значит, опасность стережёт не его одного, а и княжну Людмилу.
При этой мысли князь почувствовал в организме приток свежих сил. О, он не даст в обиду княжны! За неё он готов бороться даже с адскими силами. Надо поскорей получить право быть её настоящим защитником, надо сделать предложение, но прежде объясниться с нею самой.
Это решение не только совершенно успокоило князя, но даже окрылило надежды на радужное будущее. Если действительно его предок вышел из гроба и явился к нему, то, несомненно, из его слов можно заключить, что он не очень рассержен за нарушение им, князем Сергеем, его векового заклятия; иначе он был бы грозней, суровее и не предостерегал бы его от беды, которая висит над головою любимой им девушки.
«Твоё спасенье в любимой тобою девушке», – эти слова призрака с особенным внутренним удовлетворением вспоминал князь Сергей. Он видел в них благословение предка на брак с княжной Людмилой, благословение, дать которое явился выходец из могилы. Было ли в этом какое-либо дурное предзнаменование? Этот вопрос князь решил отрицательно. Впрочем, он после долгого размышления нашёл нужным скрыть от княжны Людмилы его ночное видение. Она, как ещё очень молодая девушка, естественно может придать преувеличенное значение таинственному явлению и сообщению с того света, это напугает её и даже может отразиться на её здоровье. Кроме того, происшествие минувшей ночи касается исключительно его, князя. Ему поручено оберегать любимую девушку, от неё зависит его спасение. С какой же стати ему говорить ей о грозящей опасности?
Рассудив всё так, князь начал свой день обычным образом, отдав приказание людям приготовить к пяти часам вечера чай на террасе.
«Я обещал княжне пить чай в павильоне… Но это невозможно… До Зиновьева, вероятно, уже успело дойти известие о вчерашней находке, а потому она поймёт», – мелькнуло в голове князя.
Он всецело отдался приготовлению к вечернему приёму желанных гостей: лично отправился в великолепные оранжереи, чтобы выбрать лучшие фрукты, и долго совещался с главным садовником по поводу двух букетов, которые должны были красоваться на чайном столе пред местами, назначенными для княгини и княжны.
Из оранжереи князь пошёл бродить по парку и незаметно для себя направился именно к тому месту парка, которое было расчищено вчера по его приказанию.
Заросшую часть парка нельзя было узнать. Вычищенные и посыпанные песком дорожки, подстриженные деревья – ничто, казалось, не напоминало о диком, заросшем, глухом, таинственном месте, где над кущей почти переплетавшихся ветвями деревьев высился шпиль заклятого павильона с пронзённым стрелой сердцем. Только одно это здание, каменно-железный свидетель давно минувшего, которое нельзя было совершенно изменить и преобразить волею и руками человека, указывало, что именно на этом месте веками не ударял топор и по траве не скользило лезвие косы.
Но и сам павильон всё же несколько изменился и сбросил с себя большую часть таинственности. Это произошло отчасти оттого, что окружающая сумрачная местность стала более открытой и не бросала на павильон мрачной тени, и, наконец, оттого, что была отворена дверь, вымыты полы, стёкла и даже стены.
Павильон как будто даже манил к себе гуляющего.
Такое, по крайней мере, впечатление произвёл он на князя Сергея. Он совершенно спокойно вошёл в него и не смущаясь опустился на одну из двух поставленных по его же приказанию скамеек.
Внутри павильона было положительно уютно. Ничто не говорило о смерти, несмотря на то, что только вчера отсюда были вынесены останки жертв разыгравшегося здесь эпилога страшной семейной драмы, несмотря на то, что это здание несомненно служило могилой двум возлюбленным.
Быть может, именно эта их любовь и смягчала впечатление их смерти. Любовь не умирает; она всегда говорит о жизни, она – сама жизнь.
Наконец князь вернулся домой, а вскоре приехала и княгиня Полторацкая с дочерью. Сергей Сергеевич провёл дорогих гостей на террасу, где был изящно и роскошно сервирован стол для чая.
– Зачем всё это? Мы запросто, – заметила княгиня, всё же окидывая довольным взглядом сделанные приготовления, доказывавшие, что она с дочерью в доме князя – действительно дорогие, желанные гости.
– Помилуйте, княгиня, для меня сегодня праздник! – И князь выразительно посмотрел на Людмилу.
Последняя покраснела, а княгиня, перехватив этот взгляд, улыбнулась и села на приготовленное для неё место за самоваром. Княжна села рядом с князем.
– А вы тут что, князь, набедокурили? – начала княгиня. – На всю окрестность страх нагнали… Зачем вам понадобилось тревожить неприкосновенность старого павильона?
– А, вы об этом, княгиня! В чём же тут бедокурство?
– Ах, князь, я ещё смягчила название вашего поступка. Согласитесь, что это безумие – так неглижировать семейные преданья. Вы ведь знали, что на этот павильон было наложено вековое заклятие.
– Знал, то есть слышал, хотя мне лично ни мой отец, ни моя мать не говорили серьёзно ничего подобного.
– Странно!
– Они, вероятно, и сами не считали это серьёзным. Я, напротив, взглянул на это дело серьёзнее их и других своих предков и вчера, прежде чем приступить к работе, высказал свой взгляд отцу Николаю, и в его присутствии и с его благословения открыли павильон.
– Вот как? Я этого не знала… Что же вы сказали ему?
Сергей Сергеевич в коротких словах передал княгине свой вчерашний разговор с отцом Николаем.
Княгиня Полторацкая была одной из самых ярых почитательниц луговского священника, а потому для неё участие отца Николая в казавшейся ей до сих пор безумной затее князя делало последнюю иной, освещало её в смысле почти богоугодного дела.
– Вот как? Это – другое дело!.. Как же всё это произошло? – уже совершенно другим, мягким тоном спросила она.
Князь начал подробный рассказ о вчерашних работах, и особенно о моменте, когда отворили павильон и глазам присутствующих представилась картина двух сидевших в объятиях друг друга скелетов.
– Ах, какой ужас! – почти в один голос воскликнули княгиня Васса Семёновна и княжна Людмила, до сих пор молча слушавшая разговор матери с князем и рассказ последнего.
– Павильон теперь совершенно вычищен и неузнаваем… Я не решился приказать подать туда чай только потому, что всё же с ним соединены тяжёлые воспоминания… – И князь, как бы извиняясь, взглянул на Людмилу.
– Вот что ещё выдумали, да я и близко не подойду к нему, а не то что пить чай… Глоток сделать нельзя было бы… Всё они мерещились бы, – заволновалась княгиня.
– Я говорю это потому, что третьего дня, разговаривая с княжной, я обещал ей сегодня пить чай именно в этом павильоне.
– Говорила мне она, говорила об этом… Я даже совсем не хотела по этому случаю ехать к вам, да потом подумала, что вы будете настолько благоразумны, что этого не сделаете.
– Я действительно, не решился на это. Но пройтись посмотреть на павильон не мешает; вы совершенно не узнаете ни того места, где он стоял, ни самого павильона.
Князь, говоря последнюю фразу, более обращался к княжне.
– Это интересно, – ответила Людмила.
– Может быть, тебе это и интересно, но я ни за что не пойду туда… Идите вы, если хотите, я посижу здесь и подожду вас, вечер так хорош! – воскликнула княгиня.
Радостная улыбка появилась на лице князя Сергея при этом позволении. Он с мольбой взглянул на княжну Людмилу и заметил промелькнувшую на её лице довольную улыбку.
Позволение матери пришлось ей, видимо, по сердцу.
Молодые люди поспешили кончить свой чай и, оставив княгиню любоваться картиной залитого красноватым отблеском солнечных лучей парка, спустились по отлогой лестнице террасы и пошли по разбитому пред нею цветнику.
Последний состоял из затейливых клумб, газонов и цветущих кустарников и с террасы виднелся как на ладони, а потому княгиня Васса Семёновна могла довольно долго любоваться идущей парочкой.
Радостная, самодовольная улыбка играла на губах княгини. Судьба дочери устраивалась на её глазах, согласно её желанию. Тревоги об этой судьбе, уже с год как змеёй вползшие в её сердце, исчезли. Молодой князь, видимо, по уши влюбился в её дочь, и предложение с его стороны было вопросом лишь очень близкого времени.
Между тем князь Сергей и княжна Людмила прошли цветник и повернули в одну из аллей парка. Они шли прямо к тому месту, где высился заветный павильон, верхняя часть которого была красиво освещена красноватым отблеском солнечных лучей.
– Вот видите, князь, я была права, говоря, что легенда о павильоне – не сказка, – заметила княжна.
– Признаюсь вам, что я сам то же думал. Я был почти убеждён, что найду в нём этих несчастных.
– Зачем же вы открыли павильон? – удивилась княжна.
– Именно потому и открыл, что знал, что найду там…
– Я вас не понимаю.
– Однако отец Николай понял меня.
– Для того чтобы предать их земле?
– Да, это одна из причин, но не единственная, хотя для отца Николая она оказалась достаточной.
– Значит, есть и другая?.. Какая же? Это не секрет?
– Для вас – нет.
Они уже дошли до выхода на полянку, среди которой высился павильон. Княжна вдруг остановилась.
– Мне страшно.
– Чего вы боитесь?.. Посмотрите, как изменились и само место, и павильон.
– Это так-то так, но всё-таки, – сказала княжна и взяла его под руку.
Князь повёл её, чувствуя, как дрожала её рука.
Они вошли в павильон, внутренность которого уже не представляла ничего страшного, усадил княжну на скамейку и сел рядом.
– Так вы хотите знать другую причину того, что если мы хотя и не пьём чая сегодня в этом павильоне, то всё-таки сидим в нём? Извольте, я скажу. Причина следующая: в те дни, когда над этим домом, над этим парком и надо мною должна заняться заря нового счастья, я не хотел, чтобы здесь оставался памятник семейного несчастья моего предка, которое он увековечил ужасным злодеянием…
Княжна Людмила не сразу поняла Сергея Сергеевича. Она некоторое время смотрела на него недоумевающе-вопросительно. Однако его взгляд, полный любви и восторжённого благоговения, казалось, пояснил ей его туманную фразу, и она, вдруг покраснев, опустила глаза.
На лице князя тоже заиграл румянец. Он взял за руку Людмилу и произнёс:
– Здесь, в этой недавней могиле заживо погребённых, которая является не обыкновенным памятником победы смерти, а скорее памятником победы любви, именно здесь, княжна, я хочу заговорить с вами об этом чувстве… Я люблю вас, люблю безумно, беззаветно!.. – И князь опустился на колени пред Людмилой.
Она сидела, низко опустив голову, и молчала.
– Княжна… Людмила… – с мольбою начал князь.
Людмила Васильевна протянула ему руки, но вдруг вскочила со скамейки.
– Не здесь, не здесь!
Князь торопливо встал, но Людмила уже успела выбежать из павильона и пошла по направлению одной из тенистых аллей парка. Князь догнал её и пошёл с нею рядом.
Некоторое время они шли молча.
– Княжна, простите, я… я обидел вас своим признанием?.. – начал Сергей Сергеевич.
Княжна обернула к нему своё лицо; на её чудных глазах блестели слёзы.
– Княжна, вы плачете, – сам со слезами в голосе начал Луговой. – Простите, я не знал, что это может обидеть вас.
– Не то, князь, не то, – дрожащим голосом произнесла Людмила и пошатнулась, так что, если бы князь не поддержал её, она упала бы.
Он бережно довёл её до ближайшей скамейки и усадил.
– Что с вами, княжна, скажите… О чём вы плачете?
– Ни о чём… Мне там показалось вдруг так страшно…
– Так это не потому, что я позволил себе?.. – начал князь, обрадованный и ободрённый.
– Нет, нет… Что же тут обидного, если я сама…
– Княжна, Людмила, дорогая! – схватил её обе руки Луговой и стал покрывать их горячими поцелуями.
Княжна не отнимала рук. Она сидела, низко опустив голову, так что когда он поднял свою, чтобы посмотреть на неё, то их лица оказались так близко друг от друга, что невольно их губы встретились и слились в жарком поцелуе.
В этот самый момент где-то в глубине парка раздался резкий, неприятный смех. Влюблённые отскочили друг от друга, и стали оба испуганно озираться.
– Это там, – чуть не в одно слово сказали они.
Им обоим показалось, что смех раздался в стороне старого павильона.
– Это сова, – сказал князь Сергей Сергеевич.
– Сова! – упавшим голосом повторила княжна. – Боже мой, как всё это странно!
– Мы просто оба нервно настроены… Вот и вся причина… Успокойтесь, дорогая моя! – и князь, взяв руку Людмилы, поднёс её к своим губам. – Успокойтесь, я около вас и всегда буду на страже.
Он вспомнил своё ночное видение и вздрогнул, но тотчас же вернул себе самообладание.
– Что с тобою? – вырвалось у княжны Людмилы.
При этом первом сказанном невзначай сердечном «ты» князь забыл все видения, откинул все опасения за будущее, подвинулся к Людмиле и привлёк её к себе.
– Дорогая, милая, хорошая.
Она доверчиво положила свою головку на его плечо, точно позабыв за минуту щемившее её сердце томительное предчувствие, недавний страх и этот вдруг раздавшийся адский хохот.
Он и она были счастливы настоящим. Для них не существовало ни прошедшего, ни будущего.
Княжна очнулась первая от охватившего их очарования.
– Что скажет мамаша?.. Мы так долго! – прошептала она.
– Завтра я буду в Зиновьеве, чтобы просить у княгини твоей руки, – сказал князь.
– Милый…
Луговой подал княжне руку, и они так дошли до конца аллеи, примыкавшей к цветнику.
При входе туда Людмила высвободила свою руку, и они пошли рядом.
– Что вы так долго? – пытливо смотря на дочь, деланно строгим тоном спросила княгиня, от зоркого глаза которой не ускользнуло пережитое молодой девушкой волнение.
– Мы обошли весь парк… – сказал князь, причём его голос дрогнул.
– А-а… – протянула княгиня. – Однако пора и восвояси. Прикажите подавать лошадей!
Лошади были тотчас поданы. Князь проводил княгиню и княжну до кареты.
– До свидания, – сказала княгиня.
– До скорого!.. – с ударением ответил князь, простившись с Людмилой взглядами, которые были красноречивее всяких слов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109