– Чай, видишь, чёрт, чего спрашиваешь? – огрызнулся рыжеволосый.
– Как это нас угораздило попасться?
– Не знаю, не помню.
– И я ничего не помню.
– Дай срок, под палкою вспомнишь, – вмешался кто-то из дворовых.
Оборванцев ввели в людскую.
– Разбойники, вы похитили мою дочь? – крикнул на них князь Владимир Иванович.
– Никак нет, мы ничего не знаем! – как ни в чём не бывало ответил Петруха.
– Врёшь, негодяй, я заставлю тебя сознаться! Я прикажу бить тебя палками!
– Что же, нам не привыкать, – нахально ответил Кузька.
– Успокойтесь, князь, я прикажу заковать их в цепи и отправить в город. Там заставят их говорить правду! – спокойно сказал Прозоров.
– Зачем в город? Что же, пожалуй, повинимся: наш грех, мы напали на княжну.
– Зачем вы это сделали? С какою целью? – спрашивал Леонид Николаевич.
– Подкупил нас барин, – хмуро ответил Кузька.
– Какой барин?
– А кто его знает! Из Москвы нас за этим привёз, похож на военного.
– Куда же девали вы княжну?
– Ему сдали, барину, он на поляне с лошадьми дожидался.
– Ну, а куда он княжну повёз? – совершенно спокойно продолжал расспрашивать Прозоров попавшихся оборванцев.
– Не знаем.
– Говорите правду. Искреннее сознание смягчает наказание.
– Правду, барин, говорю – не знаем.
– Если скажете, где дочь моя, то я прикажу вас отпустить, – сказал князь.
– Сказали бы, ваще сиятельство, да не знаем: барин, что подрядил нас выкрасть княжну, положил её на телегу и от нас уехал.
– И деньги не все, что следовало, заплатил, дьявол! – прибавил Петруха.
– А дорогу, по которой негодяй повёз княжну, вы можете указать?
– Отчего не указать. С нашим удовольствием! Мы сами будем рады, если вы его изловите! Но только поймать его трудно: хитёр, анафема! – откровенничал черномазый Кузька.
В лес, не мешкая, отправились старый князь, Прозоров, Глаша и два оборванца под строгим караулом, состоящим из нескольких дворовых, вооружённых ружьями.
– Барин, а барин! Вели маленько отпустить верёвку, страсть больно! Не убежим, – обратился Петруха с просьбой к Прозорову; тот приказал совсем развязать им руки и вести их на верёвке.
– При первой попытке бежать вы будете расстреляны! – погрозил князь оборванцам.
– Уж куда бежать! Попали – теперь не убежишь, – проговорил хмуро Петруха.
Оборванцы показали ему поляну, на которой их дожидался Цыганов, а также и дорогу, по которой он поехал.
– Князь, я сейчас же поеду по этой дороге; возьму с собою человека три дворовых. Может быть, и нападу на след разбойника, который похитил у меня невесту, – вызвался Леонид Николаевич.
– Поезжайте! Храни вас Бог! – обнимая Прозорова, промолвил старый князь.
– А этих разбойников отправьте в город, в острог, – показывая на Петруху и Кузьму, посоветовал Прозоров.
– Да, да, я сейчас же пошлю.
Прозоров простился с князем и поехал по показанной ему дороге в сопровождении трёх дворовых; они не забыли захватить с собою и ружья.
В тот же день связанные Петруха и Кузька отправлены были в город.
ГЛАВА XXVI
Император Александр находился близ Юрбурга, где делал осмотр 17-й дивизии, пришедшей из Москвы; здесь он получил донесение от Беннигсена о Фридландском сражении. Кратко излагая ход битвы, Беннигсен доносил, что «он отступает за Прегель, где будет держаться оборонительно до прихода ожидаемых им подкреплений». Главнокомандующий считал далее необходимым вступить в переговоры с Наполеоном, чтобы этим выиграть время для вознаграждения потерь, понесённых армией.
Нашему государю не хотелось вступать в переговоры с Наполеоном; несмотря на советы приближённых, он хотел продолжать войну. Министр иностранных дел барон Будберг считал если не мир, то перемирие необходимым; он представил императору письмо, полученное им от главного дипломатического чиновника Цизмера, находившегося при нашей армии: «С душою, растерзанною бедственным зрелищем, коего я имел несчастие быть свидетелем, доношу о постигшем нас злополучии, ибо генерал Беннигсен, не желая огорчить императора, пишет ему не всё». Описав сражение, Цизмер заканчивает своё письмо такими словами: «Если подчинённый смеет откровенно говорить начальнику, то доложу, что нам остаётся одно средство: как можно скорее предложить перемирие или вступить в переговоры о мире, пока армия и идущие к ней подкрепления станут за Прегелем и можно будет получить выгоднейшие условия мира. Наша потеря в людях и артиллерии несметна. Беннигсен изобразил императору Фридландскую битву в несравненно меньшем мрачном виде, нежели как была на самом деле». Прочтя это письмо, государь с грустью проговорил:
– К чему было скрывать? Мне нужно знать правду.
– Беннигсен не хотел опечалить вас, государь, – сказал барон Будберг.
– Не хотел опечалить! Слабая отговорка. Скажу вам, мне очень-очень не хотелось начинать переговоры с Бонапартом. Но если это необходимо…
– Необходимо, ваше величество!
– Ну, тогда надо покориться необходимости.
Вскоре после этого государь послал на имя Беннигсена рескрипт следующего содержания:
«Вверив вам армию, прекрасную, явившую столь много опытов храбрости, весьма удалён я был ожидать известий, какие вы мне ныне сообщили. Если у вас кроме перемирия нет другого средства выйти из затруднительного положения, то разрешаю вам сие, но с условием, чтобы вы договаривались от имени вашего. Отправлю к вам князя Лобанова-Ростовского, находя его во всех отношениях способным для скользких переговоров. Он донесёт вам словесно о данных ему мною повелениях. Переговоря с ним и с Поповым, отправьте его к Бонапарту. Вы можете посудить, сколь тяжко мне решиться на такой поступок».
Князь Лобанов с высочайшим повелением начать переговоры о мире приехал в главную квартиру Беннигсена.
Наполеон для переговоров назначил маршала Бертье. Князь Лобанов был любезно принят в Тильзите маршалом Бертье.
Заговорив о перемирии, наш доверенный предупредил, что при всём желании мира император Александр не примет оскорбительных достоинству его условий и тем более не потерпит самомалейшего изменения в границах России.
Бертье уверил Лобанова, что об этом не может быть и речи. После переговоров постановили перемирие на месяц, полагая границею обеим армиям берег Немана, а от Бреста по Бугу.
Это перемирие было подписано в доме Наполеона; князь Лобанов был приглашён императором французов к обеду Вот что об этом доносит Лобанов государю:
«Наполеон, спросив шампанского вина, налил себе и мне, и мы ударились вместе рюмками и выпили за здравие вашего величества. По окончании стола почти до девяти часов вечера оставался я с Наполеоном один. Он был весел и говорлив до бесконечности, повторял мне не один раз, что всегда был предан и чтил ваше императорское величество, что польза взаимная обеих держав всегда требовала союза и что ему собственно никаких видов на Россию иметь нельзя было. Он заключил тем, что истинная и натуральная граница российская должна быть река Висла».
Наполеон с Пруссией тоже заключил перемирие. Тяжело было согласиться на это злополучному Фридриху-Вильгельму.
С Наполеоном заключено было перемирие.
Но не радовались наши храбрые офицеры и солдаты этому. Они сгорали желанием отмстить французам за своих павших в бою товарищей.
Провидению угодно было отсрочить кровавую расплату ещё на пять лет, то есть до отечественной войны.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА I
Бедная княжна не скоро пришла в себя. Нежданное нападение сильно на неё подействовало. Цыганов между тем гнал лошадей, что называется, вовсю… Очнувшись, Софья с удивлением увидала, что она лежит в телеге, а лошадьми правит Николай.
– Николай, это вы? – спросила она слабым голосом.
– Я, я, княжна, – полуоборачиваясь, ответил молодой человек.
– Куда вы меня везёте?
– Я и сам не знаю.
– Странно! А те злодеи, что напали на меня в лесу?
– Мне удалось вырвать вас, княжна, из рук злодеев.
– Что вы говорите?
– Извольте меня выслушать.
– Говорите, говорите. Я просто ничего не понимаю!
– А вот поймёте. Из Москвы я выехал на этих лошадях, ехал без кучера; не доезжая вёрст десять до Каменков, я увидел, как двое каких-то оборванцев везут вас в простой деревенской телеге. При взгляде на вас, княжна, у меня упало сердце. Я крикнул злодеям, чтобы они остановились, но они меня не слушали и руганью отвечали на моё требование. Тогда я выстрелил в одного негодяя и убил его наповал, другой соскочил с телеги и бросился бежать в лес… Я поспешил положить вас на своих лошадей, – не моргнув глазом, врал Цыганов.
– Стало быть, вам я обязана своим освобождением? – прерывая Николая, спросила княжна.
Софья мало верила ему; она вспомнила рассказ Глаши: дочь мельника уверяла её, что за несколько дней до нападения в лесу она видела Николая с двумя оборванцами.
– Да, княжна. Я очень счастлив, что мне удалось вас спасти.
– Вы говорите правду?
– Неужели вы мне не верите? – хватило дерзости у Николая спросить у княжны.
– Ведь вы везёте меня в Каменки?
– Нет, княжна, – сознался молодой человек.
– Почему? Я хочу ехать домой.
– Как видите, день клонится к вечеру, а до Каменков более двадцати вёрст… Я боюсь, на нас могут напасть разбойники, их много – бродяг – по этим лесам.
– Остановите лошадь, я одна пойду.
– Что вы! Разве можно! Тут близко есть в лесу хибарка, в ней живёт старуха; вот вы и переночуете в этой хибарке; а завтра утром я отвезу вас в усадьбу.
Софья не стала возражать; она хорошо знала, что угрозою не заставит Цыганова везти её домой, а одной идти, не зная дороги, ночью невозможно. Они въехали в густой, непроходимый лес. Наступил тихий тёплый вечер. Яркое солнце давно скрылось за горизонт… Стало темно.
Проехав несколько лесом, Николай остановился около маленькой, вросшей в землю избёнки, которая одиноко стояла на небольшой поляне; с проезжей лесной дороги в избушку вела узенькая извилистая дорога; на паре лошадей по такой дороге ехать было невозможно, а потому молодой человек отпряг одну лошадь, привязал её к тарантасу и поехал на одной.
– Вот, княжна, здесь найдёте на время себе пристанище, а я ночую у избёнки, в тарантасе.
Из избёнки вышла какая-то старуха с грубым, изрытым оспою лицом; седые волосы космами торчали из-под рваной головной повязки; на старухе был синий посконный сарафан.
– Ну ты, лесная красавица, встречай дорогую гостью! – крикнул ей Цыганов.
– И то, вишь, встречаю, – грубо ответила старуха. – Ну, гостьюшка желанная, жалуй в мою хибарку.
Княжна с отвращением посмотрела на неё и не пошла в избу.
Сычиха – так звали старуху – лет тридцать жила в избе посреди большого леса. Жила она одна, кругом вёрст на пять не было жилья. Не боялась старуха жить в лесу, она свыклась с тёмным лесом. Прежде Сычиха жила в этой избе со своим мужем – лесником; умер у неё муж, и некоторое время она справляла обязанности лесника, охраняла лес от порубок, каждое деревце стерегла, зорко следила за «господским добром»; мужики все боялись Сычихи; беда, если кого застанет она в барском лесу с топором: скрутит тому руки и к приказчику на расправу предоставит. Неумолима была Сычиха на мужицкие просьбы. А когда она стала стареть, то оставила должность лесника, а жить по-прежнему осталась в сторожке. Барин, кому принадлежал лес, в благодарность за её услугу дозволил до смерти жить в сторожке, а провизия ей шла с барского двора бесплатно. Мужики не любили Сычиху и назвали её колдуньей, хоть Сычиха никаким колдовством не занималась. Николай Цыганов, во время своего путешествия из Москвы в Каменки с Петрухой и Кузьмой избегал ехать большой дорогой, а выбирал просёлочную; проезжая ночью лесом, он случайно увидал Сычиху, спросил у неё, далеко ли до жилья. Старуха предложила ночевать у неё в избёнке. Николай с радостью согласился, так как жилья поблизости не было.
Единственное жилище Сычихи на поляне, окружённой частым вековым лесом, недоступность дороги к избёнке – всё это породило мысль у Николая припрятать княжну у Сычихи на первое время. Он посулил старухе деньги, если она будет стеречь княжну и также будет молчать. Сычиха, жадная до денег, охотно согласилась.
– Что же, сударка, стала? Входи в избу. Хоть моя избёнка и не красна углами, зато красна пирогами! – ехидно ухмыляясь, проговорила старуха.
– Я не пойду! – не трогаясь с места, сказала Софья.
– Что же, аль в лесу заночуешь? Гляди, моя сударка, как раз в зубы волку али медведю угодишь!
– Не бойтесь, княжна, входите! – сказал и Цыганов.
– Я ничего не боюсь. И если кто вздумает меня обидеть, то сумею за себя постоять!.. – резко сказала Софья.
– Избави Боже, никто, княжна, не посмеет вас обидеть, никто!
Княжна вошла в избу.
Изба Сычихи была тесная, низенькая, без пола, с одним очень маленьким оконцем, с закоптелым потолком и стенами; половину избы занимала большая печь. Передний угол украшала икона; тут стоял дубовый стол со скамьями.
– Прошу покорно, сударушка, в красный угол, на место почётное. Присаживайся. Чем угощать прикажешь?
– Мне ничего не надо, – ответила княжна.
– Что так? А ты не спесивься, откушай, яйца есть, а то молока не хочешь ли? Молоко-то свежее, хорошее. И хлеб мягкий, ноне испекла.
– Оставь меня, мне ничего не надо!
– Ох, сударка, и спесива же ты!
– Ну, а ты, старуха, пошла! Чего княжне надоедаешь? – прикрикнул на Сычиху Цыганов.
Та поспешила выйти из избы.
– Княжна, не прикажете ли чего? – заискивая, спросил он.
– Нет, мне ничего не надо.
– Позвольте, я принесу вам ковёр и постелю на скамью.
Лёгким наклонением головы княжна его поблагодарила.
– Мне можно уйти?
– Да, ступайте.
Николай вышел. Княжна слышала, как он заложил дверь снаружи засовом.
«Что же это? Я в плену, меня запирают! Теперь я уверена, что злодеи, которые на меня напали, были им подкуплены. Глаша права. Не думает ли этот жалкий подкидыш добиться моей любви? Посмотрим, что будет завтра!» – проговорила она, подошла к двери и заперла её на крючок.
В избе было душно и мрачно. Софья отворила оконце и стала жадно вдыхать лесной весенний воздух. Это несколько укрепило расстроенные нервы молодой девушки;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111