В один и тот же год закончили ее. Катю забавляло то, что она теперь выдает себя за Ренату. В школьные годы она часто восхищалась ею. Рената могла решать в уме задачи, которые у Кати порой и на бумаге не сразу получались. Она была лучшей по математике и частенько подсовывала Кате бумажку с решением, когда видела, как та пыхтит над самостоятельной работой.
«Добрый день. Меня зовут Рената Римек. Я хотела бы работать у вас. Вот мои документы, как видите, все в лучшем виде. Только мне хотелось бы не медсестрой, а няней, ухаживать за стариками. Я слышала, что вам нужны люди». Катя повторяла эти фразы, пока не усвоила даже интонацию Ренаты, хотя в этом не было никакой необходимости.
Катю взяли помощницей ночной сестры. Она должна была обслуживать отделение, насчитывающее 52 койки. Катю взяли временно на место больной сотрудницы, без договора и без социального страхования. Рабочая смена продолжалась 12 часов. За ночь она получала 70 марок на руки.
Катя, конечно, была довольна, что ее взяли па работу. Теперь она имела возможность изнутри увидеть жизнь в доме престарелых и потом со знанием дела могла бы написать репортаж, но она понимала, какая ответственность на нее ложилась. 52 старых человека. Мало ли что могло случиться ночью. Малейшая ее оплошность могла оказаться во вред старикам. Она обратилась за помощью к Ренате.
– Слушай, ты не могла бы пойти вместе с мной? Вдруг случится что-нибудь серьезное. Я ведь понятия ни о чем не имею.
– Но как мы вдвоем заступим смену? Нас же сразу обнаружат.
– Я попробую провести тебя, когда все уйдут.
– А сторож?
– Можно влезть через окно.
– Лучше было бы вообще ничего не затевать. Как бы это не обернулось против нас.
12
Мне позвонила Рената. Мы хотели наверстать упущенный вечер. Грипп я, можно сказать, преодолел и чувствовал себя более или менее сносно. Горло почти прошло. Гораздо хуже для меня было то, что я теперь должен был печатать календарь культурных мероприятий. Мы опять остались без машинистки (они у нас то и дело менялись), так что скинуть эту работу было не на кого. Я, надувшись, сидел за машинкой и аккуратно по строчкам расписывал кинопрограмму. Молодежные клубы. Интересные телефильмы. Их, впрочем, становилось все меньше. Когда мы основали наш журнал, перечень телефильмов занимал у нас целых четыре полосы. Теперь нам хватало одной, да и ту заполнить стоило больших трудов. Зато музыкальную программу мы давали теперь на четырех полосах.
Этот календарь гарантировал нам надежный круг читателей. Наша программа помогала спланировать свободное время на всю неделю. Но составление такого календаря считалось в редакции самой тупой работой. Каждый стремился отбрыкаться от нее. Мы специально держали человека на полставке, чтобы только самим не делать эту убийственную работу.
Катя называла это барской замашкой. Она считала, что составлением календаря мы все должны заниматься по очереди. Но каждый раз, когда она поднимала этот вопрос, мы все дружно восставали. Когда позвонила Рената, я обрадовался возможности отвлечься на несколько минут. «Ну, скажем, в восемь в закусочной. А я тут пока настукаю что-нибудь». Я положил трубку.
Напротив меня сидел Лотар. Он делал очерк о группе панков, и я уже привык к неравномерному стуку его машинки. Но потом ему кто-то позвонил и надолго оторвал разговором.
Я как раз писал, что было бы интересно посмотреть такой-то фильм, когда Лотар вдруг заорал в трубку:
– Послушайте, вы учиняете самосуд и ждете, что я буду вас фотографировать, петь гимн и все такое? Я позвоню в полицию. А если с подростками что-нибудь случится, имейте в виду, я закачу такую статью о вашем яблочном обществе, что у вас глаза на лоб полезут.
Он бросил трубку на рычаг.
– Что такое произошло, чтобы в полицию звонить?
Он, не ответив, набрал номер полиции.
– В районе садово-огородных участков по Бисмарк-штрассе задержали двоих парнишек, которые будто бы уже несколько дней ночуют там в одном из домов. В чем якобы они сами признались, когда их стали допрашивать. Допрос еще продолжается. Я бы на вашем месте выслал туда машину. Меня зовут Лотар Кёдер. Я из «Лупы». Мне только что звонил председатель общества садоводов-любителей, он хочет, чтобы пресса занялась этим случаем. Да, совершенно верно. Из «Лупы». Что? Я не знаю. Мне абсолютно все равно.
Лотар положил трубку. Вид у него был сердитый.
– Что творится в этом городе. Честное слово, я сделаюсь больным. Эти собственники готовы воздвигнуть баррикады, чтобы отгородиться от остальных районов города и никого к себе не подпускать на пушечный выстрел. Итак, по одну сторону – чистенький благоустроенный квартал, по другую – унылый ландшафт развалюх, ждущих ремонта, где неимущие пытаются спасти свои жилища от бульдозеров. Это же будет своего рода гражданская война.
Я знал за ним склонность преувеличивать.
– Каких-то мелких владельцев, раздраженных тем, что кто-то там залез в их сад, ты уже причисляешь к разряду собственников. Да они сами жалкие люди.
– Дружище, ты не видишь, к чему все сводится. Люди дрожат уже за самую крохотную собственность и готовы стоять за нее на смерть. Кто имеет работу, уже борется за место против всякого конкурента. Только и слышишь: «Гоните иностранцев!» – и прочую подобную чушь. Мелкие садовники приходят в свои сады с винтовками не для того, чтобы палить из них по птицам. В благоустроенных кварталах образуются вооруженные отряды против турок и панков.
– Но из-за этого ты не должен на меня кричать.
Он озадаченно посмотрел на меня.
– Я кричал?
– Ну да.
– Извини, но все это у меня уже в печенках сидит. Слава богу, что я не имею никакого отношения к Катиному репортажу о доме престарелых. Подобные вещи меня угнетают. Я лучше буду писать о музыкальных ансамблях. Осенью приезжает Мафай. Будем давать интервью с ним?
– Если мы поместим на обложке его портрет и дадим в придачу к нему броский текст, то, думаю, сможем продать по крайней мере на 5 тысяч экземпляров больше.
Лотар сварил кофе. Я вытащил из машинки лист и, вставив новый, начал печатать перечень кинофильмов.
Рената уже ждала меня полчаса, когда я пришел в закусочную. Она не обиделась, только спросила: «Сумасшедший день?»
Я кивнул. Она все сводила к кратким формулам. Мне это нравилось.
Пахло чесноком и орегано. Я признался, что пицца не вызывает у меня восторга, но я люблю ходить в такие забегаловки, потому что мне нравятся их запахи.
Рената курила торопливыми частыми затяжками. Я видел, что она переживает из-за чего-то.
Мы заказали бутылку красного вина, пиццу «четыре времени года» для Ренаты и двойную порцию крестьянского салата для меня.
Вид у Ренаты был невыспавшийся.
Я тронул ее за руку.
– Что тебя точит?
Она сидела, опустив глаза.
– Ах, эта Катина затея, – проговорила она, не отрывая взгляда от скатерти, как будто нашла на ней что-то такое интересное. – Нет, ты не подумай, будто я боюсь, что нас разоблачат, если бы только это… Мне не нравится все это по существу.
Она подняла на меня глаза.
– Что именно?
– Я вижу здесь что-то ложное. Вы хотите ввести в заблуждение… Это нечестно. У Кати предвзятое суждение обо всем этом. Она хочет только подтвердить свои предположения. Ей в голову не приходит, что на это можно посмотреть глазами санитара или медсестры. Да, стариков пичкают таблетками с целью иммобилизации! Но почему? Вовсе не потому, что они садисты! Они просто физически не справляются. Они перегружены. Людей не хватает. Что им делать в такой ситуации? Конечно же, нет ничего хорошего в том, что людей держат на катетере… Все так. Но ты хоть раз обслуживал отделение?
Я покачал головой.
– Вот видишь. И Катя тоже. Вы не представляете себе, что это такое. Сестра, я хочу пить. Сестра, я хочу в туалет. Сестра, у меня болит голова. Сестра, какой у меня анализ крови? Когда придет главный врач? А почта есть для меня? Сестра, куда вы пропали? У меня судно полное, пахнет. Вы не могли бы меня причесать? Чай был холодный, когда будет горячий?
Она, пожалуй, не прервала бы свою речь, не помешай ей кельнер, который подошел к нам с вином. Он осторожно поставил бутылку на стол.
– Мы сами разольем, – остановил я его.
Мне вино показалось чересчур сладким. А Ренате пришлось по вкусу. Она держала бокал обеими руками перед собой и поверх него смотрела на меня.
– Вы хотите наделать шуму статьей. Рассчитываете на эффектную историю, которая повысит ваш тираж. И потому уцепились за перегруженный медперсонал. Я считаю, это нечестно, и у меня какое-то нехорошее чувство…
Я перебил ее, сказав, что пью за ее здоровье.
– А это уже нечестно с твоей стороны. Катя хочет написать репортаж изнутри дома престарелых. Вещь вполне допустимая, хотя и не совсем законная. Журналисты часто стоят перед выбором. Когда не хотят удовлетворяться официальными заявлениями, то вынуждены прибегать к необычным приемам.
– Гм… – Она снова опустила глаза. – Меня пугают черно-белые краски. Понимаешь? Тут бедные старики, там какие-то садисты санитары.
Нам принесли еду.
Я понимал, что ее могло смущать. И все-таки это было не в характере Кати – ополчаться на маленьких людей. Наоборот. Это должна была быть какая-нибудь важная персона. Она не ставила своей целью атаковать других, помельче.
– Если из Катиного репортажа будет видно, что персонал перегружен, то это только может пойти па пользу персоналу; наверняка из этого сделают соответствующий вывод, то есть, что нужно увеличить штат.
– Надо надеяться, – сказала Рената.
Это было похоже на примирение. Мы переменили тему разговора. Я пытался рассуждать о живописи, произносил умные фразы. Потом мы договорились, что в конце следующего месяца съездим на несколько дней в Париж. Мы хотели вместе посетить Лувр.
13
Катя слушала вполуха, когда сестра объясняла ей, что и как делать, подводила к шкафчикам с медикаментами, рассказывала, как проходят обычно вечер и ночь. Она была в таком сильном возбуждении, что просто не могла сосредоточиться на словах сестры.
Через час она осталась одна. Она сидела в небольшой комнате с окошком, выходившим в коридор. Там горела только одна сигнальная лампочка. Катя могла наблюдать каждую дверь и лампочки экстренного вызова. В случае необходимости она должна была вызвать врача.
«Ночь проходит, как правило, спокойно, – говорила ей сестра. – Вы взяли с собой что-нибудь читать? Вечером пациентам дают успокоительное средство. Так что ночью они спят. Конечно, никогда нельзя быть уверенным…» Эти слова Катя записала себе в блокнот. В обвинениях «седых пантер», видимо, была доля истины.
Катю пугала тишина; у нее было такое чувство, будто она здесь совсем одна, хотя на ее попечении оставались 52 старика. Она взглянула на часы. Рената придет только через полчаса.
Вдруг она услышала урчание мотора. Во двор въехала машина. Там как будто что-то грузили. Катя вскочила и побежала в конец коридора. Неужели нельзя было сделать это днем, думала она, чтобы не беспокоить ночью стариков? Она открыла окно и хотела было крикнуть, чтобы прекратили шум, но наткнулась на решетку. За ней была непроницаемая темень. Катя с трудом различила смутные очертания грузовика. До нее донеслись тихие мужские голоса и шаги, и еще она услышала позвякиванье каких-то предметов. Прошло с полчаса; снова заурчал мотор, и грузовик с незажженными фарами вырулил со двора.
Кате показалось это подозрительным. Почему водитель не включил фары? Почему погрузку производили ночью? Тут что-то не так.
Она вспомнила о Ренате, та, должно быть, уже перелезла через забор. Все окна были обнесены решеткой, попасть вовнутрь можно только через черный ход. Катя еще раньше заприметила, где висит ключ. Рената уже ждала за дверью. Катя схватила в охапку дрожавшую от холода подругу.
– Ой… дай дух перевести.
– Тсс… тише говори и давай скорее ко мне в отделение.
– Все спокойно?
– Пока да, я еще ни одного подопечного не видела в глаза.
– Отлично. Теперь я беру их на себя, а ты иди посмотри, что ты хотела. Кстати, ты видела грузовик?
– Да, я подбежала к окну, но там такая темнотища…
– А я притаилась в кустах, когда они въехали во двор. У меня сердце в пятки ушло, думала, вдруг заметят.
– Ты не разглядела, что они грузили?
– Один ящик у них шмякнулся. Это определенно бутылки с вином.
– Ты уверена?
– На сто процентов. Ну, давай действуй, а я принимаю отделение.
– Ага.
– Только глупостей смотри не наделай и не задерживайся слишком долго. Я не из породы храбрецов.
Катя ушла, взяв с собой все ключи, какие только могла раздобыть. Она открывала и смотрела все подряд. Заглядывала в узкие шкафчики, ящики столов. Больше всего ее интересовали каталожные карточки. Но она могла прочесть только фамилии пациентов. После имен почти на всех карточках следовали какие-то цифровые и буквенные шифры. То ли сокращения латинских названий болезней, то ли еще что-то. Она выписала себе на всякий случай дюжину фамилий. Хоть что-то она должна иметь для начала; она уже приступила к работе, а никаких материалов, никаких данных у нее еще нет.
Она хотела было открыть ящик стола, как вдруг услышала шум мотора. Опять грузовик. Катя побежала к Ренате.
Грузовик снова подъехал с выключенными фарами. В течение получаса опять что-то грузили, потом уехали.
Старики спали.
– Послушай, Катя: либо там, за дверями, вообще никаких стариков нет и мы с тобой здесь вдвоем, либо их начиняли чертовски сильными таблетками. Обычные так не действуют. Ведь старики как раз очень чутко спят, им Достаточно пустяка, чтобы проснуться.
Катя вспомнила слова сестры.
– Я пойду посмотрю, – сказала Рената. Она тихонько приоткрыла одну дверь и заглянула в комнату. Потом вошла и даже включила свет. Катя последовала за ней.
В крошечной комнатке лежали две старые женщины с впалыми щеками. У обеих из-под одеяла высовывались Резиновые трубки катетеров. В комнатке, кроме кроватей, был только один маленький шкафчик. В таком едва хватило бы места для Катиного белья. А в этот, как видно, вместилось все добро обеих женщин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13