«Можете, ваше высочество, готовиться к отъезду и укладываться». Вслед за тем между Елизаветой Петровной и Иоганной Елизаветой произошел длительный неприятный разговор, после которого первая появилась «с лицом очень красным и с видом разгневанным», а вторая — «с красными глазами и вся в слезах». Дело состояло в том, что принцесса в разговорах с Шетарди допустила не очень лестные отзывы об императрице, о чем стало известно из перехваченных депеш французского дипломата.
После этого объяснения Елизавета Петровна несколько смягчилась, но тем не менее продолжала обращаться с Иоганной Елизаветой холодно и сдержанно. Но это не распространялось на ее дочь, которой императрица выказывала знаки внимания и даже любви.
Двадцать восьмого июня 1744 года София Фредерика Августа крестилась по православному обычаю и была наречена Екатериной Алексеевной. Видимо, такое сочетание имени и отчества выбрала сама Елизавета Петровна в память о своей матери, что лишний раз подчеркивало самые добрые чувства императрицы к невесте наследника. На следующий день, в тезоименитство Петра Федоровича, состоялось его обручение с Екатериной.
Год спустя, 21 августа 1745 года, Петр и Екатерина вступили в брак. Свадебные торжества продолжались с перерывами в течение десяти дней и отличались великолепием, о чем Елизавета Петровна особенно позаботилась. Не только придворные, но и все дворяне должны были исполнить императорский указ: «…Понеже сие торжество чрез несколько дней продолжено быть имеет, то хотя для оного каждой персоне, как мужеской, так и дамам, по одному новому платью себе сделать надобно". Программу празднеств составили балы с маскарадами и лотереями, обеды, ужины, а также пешее шествие императрицы и молодоженов «с придворными и другими кавалерами" в Невский монастырь.
Вскоре после свадьбы Елизавета распрощалась наконец с тещей Петра Федоровича, чрезвычайно надоевшей ей своими интригами. Двадцать восьмого сентября принцесса Ангальт-Цербстекая выехала из Петербурга, получив на прощание пятьдесят тысяч рублей и два сундука с материями и другими подарками. При расставании она упала на колени перед императрицей и «со слезами просила прощения, если чем-нибудь оскорбила ее величество. Елисавета отвечала, что теперь уже поздно об этом думать, лучше было бы, если бы она, принцесса, всегда была так смиренна». В этом эпизоде выразилось свойственное Елизавете неумение и нежелание забывать обиды.
Отношения императрицы с великокняжеской четой, вначале очень теплые, постепенно все более охладевали. Петр Федорович, инфантильный и легкомысленный молодой человек, раздражал Елизавету своим упрямством и ребяческими поступками, выходившими порой за рамки приличия. Например, однажды он просверлил дырочку в стене, отделявшей его комнату от апартаментов императрицы, и подсматривал за ее трапезой в обществе Разумовского. Екатерина II вспоминала, что среди бумаг Елизаветы Петровны ею были найдены две заметки: «Проклятый мой племянник сегодня так мне досадил, как нельзя более» и «Племянник мой урод, черт ево возьми". Кроме того, сохранилась еще одна записка Елизаветы: „Сожалею, что не токмо расума недостает, но и памети лишен племянник мой“. Это замечание сделано было в связи с тем, что в один из придворных праздников Петр Федорович и его жена оделись не по требованиям церемониала. Вероятно, отношения тетки и племянника окончательно испортились после того, как Петр стал удаляться от двора в подаренный ему императрицей Ораниенбаум, где проводил военные учения и злоупотреблял в компании офицеров вином и курением. По свидетельству современника, в 1755 году „великий князь попивал и занимался исключительно обучением солдат. Императрица, прежде чрезвычайно любившая своего племянника, была им чрезвычайно недовольна“.
Хорошим отношениям между ними не способствовала и чрезмерная подозрительность императрицы, старавшейся держать наследника под бдительным присмотром и не допускавшей его к участию в государственных делах. Кроме того, между Елизаветой Петровной и ее племянником существовали принципиальные разногласия по вопросам внешней политики. Императрица с середины 1740-х годов склонилась к активному антипрусскому курсу, в то время как Петр Федорович был убежденным сторонником Пруссии и горячим поклонником короля Фридриха II, с которым поддерживал тайные сношения даже в период Семилетней войны.
Добрые чувства Елизаветы Петровны к жене наследник престола сохранялись, по-видимому, достаточно долго. Тем не менее молодая женщина часто становилась объектом нападок и даже мелочных придирок императрицы, никогда стеснявшейся вымещать на других свое дурное настроение. Однажды Елизавета Петровна заявила Екатерине: «Вы чрезвычайно горды. Вспомните, что в Летнем дворце я подошла к вам однажды и спросила вас, не болит ли у вас шея, потому что я увидела, что вы мне едва кланяетесь и что вы из гордости поклонились мне только кивком головы». По словам Екатерины, Елизавета бросила ей этот упрек через четыре года после действительного происшествия в Летнем дворце. В другой раз императрица бурно выразила свое неудовольствие по поводу расположения Екатерины к одной фрейлине, у которой «были две любовные истории». Вряд ли это обстоятельство являлось действительно существенным при дворе, не отличавшемся строгостью нравов. Тем не менее «ее императорское величество говорила с такой горячностью и гневом, что была совсем красная, с горящими глазами». Были также случаи, когда Елизавета прилюдно бранила Екатерину за мотовство и долги. Впрочем, эти эпизоды не выходили за рамки чисто женского отношения уже немолодой императрицы к привлекательной невестке, которая оттеняла ее постепенно увядающую красоту.
Предметом забот и огорчений императрицы длительное время являлось отсутствие у великокняжеской четы детей. Когда 20 сентября 1754 года наконец появился на свет Павел Петрович, радостная Елизавета отобрала его у матери и стала лично ухаживать за младенцем. Не испытав материнства, она в роли бабушки проявляла слишком много ревности и усердия, что, по-видимому, портило ребенка. Екатерина вспоминала: «Я могла узнавать о нем только украдкой, потому что спрашивать о его здоровье значило бы сомневаться в заботе, которую имела о нем императрица, и это могло быть принято очень дурно. Она и без того взяла его в свою комнату, и, как только он кричал, она сама к нему подбегала, и заботами его буквально душили. Его держали в чрезвычайно жаркой комнате, запеленавши во фланель и уложив в колыбель, обитую мехом черно-бурой лисицы; его покрывали стеганным на вате атласным одеялом и сверх этого клали еще другое, бархатное, розового цвета, подбитое мехом черно-бурой лисицы. Я сама много раз после этого видела его уложенного таким образом, пот лил у него с лица и со всего тела, и это привело к тому, что когда он подрос, то от малейшего ветерка, который его касался, он простужался и хворал. Кроме того, вокруг него было множество старых мамушек, которые бестолковым уходом, вовсе лишенным здравого смысла, приносили ему несравненно больше телесных и нравственных страданий, нежели пользы».
Возможно, Екатерина несколько сгущает краски по вполне понятным мотивам материнской ревности. Елизавета страстно любила Павла, а он, в свою очередь, боготворил бабушку. К подросшему мальчику она в качестве воспитателей определила образованнейших людей своего времени Ф.Д. Бехтеева и Н.И. Панина, которые регулярно докладывали ей состоянии здоровья и ходе обучения своего подопечного. Воспитание будущего императора считалось важнейшей государственной задачей, но императрице необходимо было решать другие, не менее серьезные проблемы.

«Орудия монаршей воли»
Указом от 12декабря 1741 года Елизавета Петровна восстановила «петровское детище» — Сенат — в значении высшего правительственного органа и ликвидировала стоявший над ним в два предыдущих царствования Кабинет министров — особое высшее учреждение с чрезвычайными полномочиями. Вместо него велено было «иметь при Дворе Нашем Кабинет в такой силе, как был при Петре Великом". Тем самым восстанавливалась созданная Петром I личная императорская канцелярия — Кабинет, в задачи которого входили: прием документов на имя монарха, оформление указов за личной императорской подписью, объявление словесных „высочайших повелений“ и руководство финансовой стороной дворцового хозяйства. Во главе реставрированного учреждения был поставлен Иван Антонович Черкасов, служивший в свое время в петровском Кабинете и прекрасно знавший его организацию. Именно поэтому Кабинеты Петра I и Елизаветы Петровны по своему организационному устройству были практически идентичны.
Создание личной императорской канцелярии было сопряжено с желанием Елизаветы полностью взять бразды правления в собственные руки и восстановить самостоятельное значение самодержавной власти. Существовавшие при ее предшественниках Верховный тайный совет и Кабинет министров располагали официальным правом принимать указы от имени монархов, что делало императорскую власть в значительной степени номинальной. Теперь же именные императорские указы оформлялись в Кабинете только за личной подписью Елизаветы Петровны. Кроме того, сохранилась прежняя практика «изустных именных указов" („высочайших повелений“), которые по поручению императрицы объявлялись Сенату и другим учреждениям уполномоченными на то лицами. Благодаря реформе высших государственных органов Российской империи личная роль монарха в системе абсолютизма стала преобладающей. По справедливому замечанию Л.Г. Кислягиной, «правление Елизаветы Петровны отмечено дальнейшей централизацией власти. Фактически императрица решала единолично не только важные государственные вопросы, но и очень мелкие".
Однако для принятия важных решений необходимы были консультации с крупными государственными деятелями, которых Елизавета Петровна поставила во главе государственного аппарата. Поэтому императрица вернула к жизни еще одно петровское «установление» — чрезвычайные совещания высших чиновников для обсуждения наиболее сложных государственных проблем, преимущественно из области внешней политики. При Елизавете такие совещания официально именовались конференциями, а их участники — конференц-министрами. В донесениях иностранных дипломатов этот непериодически действовавший орган назывался Великим советом, а в исторической литературе — Чрезвычайным, или Императорским, советом. Конференции имели установленный порядок сбора письменных мнений «министров" по обсуждаемому вопросу, и их заседания протоколировались. «Мнения" и протоколы поступали на рассмотрение и утверждение императрицы.
Петр I проводил подобные совещания при Коллегии иностранных дел, но его дочь распорядилась устраивать их «в императорском доме в особливых апартаментах», куда надлежало перенести и заседания Сената. При этом Елизавета Петровна выразила намерение лично присутствовать на конференциях и в Сенате «по временам пристойным и потребе дел». Впоследствии она действительно появлялась на заседаниях этих органов, хотя и не очень часто.
Сохранившиеся записки и заметки Елизаветы Петровны в сравнении с текстами именных указов позволяют понять механизм осуществления верховной власти. Императрица письменно или устно сообщала свое решение И.А. Черкасову, который составлял соответствующий законодательный или распорядительный акт и подавал его «на высочайшую подпись». Вероятно, порой ему нелегко было воплощать поток идей Елизаветы в ясные и четкие документы. Вот один из примеров творческой мысли дочери Петра Великого: «Напиши указ, дабы гоф-интендантская контора под главным командиром была и одного б его ведала, а именно у обер-гофмейстера, а кроме его ни у кого в команде не была. И написать именно, чтоб не так, как при блаженной памяти императора было, что дворцовые, коли что им надобно, то для себя употребляли, то именно изъяснить, чтоб государевых людей никуда в домы, ни на работу никуда б не давали и никакого материалу, и так заключить, что ни щепку без моего указу, и обер-гофмейстеру самому смотреть, чтоб те люди были б все употреблены для дворцового строения, а не для других, и, написаф указ, ко мне принесть к подписанию».
В случае отъезда Елизаветы Петровны в Царское Село или Петергоф Черкасов мог оставаться в Петербурге, а императрицу сопровождал кто-нибудь из кабинетских секретарей. Например, 24 января 1746 года один из них составил текст распоряжения для Черкасова: «Иван Антонович! По получению сего числа Нами от генерал-фельтмаршала графа Лесин о состоящих в Курляндии полках репорту усмотрели Мы, что оныя имеют в людях некомплект и много в отлучках показано; того ради в подтверждение прежних Наших указов заготовьте об оном в Военную коллегию указ и для подписания Нашего пришлите к Нам сюда». Прежде чем поставить свою подпись на этом документе, Елизавета приписала к тексту: «немедленно». Это отнюдь не свидетельствовало о всегдашней лени и медлительности императрицы.
Помимо составления именных указов, Черкасов принимал поступавшие на имя Елизаветы документы: доклады и донесения Сената, Синода, Коллегии иностранных дел, Военной и Адмиралтейской коллегий и других учреждений, а также многочисленные челобитные «о милостях и милосердии". Содержание всех этих бумаг докладывалось императрице. Челобитные рассматривались выборочно, причем принцип их отбора не ясен.
Второй по значению сотрудник Кабинета Василий Иванович Демидов занимался преимущественно личными финансово-хозяйственными делами Елизаветы Петровны. Через него она давала распоряжения о шитье нарядов, оплате покупок и выдаче денег на другие нужды.
Щепетильность Елизаветы Петровны, в вопросах о власти проявилась в следующем весьма характерном эпизоде. После смерти И.А. Черкасова в ноябре 1757 года В.И.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103