– Я все ждала, когда же ты спросишь, – сказала она. – Я так хотела рассказать тебе о нем. Вычеркнуть его из памяти было бы несправедливо. Он был хороший человек, и я думаю 6 нем каждый день.
И она пустилась с любовью рассказывать о муже, сидя рядом на диване, и я удивился тому удовольствию, с каким внимал повести об их совместной жизни. Под ее рассказ погода прояснилась, сквозь жалюзи проникли солнечные лучи, светлыми полосами расчертили ковер. Мария приникла ко мне и умолкла. Я решил, что наш разговор закончен, я расслабился, наслаждаясь тишиной и покоем. Но это было еще не все.
– Эндрю, – заговорила Мария. – А что было с фотографией твоих родителей? Почему ты разбудил меня среди ночи и стал спрашивать о ней? Почему ты так часто упоминаешь ее в своих записях? Что тебя в ней так беспокоит? Я никак не пойму.
От ее вопроса мне снова стало не по себе.
– Это была просто глупая навязчивая идея, – промямлил я.
– Объясни мне.
Мне казалось, что я не сумею, и я так и сказал.
– Пожалуйста, попытайся, – настаивала Мария.
И я попытался. Я напомнил ей о множестве совпадений, из которых состояла моя жизнь, включая появление Марии – кто бы мог подумать! – в Камберлоо. И не странно ли, что я, как и отец, изувечил руку в автомобильной аварии поблизости от Инвертэя?
– Пока писал, я еще много подобных вещей заметил, – сказал я. – Полагаю, в жизни каждого человека бывают совпадения, но всему есть предел, не так ли?
Дальше я рассказал Марии о том, как меня тревожила странная закономерность: люди и целые города – крепость Святого Иуды, Стровен – погибали, соприкоснувшись со мной. Я рассказал о том ужасе, который пережил при виде огромной, засасывающей воронки в Стровене: словно мои кошмары обернулись пророчеством. И как страшен был мой преследователь, которого я так и не увидел! Он явно желал мне зла.
– Думаю, во многом тут виноват Гарри Грин, – сказал я. – На «Камноке» он рассуждал о Вечном Круговращении и Втором Я, встреча с которым может оказаться для меня роковой. По-видимому, на меня это произвело большее впечатление, чем я сам думал: ведь мальчишкой я мог поверить или почти поверить во что угодно.
Я сказал Марии, что теперь, двадцать лет спустя, когда я писал эти строки, меня осенило, что я отождествил свой «сучёк» со Вторым Я и думал, что Второе Я в итоге нагнало меня. Оно преследовало меня во всех кошмарах. А еще точнее – всю мою жизнь.
– Я уверился, что оно за мной наблюдало с момента зачатия, уничтожая все мои шансы на счастье, – признался я Марии. – Я винил его в смертях сестры и отца, а потом – матери. Оно было источником моих кошмаров и всех несчастий в жизни.
Мария внимательно слушала.
– А что касается фотографии, – продолжал я, – я часто лежал в постели, глядя на нее и думая об этом. Я дошел до такого состояния, что поверил в существование двух Эндрю Полмраков, и тот, второй, присутствовал в час моего зачатия. Это он сделал снимок. – Как глупо это звучало. – Мне стыдно рассуждать об этом вслух. Но все казалось таким логичным, Мария. Все совпадало. Все выглядело разумно. Логика ночного кошмара.
Мария ненадолго умолкла. Потом она сказала, что у нее осталось много вопросов, но пока она даст мне передышку.
– Спасибо, – отозвался я.
– Гарри Грин был тебе добрым другом, – продолжала Мария. – Это я знаю. Но если б ты не увидел в его каюте ту книгу, «Чудовищный строй женщин», ты был бы избавлен от большинства кошмаров. И к чему он забивал маленькому мальчику голову всей этой ерундой про Иоанна Моролога?
– Гарри не хотел навредить мне, – вступился я. – Его привлекала мысль, что за обыденным скрывается некая загадка. Это совсем не похоже на мировоззрение Гордона Кактейля.
– Кактейль! – повторила она, сморщив нос, словно от скверного запаха. – Этот отвратительный человек!
Я от всей души согласился с ней.
– Впрочем, если подумать, – продолжала Мария, – теория Кактейля не так уж отличается от Моро-лога. Оба они превращают реальность в кошмар, да еще и пытаются навязать этот кошмар всем нам. И сестра Юстиция немногим лучше – взять хотя бы ее представления о любви. По-моему, одного-единственного человека любить гораздо труднее, чем всех на свете.
– Думаю, что так, – подтвердил я.
– Уж ты мне поверь, – сказала Мария, и маленькие птички в уголках ее глаз ожили. – Я это знаю. По личному опыту.
Я понял, о чем она говорит.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ
Но, клянусь, самое удивительное событие мне еще предстояло. Еще одно совпадение, самое серьезное, какое может произойти в книге, но не в реальной жизни. Мария присутствовала при этом и была свидетельницей.
Мы сидели на диване и как раз закончили разговор о Гарри, как вдруг кто-то постучал в дверь квартиры.
Волосы у меня встали дыбом – не знаю, почему. Я встал, подошел к двери и открыл ее так осторожно, словно ожидал увидеть по ту сторону чудовище. Чудовищем оказался человек из курьерской службы, который доставил мне письмо. Я расписался, он передал мне официального вида пакет из коричневой бумаги с моим адресом. В левом верхнем углу стояла печать пароходных линий «Купар» и почтовый штемпель Лондона (Великобритания).
Курьер ушел, а я вернулся в квартиру, тихо притворил дверь и вскрыл конверт. В нем лежало письмо и другой конверт, поменьше – воздушной почты. Письмо было написано на бланке пароходной компании «Купар».
Уважаемый мистер Полмрак!
Прилагаемое письмо было вручено в декабре прошлого года нашему представителю на Арувуле для передачи вам.
С прискорбием извещаю вас, что отправитель, матрос Генри Грин, который безукоризненно служил на нашей пароходной линии в двух предыдущих рейсах, скончался. Он числился в составе экипажа т/х «Маг», который налетел на рифы возле Арувулы во время шторма, пытаясь выйти в открытое море. Весь экипаж погиб.
Задержка с пересылкой вам прилагаемого письма вызвана обычным в таких случаях официальным расследованием.
Благодарю за внимание.
Примите и проч.,
Дж. С. Дейл,
поверенный, пароходные линии «Купар».
Я прислонился к двери, потрясенный. Гарри Грин умер! Я представлял себе, как он лежит на дне теплого моря, его книги шевелит подводное течение, раскрытые страницы обгладывают рыбы-попугаи, которые вплывают в его пустые глазницы и выплывают обратно. И последние картины капитана Стиллара – там же, на дне! Они разбухли от воды, татуированные ящерицы осыпались с обнаженных женских тел, а потом и сами тела разрушились, соленая вода дочиста отмыла холст. Процесс творчества обратился вспять.
– Что такое, Эндрю? – окликнула меня с дивана Мария.
Я все еще стоял у двери. Подойдя ближе, я передал жене письмо.
Она поспешно прочла его.
– О, Эндрю! – вздохнула она. – Мне так жаль. Она поднялась и снова обняла меня.
– Невозможно поверить, – сказал я.
– Ты так любил его, – откликнулась она.
– Да, – сказал я. – Да, любил.
Мы вместе опустились на диван. Второй конверт оставался у меня в руках. Тонкий конверт из белой бумаги, предназначенный для авиапочты. Я узнал на нем почерк Гарри – он всегда словно протыкал ручкой бумагу, стараясь навеки пригвоздить каждое слово. Я аккуратно вскрыл конверт. Внутри лежал один-единственный лист.
Дорогой Энди, мы бросили якорь в лагуне Арувулы. Жаркое местечко, комары и мошки нас совсем загоняли. Начальник порта говорит, что через несколько дней в гавань зайдет другой пароход, рейсом на север, и он передаст им это письмо, чтобы его отправили по почте, когда пароход достигнет суши.
Арувула сильно переменилась. Я тебе говорил, что женщины больше не делают татуировку, чтобы походить на ящериц? Они теперь все ходят в школу и читают книги. Полагаю, так лучше для них, хотя, может, и не для нас.
Я был рад повидать тебя. Сколько лет прошло с тех пор, пять? Надеюсь, ты нашел себе хорошую женщину. В таком холодном климате без женщины нельзя. Я проверю, кого ты выбрал, когда снова загляну к тебе. На этот раз я приеду летом.
А пишу я это письмо, чтобы выполнить обещание. Помнишь, я тебе говорил, что непременно сообщу тебе местонахождение Рая, если когда-нибудь найду его? Признаться, последний раз ты выглядел как человек, которому эта информация пригодилась бы! Так вот, в этот рейс я с особым усердием налег на своего Моролога и, похоже, усвоил наконец его систему. Итак, согласно моим вычислениям, точные координаты Рая: 44.167” северной широты и 80.448” западной долготы. С картой сверься сам.
Увидимся через пару месяцев. Счастливого плавания.
Твой старый товарищ
Гарри
Я передал и это письмо Марии, и она прочла его.
– Жаль, что я не была с ним знакома, – сказала она. – Значит, он догадался, как ты несчастлив, когда видел тебя в последний раз.
– Думаю, его было нелегко провести, – согласился я.
– Он уже староват был для матроса, верно?
– Ему было около семидесяти. Мне кажется, он и не думал о пенсии. Они с капитаном Стилларом – два сапога пара: обоим были необходимы моря, чтобы заниматься любимым делом.
– Что ж, давай выполним его поручение, – предложила Мария.
– Какое?
– Сверим координаты, – пояснила она. – Если он столько лет потратил на то, чтобы их вычислить, мы должны, по крайней мере, посмотреть но карте, что это за место. – Мария отошла к стеллажу и вернулась с атласом.
На какое-то время она погрузилась в изучение карты.
– Вот оно! – сказала она, указывая точку на карте. – Видишь? – На губах ее играла улыбка.
Я посмотрел: линии координат сходились точно в Камберлоо.
– Не очень-то подходящее место, – сказал я.
– Может, нет, а может, и да, – возразила Мария. – Помнишь надпись, которую Гарри повесил на двери каюты? Помнишь слова?
Я перечитывал эту надпись каждый день по пути на остров Святого Иуды. Я и сейчас словно видел ее перед собой:
Разум – сам себе пространство, и в себе
Создаст из Рая Ад и Рай из Ада.
Я повторил эти слова вслух.
– По-моему, так оно и есть, – сказала Мария. – Что если Рай – всегда там, где ты находишься, только человеку почти непосильно это понять? И ты не обретешь его, пока не сумеешь полюбить другого человека и довериться ему; и тогда, где бы ни находился, там и будет Рай?
Я согласился, что это неплохая мысль.
– Моя мама порой жаловалась, когда отца посылали в какое-нибудь совсем уж гиблое место; – продолжала Мария, – а он уверял ее, что все не так уж плохо. Он говорил: «Роза цветет и на куче навоза». Не то чтобы Камберлоо был навозной кучей, но, конечно, и на Рай, каким его обычно"себе представляют люди, он не слишком похож.
Потом она снова заговорила о Гарри:
– Помнишь, он сказал тебе, что хорошая книга становится талисманом, – сказала она, – даже если ты не соберешься ее прочесть. Может, это применимо и к словам. Разве слово не может быть талисманом, даже если ты не понимаешь в точности его значения? Почему бы слову «любовь» не стать талисманом? И слову «доверие»?
– Наверное, ты права, – отозвался я. Мне хотелось угодить жене.
– Помнишь, что сказал нам Мозес Аткинсон тогда, на горе: змеи ничему не учатся на опыте.
– Да, – кивнул я.
– Может, насчет змей он и прав, – продолжала Мария, – но к нам это не относятся. Человек сумеет научиться любви.
Мы сидели на диване, и атлас все еще лежал рядом с нами. Внезапно Мария выпрямилась.
– Вот что я подумала, Эндрю: добавь это к своим записям, ты не против? Вернись к столу, прямо сейчас, и после всех кошмаров и ужасов запиши это.
Я сомневался. Мне это казалось глупым.
– Пожалуйста, – попросила Мария. – Если не ради себя самого, то ради меня.
И я решился.
– Почему бы и нет? – сказал я. – Конечно, я так и сделаю.
– Ты напишешь, что любовь и доверие – самое важное в мире?
– Напишу! – сказал я. Она была счастлива.
– Спасибо, Эндрю! И кстати, если та процессия когда-нибудь еще явится тебе во сне, – она с трудом удержалась от улыбки, – ты знаешь, о ком я – «Чудовищный строй женщин», – включи в него и меня, договорились? Я буду идти в этой процессии и нести знамя, на котором будут написаны всего два слова: ЛЮБОВЬ и ДОВЕРИЕ. Ты сделаешь это для меня?
Я тоже пытался сдержать улыбку, но не сумел.
– Конечно, договорились. Так и будет, – пообещал я.
– И чтобы ты навсегда запомнил, ты поставишь эти два слова в самом конце своих записей?
Да, Мария. Я пообещал, и я сделал это. Вот они, последние слова в моем блокноте: ЛЮБОВЬ и ДОВЕРИЕ.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29