Мы даже не шевельнулись, и лишь с лица Долли от слабого ветерка слетела вуаль и медленно спикировала на землю – как символ нашего окончательного ответа.
– Ничего, шериф! У них был шанс! – угрожающе зашипела миссис Бастер, у которой шишка на голове выросла до невообразимых размеров.
Наконец они покинули нас, гордо, чинно, как на свадебной процессии, и вскоре вошли на луг, освещенный солнечным светом, и волны индейской травы вскоре поглотили их, и компания во главе с шерифом исчезла из вида. Но судья Кул остался, он улыбнулся нам и слегка склонил голову в шуточном поклоне:
– Я помню, что кто-то предлагал леденец на палочке?
Наверное, он изначально был сложен из частей нашего дерева, уж очень сильно он гармонировал с ним – его нос смахивал на большой деревянный сучок, его ноги были так же крепки и внушительны, как корни нашего дерева, а его брови были густы, как кора нашего дерева. На самых верхних ветвях дерева расцвели язычки серебристого мха, что по цвету напоминали его поседевшую, с пробором посередине, голову, а яловичные листья соседнего сикаморового дерева, что своими отдельными ветвями вторглось на территорию нашего дерева, были одного цвета с его щеками.
Несмотря на свои глаза – хитроватые и по-кошачьи настороженные, он выглядел застенчивым и простоватым человеком. Обычно судья Кул не любил выставлять себя напоказ, и в городке нашлось немало типов, что, пользуясь его скромностью, как бы выпячивали себя перед ним, ставя себя выше его. Но никто из этих людей в отличие от судьи не смог бы похвастаться, например, дипломом Гарварда или двумя путешествиями в Европу. Его скромность даже как будто бы выводила из себя некоторых, они говорили, что скромность Кула – это всего лишь видимость, игра: ну с чего бы ему каждое утро перед завтраком вычитывать по странице из Греческого учебника или почему это он постоянно носит какие-то цветочки в петлице своего костюма? Какого черта он поехал на поиски жены в Кентукки, когда в нашем городке и своих невест хватало?!
Я не помню жену судьи, она умерла до того, как я был способен постичь взаимоотношения мира взрослых, все, что было мне известно о ней, пришло из вторичных источников, а гласили они о том, что городок так никогда и не свыкся с ней, по-видимому, из-за нее самой – женщины штата Кентукки и так непросты в общении, те еще дамочки, а Ирен Кул, урожденная Тодд, родом из городка Боулинг Грин (следует упомянуть, что одна из ее родственниц была когда-то замужем за Абрахамом Линкольном), и вовсе игнорировала жителей нашего городка, считая их отсталыми, пошлыми людишками и давая им знать об этом своим отношением к ним: ни одна из местных дам не удостоилась чести быть принятой ею и лишь портниха мисс Палмер была допущена в дом судьи Кула, она потом при всяком удобном случае утверждала, что ей удалось трансформировать дом судьи в нечто, более подобающее по стилю и вкусу, украсив его восточными коврами и антикварной мебелью.
Ирен Кул ездила в церковь на своем «Пирс-Эрроу» с поднятыми стеклами, а в самой церкви всегда сидела с густо надушенным платочком у самого носа, и все шипели – для Ирен Кул недостаточен и запах присутствия Господа Бога нашего.
Более того, она не позволяла даже врачам посещать ее в ее доме: у нее было небольшое смещение позвонков, из-за чего ей приходилось спать на кровати с подстеленными внизу досками – даже пошловатая шутка ходила по городку, что у судьи Кула, наверное, вся спина в занозах. Но как бы то ни было, судья Кул стал отцом двух сыновей: Тодда и Чарльза, и оба были рождены в штате Кентукки по выбору их матери, желавшей, чтобы дети считались уроженцами этого штата.
Надо сказать, что отношения между Ирен Кул и ее мужем складывались не так просто, особенно преуспела в сложности их отношений Ирен, и частенько она весьма нелестно отзывалась о своем муже, раздражаясь безмерно при одном лишь упоминании имени ее мужа, но и по прошествии времени даже самые суровые критики не могут не признать: судья Кул любил свою жену беззаветно. За два года до ее смерти, когда она была совсем больна и еще более раздражительна, судья Кул вышел в отставку в должности окружного судьи и поехал с ней в заграничный вояж в те места, что они когда-то посетили, еще будучи новобрачными, в места их медового месяца. Она так и не вернулась, ее похоронили в Швейцарии.
Не так давно Кэрри Уэллс, школьная учительница из нашего городка, совершила групповой тур в Европу. Единственная нить, что связывает наш городок с Европейским континентом, – это могилы. Могилы тех парней, что ушли в армию и не вернулись обратно, и могила Ирен Кул. И Кэрри, вооруженная фотокамерой, решила обойти все захоронения ее уже неживых земляков, но она, потратив уйму времени, так и не нашла могилу Ирен Кул на том заветном высокогорном кладбище в Швейцарии, словно теперь уже сам дух Ирен Кул так до сих пор и не согласился принять в гости посетителя из нашего городка.
Для судьи Кула по его возвращении уже как бы и не осталось никаких приемлемых вариантов – политики типа Мэйселфа Толсопа и его клики дорвались до власти – уж они-то никогда не потерпели бы судью Кула на его прежнем месте, заседающего в зале суда. Было грустно видеть судью Кула, еще прекрасно выглядящего мужчину, в костюме с шелковой лентой, вшитой в рукав, и индейской розой в петлице пиджака, уже безработного, шествующего в банк или на почту.
Его дети, благопристойные господа с чопорно поджатыми губами, похожие на близнецов – оба бледные, как аптечный алтей, с водянистыми глазами и круто покатыми плечами, работали в банке. Чарльз Кул-младший, что потерял большую часть волос уже в колледже, стал вице-президентом банка, а самый младший Кул работал старшим кассиром. Ни в чем они не были похожи на своего отца, и разве что единственной чертой, сближавшей отца и сыновей, был тот факт, что они, дети, тоже были женаты на женщинах из Кентукки. Невестки, не мешкая, заняли дом судьи, поделили его на отдельные квартиры с отдельными входами – по новым правилам старый судья должен был жить попеременно то у старшего сына, то у младшего – неудивительно, что ему вдруг захотелось прогуляться в лес.
– Спасибо вам, мисс Долли, – сказал он и, утерев рот тыльной стороной руки, добавил: – Этот леденец самый вкусный, что я пробовал, после того как закончилось мое детство.
– Этот леденец, увы, был всем, чем мы смогли отблагодарить вас за вашу храбрость. – Голос Долли слегка дрожал от эмоционального, чисто женского возбуждения, казавшегося, по крайней мере для меня, неуместным в данной ситуации. И даже Кэтрин заметила перемену – она с укором взглянула на Долли.
– Не хотите ли отведать кусочек торта? – спросила Кэтрин, решительно вмешиваясь.
– Нет, спасибо, мэм. С меня достаточно. – Судья отстегнул от жилетки золотые часы на цепочке и повесил их на ветвь над головой, часы повисли, как рождественское елочное украшение, и их тикание разносилось по всему пространству нашего дерева, как отчетливое, но тонкое, едва слышное, приглушенное сердцебиение светлячка в траве. – Когда вы слышите, как идет время, день становится длиннее, а я бы предпочел день подлиннее, – с этими словами судья отодвинул назад кучу из убитых белок, устраиваясь поудобнее. – Прямо в голову! Хорошо стреляешь, сынок, – подивился судья, более внимательно поглядев на белок.
Конечно, я не стал приписывать себе чужие достижения и сказал, что это дело рук Райли.
– Райли Хендерсон?! – переспросил судья и рассказал нам, что именно Райли выдал всем наше местопребывание. – А до этого они наверняка заслали телеграмм долларов так на двести, – сообщил он, веселясь от этой мысли. – Я полагаю, что именно все эти деньги и стали причиной того, что Верина слегла, – не унимался он.
Долли нахмурилась:
– Все это их поведение, такое мерзкое и отвратительное, не имело ни капли смысла. Они были настолько взбешены, что, казалось, были готовы убить нас, хотя я и не понимаю, за что и какое отношение имеет ко всему этому Верина – ведь она знала, что мы оставляем ее в покое и уходим. Я даже записку оставила, но если она больна, если это так, господин судья, то ведь мы об этом не знали!
– Не знали! – поддержала Кэтрин.
– Да, с ней не все в порядке, так оно и есть, но Верина не та женщина, чтобы слечь от какой-нибудь пустяковой болячки, что не лечится аспирином. Я помню, когда она затеяла переустройство кладбища, чтобы воздвигнуть что-то вроде мавзолея себе и всем Тальбо, и одна из дам подошла ко мне и сказала, ну не ненормальная ли эта Верина Тальбо, раз носится с этой идеей поставить себе такое надгробие, нет, сказал я, нет! Единственно, что ненормально в этой истории, я сказал, было то, что Верина затеяла потратить деньги на эти вещи при том, что сама она ни на йоту не верила, что вообще когда-либо умрет.
– Мне не совсем нравится, как вы говорите о моей сестре, – вежливо напомнила о своих родственных связях Долли. – Она много работала и заслужила то, что она хочет для себя. Во всем происходящем есть и наша ошибка, и мы подвели ее, и нам не место в ее доме.
Хлопковая жвачка во рту Кэтрин пришла в движение:
– Долли, ты ли это! Или ты стала лицемеркой?! Судья наш друг, и почему бы тебе не рассказать, как Та Самая и тот маленький еврей украли наше лекарство!
Судья обратился к нам за переводом того, что промямлила Кэтрин, но Долли сказала, что слова Кэтрин всего лишь чепуха и вздор, не стоящие того, чтобы их повторять, и, решив покончить с темой, спросила судью, как освежевать белок. Кивнув задумчиво, он повел взглядом вокруг нас, скользнул мимо нас, затем вверх, высматривая что-то в объятой голубым небом, нежно ласкаемой ветерком листве.
– Вполне может быть, что ни для кого из нас нет места, если только мы не знаем втайне, что все-таки оно есть, это место, – где-то, и, если мы находим его и при этом жизнь пролетает мгновенно, но мы все равно находим его, – тогда мы вправе считать, что на нас снизошло благословение. А место это – ваша обитель, – сказал судья, слегка дрожа от волнения, так же дрожа, он произнес еще одно: – И моя…
Тихо и незаметно день перешел в вечерние сумерки. Легкий осенний туман с речки пополз, крадучись, сквозь деревья, а вокруг бледного солнца образовался легкий дымчатый ореол – дальний предвестник зимы.
Но судья не собирался покидать нашу компанию:
– Две женщины и мальчик?! Одни в лесу, во власти ночи? И Джуниус Кэндл со своими дурнями и неизвестно какими намерениями в голове! Нет уж, я остаюсь с вами!
Из всех нас наверняка именно судья Кул чувствовал себя на своем месте, в своей тарелке здесь, на дереве. Было приятно видеть те перемены, которые вдруг произошли в нем за последний час: он почувствовал себя снова мужчиной, а не дряхлеющим пенсионером, более того, он почувствовал себя защитником. Он освежевал белок своим перочинным ножом, тогда как я натаскал сучьев и подготовил костер на земле под деревом для нашей сковороды. И затем судья самолично занялся приготовлением ужина. Долли открыла бутылку с вином: оправданием послужило то, что становилось довольно прохладно.
Блюдо из белок получилось весьма вкусным, их мясо было нежное, и судья, видя наше одобрение, гордо заявил, что нам следовало бы отведать жареного сома в его исполнении. Затем мы выпили вина в тишине, и запах листьев и дыма, исходящий от догорающего костра, будил в нас воспоминания об осенних деньках нашего прошлого, и нет-нет да и вылетал у кого-нибудь из нас глубокий вздох. В глиняном кувшине плясал огонек свечи, а вокруг нас сквозь черные ветви завертелся беспорядочный хоровод мотыльков. Затем, как-то внезапно, мы вдруг почувствовали чье-то постороннее присутствие в кромешной безлунной беззвездной тьме – нет, мы не слышали даже, как шелохнулась листва под ногами незнакомца, мы просто почувствовали, что он или оно рядом.
– Кажется, кто-то или что-то здесь есть, – прошептала Долли, выражая наше общее мнение.
Судья схватил свечу, ночная мелочь поспешила подальше от пляшущего огня свечи, и где-то на верхушке дерева снежная сова тяжело порхнула в темноту.
– Кто там?! – грозно, по-солдатски спросил судья. – А ну-ка, отвечай, кто там?!
– Это я, Райли Хендерсон, – донеслось из темноты.
Да, это был Райли Хендерсон собственной персоной. Он отделился от темных деревьев, и его вздернутое вверх, насмешливое, ухмыляющееся лицо было искажено в дрожащем свете свечи.
– Я лишь пришел посмотреть, как вы тут. Надеюсь, вы не в обиде на меня: я ни за что никому бы не сказал, где вы, если бы знал, из-за чего поднялась вся эта шумиха вокруг вас.
– Никто не винит тебя, сынок, – сказал судья, и я вспомнил, что именно судья Кул защищал Райли в его борьбе против Хораса Холтона – родного дяди Райли: между судьей и Райли уже установилось взаимопонимание. – А мы как раз наслаждаемся тем прекрасным вином, которым нас угостила мисс Долли, я уверен, что мисс Долли с удовольствием примет тебя в нашу компанию.
Кэтрин запричитала, что на дереве нет места – еще одна унция лишнего веса и доски рухнут, сказала она. Но, так или иначе, мы подвинулись поближе друг к другу, давая место и для Райли, который не успел влезть к нам и устроиться поудобнее, как Кэтрин схватила его за волосы:
– А это тебе за то, что ты целился в нас сегодня утром, хотя я тебя предупреждала не делать этого, а это, – с этими словами она дернула Райли за волосы еще раз, четко цедя слова: – А это тебе за то, что ты навел на нас шерифа.
В этой ситуации Кэтрин показалась мне совсем несносной в своем нахальстве, но Райли все было нипочем: он лишь вполне добродушно мычал в ответ, что она могла бы найти кого-нибудь более достойного для подобной нахлобучки прямо перед сном. Потом он рассказал, что городок взбудоражен, как растревоженный пчелиный улей, и немалую роль в этом сыграли преподобный отец Бастер и миссис Бастер. Миссис Бастер просто сидела весь день у парадного входа в свой дом, выставив на обозрение горожанам свою шишку на голове. Шериф Кэндл, по словам Райли, уговорил Верину подать официальное заявление в полицию на получение ордера на наш арест по поводу того, что мы якобы украли собственность, принадлежащую ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18