– Носилки!
– Санитаров!
– Дохтура! Ротного ранило!
Навстречу Скобелеву шли поодиночке люди. Они деловито, скользя по грязи, спускались с холма и шли назад.
– Вы зачем? – спросил Скобелев.
– За патронами, ваше превосходительство… патронов у нас больше нет.
И по тому, как смело и уверенно ответили они, Скобелев видел, что и точно люди шли за патронами.
Сзади, обгоняя Скобелева, прошли к цепям люди. Измазанные сплошь красноватою глинистою грязью, с кепи на затылке, они несли в рубашках и мешках коробки с патронами. Ещё издали было слышно, как один из них молодым возмущённым голосом громко говорил:
– Я ему говорю – давай патроны… А он мне крыночные сыплет. Да что ты, милый человек, говорю ему, не видишь, кому сыплешь? Не видишь – стрелки мы. Нам давай – берданочные…
– Так вот, Второв крыночные принёс, а ему поручик патронами-то в самую морду! Потеха!
– За дело! Не бери зря…
Они увидали Скобелева и замолчали.
– Ну как, стрелки? – крикнул им Харанов. – Не подкачаете?
– Держались крепко, однако подмога нужна.
Скобелев вынул из-за борта золотые часы и посмотрел на них.
– Алексей Николаевич, – сказал он, – пишите приказание. Ординарцы, приготовьтесь.
Куропаткин слез с лошади, расставил бурку шатром над собою, стал на колени в грязь и достал полевую книжку. По бурке щёлкал дождь, блестящие капли стекали с чёрного бурочного ворса. Чаще и чаще свистели турецкие пули.
– Генералам Тебякину и Добровольскому, – диктовал Скобелев, – командирам Владимирского, Суздальского и Ревельского полков, 9-го и 10-го стрелковых батальонов…
«И моему Афанасию, значит», – подумал Порфирий и почувствовал, как холодный пот прошиб его сверху донизу.
– Готово?
– Сейчас, ваше превосходительство. Не поспеешь за вами, – грубовато ответил Куропаткин.
– Пишите всем одинаково: «Начинайте штурм. Генерал Скобелев… 3 часа пополудни, 30 августа».
Куропаткин вызывал ординарцев и передавал им маленькие конверты.
– Поручик Лисовский – генералу Тебякину! Кто от стрелков?
– Поручик Марк, господин капитан.
– Командирам 9-го и 10-го батальонов… Хорунжий Дукмасов! Хорунжий Харанов!
Офицеры скрывались в дождевой мгле.
Дождь усилился и уже лил непрерывно.
В три часа дня, точно для того, чтобы русским войскам виднее была цель атаки, чуть приподнялся туман.
За белёсой дождевой полосой показались за третьим гребнем Зелёных гор турецкие редуты, опоясанные сплошной линией белых дымков от ружейных выстрелов.
В логу, совсем близко от редутов, сипло и печально раздался сигнал на горне – «Предварение к атаке!» Он повторился дальше и дальше за шоссе, там, где уже не были видны лежащие цепи, и замер. Прошло несколько мгновений, показавшихся Скобелеву бесконечно долгими.
Вдруг весело, вправо, у владимирцев грянула музыка, загрохотали барабаны.
Длинными тёмными цепями поднялись владимирцы и суздальцы и пошли вперёд. Видно было, как солдаты скользили на мокрой глине и падали.
Раздалось сначала несмелое, потом всё более и более громкое «ура». Оно покатилось, понеслось и вдруг стихло. Умолкла и музыка, перестали бить барабаны.
Налетевший порыв ветра на мгновение согнал туман и пороховой дым с холма. Показались редуты Кованлек и Исса-Ага и перед ними чистый, гладкий, точно выбритый, глинистый скат, мокрый и скользкий.
Этот скат был сплошь покрыт ползущими по нему, как червяки, людьми. И видно было, как кто-нибудь выскочит вперёд – вероятно, с криком «ура», неслышным за стрельбой, – и упадёт тут же…
Цепь ползёт всё тише и нерешительнее…
Остановилась… Замерла…
– Ординарец!
Лицо Скобелева спокойно, полно решимости.
– Ревельскому полку!
– Ваше превосходительство, – чуть слышно говорит сзади Скобелеву Куропаткин, – это последний наш резерв!
– Знаю-с… Ревельскому полку поддержать атаку!
Старик полковник Писанко взял под козырёк, принял от ординарца, хорунжего Харанова, приказание… Подал команду полку.
Передние роты раздались в тёмные цепи, за ними потянулись линиями ротные поддержки. В резерве грянула музыка. Ветхое знамя развернулось над резервом.
Ревельские цепи влились в цепи владимирцев и суздальцев.
И уже не цепи, но тёмная солдатская масса ползла, скользила, падала, карабкалась вперёд и навстречу гулу пушек, непрерывной ружейной трескотне. Пошли вперёд, ещё… ещё… Остановились, опоясались белой полосой ружейного огня и поползли назад.
– Алексей Николаевич, у Имеретинского есть либавцы, у Добровольского остались 11-й и 12-й батальоны. Прикажите всех двинуть на поддержку атаки!
Ординарцы поскакали передавать приказание…
Время идёт. Время остановилось… Холодный дождливый день меркнет. В мглистом тумане видно, как из Плевны идут густые колонны турок. Они вливаются в промежуток между редутами Исса-Ага и Плевной.
Либавцы и стрелки косят их огнём – но они идут вперёд и вот слились с передовыми цепями.
В третий раз грянула музыка. Либавцы пошли на штурм. Всё подалось с ними вперёд, опять раздалось «ура», и видно было, как начался рукопашный штыковой бой.
И вдруг поползли назад. Сначала тихо, поодиночке, нерешительно, потом группами… Сейчас начнётся бегство!..
Скобелев, в сопровождении Куропаткина, немногочисленной свиты – разосланные с приказаниями ординарцы не вернулись – и с казаком со значком, медленно спускается с кручи. Лошадь скользит по мокрой глинистой земле. Она расставила задние ноги, чтобы затормозить. На середине ската Скобелев останавливается. Его лицо очень бледно и мрачно. Волевой огонь то загорается, то потухает в пристально глядящих вперёд глазах. С намокших рыжих бакенбард на потемневшее полотно кителя каплет вода. Дождь зарядил косой и упорный.
Сквозь пелену дождя – в сером сумраке, – совсем близко, и восьмисот шагов не будет, за оврагом по склону холма ещё идёт бой. Турки стреляют в упор. В пелене выстрелов, между высоких дымов взрывающихся гранат видно, как тёмная масса перемешавшихся между собой полков ползёт неудержимо назад.
Время измеряется долями секунд…
Скобелев оборачивает бледное лицо на Куропаткина. Испытующе, пронзительно смотрит на него.
– Алексей Николаевич, – тихо говорит Скобелев. Его голос слышит один Куропаткин. – Не пора ли мне? С а м о м у?
Куропаткин молчит. Его лицо угрюмо. В узких, волчьих глазах вспыхивает злой волевой огонь: «Пора!»
Лицо Скобелева краснеет, загораются минуту тому назад потухшие, печальные глаза. Решительно подобрав поводья, Скобелев даёт шпоры коню, и тот клубком катится вниз, утопая по бабку в грязи, перескакивает на дне оврага какой-то бурлящий, глинистый поток и в мгновение ока взмывает наверх, в самую гущу залёгших недвижно, в нерешимости отчаяния, цепей.
- В п е р ё д, р е б я т а!
В дыму и сумраке печального дня Скобелева видят единицы. Но по всей цепи, по трём её полкам и по стрелковой бригаде электрическим током проносится:
– Скобелев! Скобелев!!
Всё встаёт, гремит победное «ура»…
Сквозь участившийся треск совсем близких выстрелов, сквозь грохот орудийной пальбы, визг и шлёпанье пуль и осколков – кажется, везде слышно бодрое скобелевское: «Вперёд, ребята!»
Грязь в полголенища – её не чувствуют. Глина скользка, ползёт под ногами. Люди обрываются, падают, встают снова и, грязные, измазанные землёю, бегут вперёд, туда, где на мгновение увидали Скобелева, его белого коня, его белую фуражку.
«Ура» заливало всю полосу гребня, гремело с лишком на две версты, неумолимо ликующее и победное. Солдатам казалось, что неудержимая сила несёт их наверх, на кручи турецких брустверов, через канавы ложементов и окопов.
Турки отхлынули из передних укреплений и бежали в промежутках между редутами.
Скобелев, ухватившись за гриву коня, взобрался по крутому скользкому скату гласиса, скатился с лошадью в ров, там лошадь упала, Скобелев выбрался из-под неё и одним из первых ворвался в редут.
Первым вскочил в укрепление штабс-ротмистр Ревельского полка Добржинский. Редут был полон турками. О сдаче, о плене никто не думал. Дрались штыками, валили турок прикладами. Тела в синих и тела в чёрных мундирах и белых, измазанных грязью штанах покрывали всю внутренность укрепления. В нём, хрипя, схватились грудь с грудью – кругом и левее редута гремело ликующее, победное «ура».
Кованлек был занят с налёта – на него вёл Скобелев! С ним шла несокрушимая победа. У редута Исса-Ага атака остановилась. Не было того, кто кинулся бы на гласис, окружённый скобелевским победным ореолом. Там залегли под самым гласисом и стали копаться в мокрой земле и отходить назад. Победное «ура» смолкло.
От Кованлека часть турок бросилась к Плевне. Отдельные смельчаки побежали за ними, без офицеров, никем не руководимые. В садах плевненского предместья раздались выстрелы русских.
И ещё сильнее зарядил дождь.
Шёл шестой час. Чёрные тучи точно упали на землю, сырая мгла окутала редут Кованлек. Небольшая группа схваченных турок, уже обезоруженных, стояла между солдат и ошалелыми глазами смотрела на толпившихся в укреплении людей.
Офицеры собирали свои части. В углу, у самой горжи горнист настойчиво играл сигнал, сзывая первый батальон.
«Дан сигнал для гренадер», – всё повторял он, и звенели звуки его горна, эхом отдаваясь о крутости брустверов.
– А какому полку сигнал? – удивлённо говорил солдат в изорванном, грязном мундире. – Эк его! Который раз…
«Дан сигнал для гренадер», – опять прозвучало по укреплению.
Ошалевшие люди толпились в беспорядке.
Вдруг у северного фаса послышались выстрелы. Часть людей бросилась туда и, залегши за укреплением, приготовилась стрелять. Густые цепи карабкались сзади за холмы, и не разобрать было, что это за цепи, свои или противника.
Впереди увидали высокого человека в белом и с русою бородой.
Человек этот шёл впереди цепей и махал рукой.
– Скобелев!.. Да это наши! – сказал кто-то.
Фельдфебель подошёл к офицеру.
– Ваше благородие, да это же турки! Какой тут Скобелев, ить Скобелев-то был в пальте! И фуражка не скобелевская совсем…
По фронту раздавались крики:
– Не стрелять! Свои! Это наши!
Таинственные цепи поднимались на горжу укрепления. Стало ясно видно, что это турки.
– Огонь! – крикнул офицер. – Пальба ротою! Шестая рота! Пли!..
Сорванный залп слился с общим треском ружей. Человек в белом упал. Турки отхлынули назад…
XXIV
Тишина?..
Нет, тишины не было. Это только после напряжённейшего боя казалось, что тихо. С Кришинских высот – слева и сзади били пушки, и каждая граната, попадавшая в гущу людей, толпившихся в Кованлеке, вырывала десятки жертв.
Темнота?..
Ночь ещё не наступила, и люди были видны. В Кованлеке распоряжался Куропаткин. Он отсчитал двести человек из разных полков и, выведя их из редута, укладывал на землю и показывал, как рыть окопы и откуда ожидать турок. Присланный Скобелевым Порфирий помогал ему. Они стояли в вечернем сумраке, когда подле них совсем неожиданно появился генерал Добровольский. Высокий, прямой, какой-то очень уже не к месту официальный, со смертельно бледным лицом, тяжело дышащий, он быстрыми шагами подошёл к Куропаткину, нагнувшемуся к солдату и лопатой прочерчивавшему в жидкой земле линию, по которой надо было рыть окоп, и ударил его рукою, затянутой в белую перчатку, по плечу. Куропаткин выпрямился.
– Ваше превосходительство?
– Вы меня видите? – сердито спросил Добровольский.
– Вижу, ваше превосходительство, – с недоумением сказал Куропаткин.
– Видите здесь? – ещё сердитее спросил Добровольский.
– Так точно, ваше превосходительство.
– Значит – я не трус!
Куропаткин молчал. В этой обстановке сам вопрос показался неуместным.
– Так передайте вашему Скобелеву! Я принимаю здесь командование!
И с высоко поднятой головой Добровольский направился к укреплению. Порфирий нагнал его.
– Ваше превосходительство, что всё это значит? Зачем вы здесь?
Генерал Добровольский поднялся в редут и устало опустился на берму. Нижняя губа у него дрожала. Казалось, он сейчас зарыдает… Он заговорил, дрожа внутренней дрожью, взволнованно и прерывисто:
– Вы понимаете! Я – командир бригады! Наконец, я старше Скобелева… Много старше… У меня отобрали мои батальоны. Бросили, швырнули в бой помимо меня. Я остался один. Вдруг наезжает на меня Скобелев. Совсем как пьяный. Кричит: «Что вы тут делаете?!» Я развёл руками. У меня только что увели последние 11-й и 12-й батальоны. Я говорю: «Нахожусь при бригаде». – «А где ваша бригада?» – «Пошла на штурм». Скобелев мне, старшему, кричит: «И ваше место там…» Мне, старшему, указывает моё место! Это ж-же пон-нять нужно!
– Ваше превосходительство. Надо понять, что только что пережил Скобелев. Я уверен, что он извинится перед вами.
– Очень мне это нужно… Извинится… Надо понимать дисциплину прежде всего.
Добровольский вгляделся в Порфирия. Точно успокаиваясь, он только теперь узнал, с кем говорит. Он встал, крепко сжал руку Порфирию повыше локтя и сказал уже совсем другим тоном. Тёплые, сердечные нотки слышались в его голосе:
– Порфирий… Порфирий… – он, видимо, не мог вспомнить отчества Порфирия. – Разгильдяев. Поручик Разгильдяев, это ваш?.. Прикомандирован на прошлой неделе к 9-му полку?
– Да, это мой сын…
– А?.. Да-а… Ваш сын… Ваш сын, знаете, убит!
– Где?.. Где, ваше превосходительство?
– Не знаю точно. Мне адъютант говорил… Где Ревельский полк. У майора Горталова.
Добровольский тяжёлым взглядом странно жгучих на мёртвенном лице глаз пристально смотрел на Порфирия. Он казался Порфирию призраком.
– Простите за тяжёлую весть. Долгом почитал сказать… А то и тела потом не отыщете… Впрочем, это всё равно… Все там будем.
И открытый во весь рост Добровольский пошёл на ту горку укрепления, где вдруг началась частая перестрелка. Со стороны редута Баглык-Сарты наступали турки.
Порфирий, как пришибленный, сел на берму, на то место, где только что сидел Добровольский.
«Афанасий убит…» Что тут было странного или невозможного? Тысячи смертей прошли сегодня мимо Порфирия за этот страшный день. Редут был полон трупами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86