мыслитель» стал выражением трагедии, хотя фигура дышала жизнью, силой и покоряла. Он подчеркнул в ней грубую, упрямую силу, характерную для жизни, которая так трагически устроена. Огромная голова и невероятно могучая кисть, как бы поддерживающая эту непомерную тяжесть, сразу приковывали внимание. И по мере того как «Мыслитель» оживал, силы самого Огюста иссякали. Когда статуя была закончена, скульптор еле держался на ногах. Никогда еще он не чувствовал себя таким измученным.
Он попросил Каррьера посмотреть законченную в гипсе статую. Каррьер был первым, увидевшим его работу, потому что Рильке в это время не было в Париже. Каррьер долго молча разглядывал «Мыслителя», и Огюст уже был уверен, что потерпел неудачу. Он начал оправдываться: «Я так устал, работая над ним», но Каррьер остановил его.
Прошло еще несколько минут молчания; Огюст волновался. И тут Каррьер сказал:
– Я воспринимаю его как первого человека, способного мыслить, и в этом стремлении к мышлению он начинает постигать ту трагическую судьбу, которая ожидает ему подобных. – Огюст был удивлен – друг лишь в редких случаях высказывал пессимистические мысли. Каррьер добавил: – Это такое усилие – думать, быть разумным, столь титаническая борьба, ведь плоть более могущественна, чем мозг, но мозг уже ищет пути вырваться из тех оков, из которых вырвалось тело.
– Значит, тебе нравится, Эжен?
– Нравится? Нет. Как может нравиться такое живое изображение нашей собственной борьбы? Он – это я, мои поиски, мои тяготы, мои страдания. Это – мое личное. «Мыслитель» – это любой из нас.
Огюст вздохнул.
– Я тоже так.думал, но настолько устал, что утратил способность смотреть на него объективно. Боюсь, он никому не понравится. Не уверен, нравится ли мне самому.
Глава XLIV
1
«Мыслитель» был выставлен в Салоне 1904 года, и снова Огюст подвергся жестокой критике. Сторонники Школы изящных искусств, Институт и Академия называли его новую работу «чудовищем, обезьяно-человеком». Критики писали: «Посмотрите на эти ужасные руки, это не руки разумного существа, а отвратительная пародия на человека». Одна крупная парижская газета напечатала на первой странице статью, в которой говорилось: «Мосье Роден намеренно сделал человека уродливым и неуклюжим, намеренно огромным и грубым; к сожалению, скульптор не признает традиций и неспособен измениться, поскольку он слишком стар».
Однако друзья Огюста готовились отразить нападение. Они собрали по подписке пятнадцать тысяч, купили статую и преподнесли в дар городу Парижу.
Огюст был уверен, что муниципальный совет, все еще не простивший ему «дела Бальзака» и памятника Гюго, не позволит установить «Мыслителя» в Париже, а тем более в Пантеоне, о чем хлопотали друзья. Но Ральф Баль от имени Министерства изящных искусств предложил Родену компромиссное решение при условии, что он вернет деньги, полученные за «Врата ада». Когда Огюст согласился вернуть двадцать семь тысяч пятьсот франков вместе с процентами, министерство уговорило муниципалитет принять «Мыслителя», а Огюст, со своей стороны, обещал закончить фигуру в бронзе к 1906 году. Он гордился тем, что статуя будет установлена перед Пантеоном, – первое его произведение на площади Парижа. Мысль об этом помогла забыть о неудаче с «Вратами». И испытал еще большее удовлетворение, когда Министерство изящных искусств купило копию с гипсового оригинала «Мыслителя» и передало ее музею Метрополитен в Нью-Йорке и народу Америки в дар от народа Франции. «Мыслителя» едва ли можно сравнить со статуей Свободы, другим скульптурным подарком, который сделала Франция Соединенным Штатам, но на некоторых американцев, возможно, «Мыслитель» и произведет впечатление, хотя Огюст не был уверен, поймут ли его.
Огюст с радостью согласился председательствовать на банкете в честь Каррьера по случаю двадцать пятой годовщины со дня открытия первой выставки художника. Список гостей всключал знаменитостей. Среди них были: Клемансо, Бриан Бриан, Аристид (1862–1932)-французский политический деятель.
, Моне, Ренуар, мосье и мадам Кюри Кюри, Пьер (1859–1906) и его жена Склодовская-Кюри, Мари (1867–1934)-выдающиеся физики, открывшие радий и полоний и изучавшие явления радиоактивности.
, Пьер Лоти Лоти, Пьер, собственно Жюльен Вио (1850–1923) – французский писатель и морской офицер.
, Клод Дебюсси и Анатоль Франс. Огюст был особенно рад Ренуару – от ревматизма тот стал совсем инвалидом, и выйти из дома стоило ему героических усилий. Однако Огюст сильно обеспокоился, когда обычно пунктуальный Каррьер опоздал на торжество. А когда художник наконец пришел, вид у него был измученный и мрачный. Огюст заметил, что в ответ на поздравления гостей Каррьер с трудом заставляет себя улыбаться. Почему он столь угрюм и озабочен? – удивлялся Огюст.
Он заказал экипаж, чтобы отвезти Каррьера домой, зная, что художник, все еще пребывающий в бедности, не может позволить себе такую роскошь. В молчании они ехали к Монмартру, где Каррьер в течение многих лет жил с женой и пятью детьми. У дверей дома Каррьер сказал:
– Не знаю, что мне делать, Огюст.
– Делать? Как – что делать? Продолжать работу. После такого торжества ты сможешь писать еще больше, чем раньше. Теперь твои картины наверняка будут покупать, дорогой друг.
– Конечно, конечно. Меня теперь будут покупать, как Ренуара. Очень приятно, что он пришел сегодня. Удивляюсь, как он справляется со своей болезнью.
– А как мы все справляемся? Разумеется, только благодаря работе.
– Да, если можно работать. У меня рак, Огюст. Эта новость потрясла Родена, он не знал, что сказать.
– Мне было так плохо всю неделю, думал, не смогу прийти на банкет. Сегодня пошел к врачу и потребовал сказать правду. И он сказал.
Огюст пытался утешить друга, который всегда утешал его в беде:
– Доктор мог ошибиться.
– Он не ошибся.
У Каррьера был вид приговоренного к смерти. – А если сделать операцию?
– Врач, возможно, решит сделать операцию, но не стал меня обнадеживать. А пока велел мне продолжать работу, если смогу.
– Ты сможешь, сможешь!
– Не будем обманывать друг друга. Огюсту хотелось помочь другу, но как? Каррьер понял его чувства.
– Спасибо, дорогой мой, мне легче, когда ты рядом. И может быть, ты прав. Может, это еще и не так серьезно.
Несколько месяцев можно было думать, что Огюст действительно прав. Каррьер работал, хотя боль не оставляла его, и внимание, которым окружил его Огюст, помогало художнику с достоинством и смирением смотреть в будущее.
2
Огюст обрадовался, получив в сентябре восторженное письмо от Рильке. Поэт вновь высказывал свое глубокое уважение к Родену, его работе и таланту и спрашивал, сможет ли он увидеться с мэтром, вернувшись в скором времени в Париж.
Огюст немедленно послал Рильке теплое письмо. Он не только рад будет увидеться, писал Роден, но будет счастлив принять его у себя в Медоне. И когда Рильке высказал опасение помешать мэтру. Огюст попросил секретаря, третьего за последний год, послать Рильке телеграмму с приглашением. Роден проникался к Рильке все большей симпатией.
Книга Рильке о Родене вышла через год после их знакомства, но Огюст еще не держал ее в руках, да и что толку – она была на немецком. Когда Рильке уехал в Италию, а потом в Германию, посещал там замки и переезжал из города в город, словно не находя себе места, где осесть, Огюст почувствовал себя одиноким, хотя старался не признаваться в этом даже самому себе. Ни один человек не вызывал в нем такие чувства, как Рильке; он относился к нему по-отечески, как учитель к ученику и как герой к своему почитателю.
Первые дни пребывания Рильке в Медоне были счастливыми для обоих. Они наслаждались красотами осени на лоне природы и скульптурой – в Медоне у Огюста были собраны копии всех его работ. Огюста еще больше, чем в прежние встречи, восхищало глубокое понимание поэтом его произведений. Он добрел от горячих похвал и поклонения Рильке. Иногда чувствовал себя Людовиком XIV, но чаще – скульптором, философом и мыслителем.
Но как было играть все эти роли, когда в жизнь вторгался внешний мир? Огюста осаждали частные заказчики, и большинству он отказывал. Люди хотели познакомиться с ним; приходили торговцы антикварными вещами, которых он сам приглашал, – при случае он покупал античную скульптуру. Письма шли из разных стран, Огюст не мог справиться со всей корреспонденцией; ни один секретарь не мог разобраться в его делах.
Поэтому, когда он снова остался без секретаря и мысль о новых поисках привела его в уныние, Рильке предложил:
– Мэтр, может быть, я смогу вам помочь. Огюст просиял, а затем нахмурился.
– Спасибо, вы ведь поэт, а не секретарь.
– Вам и нужен поэт. Человек, который будет вас понимать.
Огюст колебался.
– Не на весь день, мэтр, но по мере надобности.
– Несколько часов в день?
– Да. И тогда я не буду злоупотреблять вашим гостеприимством.
– Хорошо. – Значит Рильке останется у него. – И у вас будет время для творчества.
Вначале Рильке помогал Огюсту по два часа ежедневно, главным образом с перепиской; Огюст не знал языков, а Рильке, хотя и понимал по-французски, не полагался на свое умение правильно на нем изъясняться и писать, в особенности в важной деловой переписке. Однако постепенно, хотя поэт продолжал работать над своей «Книгой символов», заново перерабатывая стихи, и считал, что его дружба с великим скульптором во многом плодотворна, два часа удлинились до четырех, затем до шести, а потом, случалось, секретарская работа отнимала и весь день. Рильке старался не жаловаться и мужественно сохранял оптимизм и преданность делу, ибо, писал он друзьям, чувствовал, «что „великий старец“ очень нуждается в нем».
В ноябре Каррьеру сделали операцию. Художник уже не вставал с постели, и Огюст, опечаленный состоянием умирающего друга, стал очень раздражительным.
Рильке приписывал это состояние мэтра бремени славы и возрасту и старался не замечать его придирок. Но обиделся, когда мэтр резко предупредил, чтобы он не заводил романов с натурщицами, не то он его уволит; а сам мэтр был далеко не безгрешен.
Огюст отчитал поэта за то, что тот отдавал предпочтение женщинам старше себя.
– Это противоестественно, – заявил Огюст. – Даже я предпочитаю молодых женщин. И помните, не приближайтесь к моим натурщицам. Из-за этих романов я потерял много хороших моделей.
Состояние Каррьера все ухудшалось, и Роден совсем помрачнел. Обширная корреспонденция росла, и он не успевал отвечать. Рильке недостаточно хорошо понимал его французский язык, часто переспрашивал, и Огюста это выводило из себя. Огюсту было трудно сдерживаться при мысли, что дни Каррьера сочтены.
Больше всего Рильке огорчало, что мэтр стал обращаться с ним, как со своим служащим, все реже делился своими мыслями, спорил об искусстве. Он стал резок и придирчив, словно это он, Рильке, виновен был во всех бедах. И у поэта больше не оставалось времени на творчество, некогда было писать, читать да и просто размышлять.
Рильке подружился с мадам Розой. Сначала потому, что нуждался в человеке, с которым мог бы просто поговорить, а под конец был тронут ее материнским отношением. Розе нравился хорошо воспитанный молодой человек, и ей доставляло удовольствие готовить для Рильке вкусные блюда. Она не знала, нравятся ли ему эти блюда, в особенности суп из капусты, но кормить его надо получше: у него такой болезненный вид.
Постепенно между ними возникло своего рода понимание. Их огорчало одно и то же: часто мэтр покидал Медон и уезжал в Париж, не предупреждая ни Рильке, ни мадам Розу. Обед, приготовленный Розой с такой любовью, остывал, а встреча, назначенная кому-то по распоряжению мэтра, откладывалась на неопределенное время – никто не знал, когда мэтр вернется.
Однажды Рильке застал Розу, когда она тихонько беседовала с плохо одетым мужчиной. Увидев Рильке, Роза побледнела, поспешно сунула незнакомцу несколько франков и сделала знак уходить. Рильке не стал расспрашивать, хотя его любопытство было задето. Роза призналась сама:
– Райнер, не говорите мосье, хорошо? Он его не любит. Это наш сын.
– Сын? – Рильке удивился. Он слышал, что у Родена есть сын, но не ожидал его здесь увидеть.
– Они никогда не ладили. Огюст хотел, чтобы сын помогал ему в мастерской, но мальчик не такой, как вы. Вы понимаете и искусство и мэтра.
– Разве у него нет никакого таланта? Не унаследовал от отца?
– Талант есть. Он хороший гравер. Но ведь вы знаете, что такое скульптура, сколько она требует труда, а у него не хватает сил – неважное здоровье, и отец всегда так строг к нему. – Она поспешила добавить: – Да и ко мне тоже.
Но Рильке заметил, что, хотя в иные дни мэтр бывал поглощен работой и не замечал присутствия мадам Розы, однако когда она как-то поранила ногу, стараясь защитить свой «зверинец» – собак, уток и кур – от нападения ястреба-мародера, мэтр проявил к ней неожиданную нежность. Подхватил на руки, словно ребенка, и, невзирая на возраст – ему было уже шестьдесят пять, – бережно отнес в дом. У него были назначены встречи, но он оставался возле нее, пока не пришел врач и не заверил, что ранение пустячное и причин для беспокойства нет.
3
Огюсту потребовалось много сил и душевной стойкости, чтобы пережить утрату друга. Он работал над гипсовым слепком «Мыслителя», который должны были временно установить перед Пантеном, пока не будет сделан окончательный вариант в бронзе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87