Хотя вообще-то было 7:30 – башенные часы спешили на полчаса. Когда-то городок вызвал часового мастера по башенным часам, и после целой недели непрерывной возни с нашим Биг Беном специалист порекомендовал нам в качестве окончательной корректирующей меры шашку динамита. Городской совет тогда решил выплатить мастеру полную контрактную сумму, скорее из гордости за наши никому не поддающиеся часы. По периметру площади некоторые магазинчики уже приготовились к открытию – у фасадных дверей заклубились облачка выметаемой пыли, загрохотали по мостовым мусорные бачки, кантуемые магазинной челядью. У овощного магазина под названием «Ранняя Пташка» уже крутилась пара черных парней, рассматривая витрину, за которой в зазывной неге томились гавайские ананасы. Этот магазин был все-таки получше аналогичного магазина «Джунгли даром», принадлежащего Верине.
На южной окраине площади располагались плетенные из тростника скамейки, на которых обычно мирно восседали во все времена года старые, потихоньку отходящие в мир иной горожане. Я заметил и тот вагон, о котором говорила миссис Каунти, – фактически это был старый грузовичок, перетянутый брезентом для соблюдения исторического стиля. Вообще-то, он выглядел глуповато и одиноко на пустой сонной площади. Огромная наискось надпись, сделанная краской вручную на одном из боков этой колымаги, гласила: Пусть Хоумер Хони накинет петлю на душу вашу во имя Господа Бога нашего. На другой стороне красовалась огромная, зеленоватая, усмехающаяся голова в большой ковбойской шляпе – я бы не подумал, что это был портрет живого существа как такового, если бы не надпись под головой: Вызывающий Детское Изумление Маленький Хоумер Хони.
Поскольку больше не на что было смотреть, ибо поблизости вагона никого не было, я направился к кирпичной коробке тюрьмы. Тюрьма располагалась совсем рядом с магазином автомобилей Форда. Мне пришлось как-то раз посетить это печальное место – Большой Эдди Стовер провел меня и еще дюжину парней и мужчин вовнутрь: мы все мирно сидели в магазинчике-кафе, принадлежавшем Верине, когда вошел Эдди и предложил нам кое-что посмотреть в тюрьме, если мы не против, – мы были не против и пошли. В одной из камер сидел стройный, приятный на вид парень-цыган, которого сняли с товарного поезда. Большой Эдди дал ему двадцать пять центов, и тот спустил штаны, и никто не мог поверить своим глазам – настолько он у него был огромный. Один из нас спросил цыгана:
– Послушай, парень, как же им удается удержать тебя здесь, раз у тебя такой лом?
История разнеслась и среди женской части города, и некоторые девушки заливались стыдливым смехом всякий раз, когда проходили мимо тюрьмы. На одной из стен тюрьмы красовалась весьма необычная для такого места эмблема – Долли говорила, что в годы ее юности там размещалась реклама конфет: как бы то ни было, буквы исчезли, но осталась мелово-гипсовая, или еще какая-то, выцветшая, сглаженная временем, смутная декорация, изображающая двух розовых, как фламинго, ангелов, парящих над чем-то огромным, похожим на рог, набитым до отказа всевозможными фруктами. Рисунок напоминал больше выцветшие фрески, старую татуировку или нечто подобное. Иногда при игре солнечных бликов создавалось впечатление, что не ангелы это вовсе, а духи усопших преступников.
Я знал, какому риску я себя подвергаю, когда шел по открытой местности мимо тюрьмы. Я ходил, посвистывая достаточно громко, вокруг да около этого здания в надежде, что Кэтрин услышит меня и выглянет в окно. Но все было напрасно, и тогда я начал громко шептать ее имя: «Кэтрин, Кэтрин, услышь меня», – я догадался, где ее окно: за массивными решетками в одном из окон я увидел знакомую вазу с золотыми рыбками. Впоследствии мы узнали, что она попросила тюремное начальство принести их ей в камеру.
Рыбки напомнили мне о том давно прошедшем утре, там, на чердаке, когда я помогал Долли найти замок для рыбок. Нам так и не удалось установить контакт. Вновь горестные чувства овладели мной, и я помчался со всех ног к машине Райли.
Райли уже сидел в машине и ждал меня. Одного взгляда на него хватило, чтобы понять, что лезть к нему с расспросами и разговорами сейчас не стоит. Жуткое настроение было отпечатано на его лице. Затем, однако, он поделился со мной своими горестями. Оказывается, он успел наведаться домой и нашел своих сестер и Мод Риордан все еще в постели, и, более того, в гостиной он обнаружил пустые бутылки от «кока-колы» и сигаретные окурки – девушки додумались пригласить в предыдущую ночь каких-то ребят и устроили в отсутствие Райли форменную вечеринку со слушанием музыки и танцами. Мод призналась, что это была ее идея, но наказаны были сестры – Райли вытащил их из кроватей и отхлестал. Что значит – отхлестал, спросил его я, на что Райли просто ответил, что распластал каждую из них животом на своем колене и отхлестал их по задницам теннисной туфлей. Я представил себе эту картину. Как эта сцена не вязалась с чувством достоинства Элизабет! Я сказал Райли, что он слишком суров по отношению к своим сестрам, добавив с оттенком некоторой мстительности, что во всем виновата была Мод. На что он мне ответил, да, и ей бы досталось, хотя бы потому, что она обзывала его такими прозвищами, какие бы он ни от кого не потерпел, но деваха, не будь дурой, вовремя выскочила из дома.
Волосы Райли были густо смазаны бриллиантином, сам он издавал запах туалетной воды и пудры.
Парикмахерской владел весьма интересный, уже почтенного возраста мужчина по имени Амос Легран. Кое-кто, вроде шерифа и его компании, называли Амоса не иначе, как старая кокетка, но на самом деле не по злобе, большинство людей любили Амоса и ничего против него не имели. Маленький, как обезьянка, он стриг волосы клиентам, стоя на ящике-подставке, и при работе всегда безостановочно разговаривал с клиентом, треща без умолку, как пара кастаньет. Всех своих постоянных клиентов он называл «милочками», независимо от пола: «Милочка, – обычно верещал он, – вам пора подкоротить волосы, а то я уже собирался достать для вас особые булавки».
Амос владел удивительным даром: он умел разговаривать как с бизнесменами, так и с десятилетними девочками – он умел говорить обо всем, начиная от выручки Бена Джонса за собранный урожай орехов до состава гостей на дне рождения Мэри Симпсон. Вполне естественно, что Райли пошел к Амосу, чтобы получить информацию. Райли почти дословно воспроизвел содержание разговора с Амосом, и я живо представил себе Амоса, безостановочно щебечущего свои или чужие истории:
– Вот так-то, милочка, так все получается, когда речь идет о деньгах. А взять Верину Тальбо! Мы-то все думали, что она каждый цент уносит в банк по вечерам! А тут целых двенадцать тысяч семьсот долларов. Но и это еще не все: ведь она и Моррис Ритц выкупили ту старую фабрику, они хотели вдвоем вести какое-то дело – что получается?! Она дает Ритцу аж десять тысяч – на оборудование, и что взамен?! Хоть бы цент отдачи от них! Он их просто прибрал к рукам – и что дальше? Ищи его! Если его и найдут, то где-нибудь, и уж точно не скоро, в Южной Америке. И я никогда не скрывал своего отношения ко всему, что было промеж них. Той же Верине Тальбо я как-то сказал, что у того еврея худшая перхоть из всей перхоти, что я когда-либо видел на чьей-либо голове. Ну что-то нашло на Верину, в общем-то, умную женщину – ну, наваждение какое-то. А потом приключилась вся та история с ее сестрой – столько шума. Нет ничего удивительного в том, что доктор Картер ставит ей уколы. Но вот судья Чарли Кул меня поразил! Да! Подумать только! В его-то возрасте!
Мы покинули город на полном газу. Всякие летающие жучки, кузнечики и прочая мелочь с жирным, смачным звуком разбивались об ветровое стекло автомобиля. Дневной сухой ветер свистел мимо нас, на небе не было ни облачка – и все же я мог поклясться, что мои кости чувствуют приближение любого ненастья. Это свойственно старикам, но не молодым. Ощущения такие, словно сырой гром гремит в твоих суставах. По той боли в тот день я мог смело предположить приближение урагана – никак не меньше. Я поделился своими предсказаниями с Райли. «Ты с ума сошел, – сказал он. – Глянь на небо, ни тучки». Мы поспорили как раз в том месте, где дорога круто огибает холм с могилами, и вдруг Райли вздрогнул и нажал на тормоза, машину понесло юзом по шоссе так, что невольно мы оба вспомнили все грехи и прочие детали нашей жизни.
Это не было ошибкой Райли – то, из-за чего мы чуть не слетели с дороги в небытие, оказалось ползущим прямо посреди дороги, как хромая корова, тем самым грузовичком-вагоном Маленького Хоумера Хони. Разваливающаяся трансмиссия вагона издала треск, и вагон остановился намертво. Из него выскочил водитель, женщина.
Она была немолода, но зато какое веселье светилось в самой ее походке, в соблазнительной игре ее раскачивающихся из стороны в сторону бедер, в живых, манящих, бесшабашных колыханиях ее грудей, едва скрываемых блузкой… На ней были замшевая юбка и ковбойские сапоги до колен, сапоги были ее ошибкой, ибо без них ее ноги были бы восхитительны, очертания ее ног читались даже сквозь грубую кожу ее сапог. Она подошла к нам и прислонилась к двери нашей машины. Ее веки опустились, словно на ресницах висел невыносимый груз, кончиком языка она облизнула свои ярко накрашенные губы.
– Доброе утро, ребятки, – поприветствовала она нас низким голосом. – Не могли бы вы мне помочь сориентироваться на этой дороге.
– Что за черт! – перешел в атаку Райли. – Из-за вас мы чуть не перевернулись.
– Странно, что ты вообще затронул эту тему, – сказала она, запрокинув свою большую голову, выставляя напоказ волосы, перекрашенные в персиковый цвет. Сами волосы были тщательно завиты в водопад кудряшек, что напоминали колокольчики – только беззвучные. – Ты превысил скорость, дорогой, – умиротворяющим тоном пожурила она его. – Полагаю, что на этот счет есть кое-какие законы против превышения скорости. Они есть против всего, особенно в этой дыре, – продолжила она.
Райли тоже не сдавался:
– Законы есть. Особенно против такого драндулета. На таких просто не разрешено передвигаться.
– Я знаю, дорогой, – женщина засмеялась. – Поменялась бы с тобой, да боюсь, моя компания не вместится в твою машину, мы и в нашей-то еле помещаемся… Не угостишь сигаретой? Благодарю, как это мило.
Когда она прикуривала, я мог заметить ее костлявые руки, абсолютно неокрашенные, грубо обработанные ногти. Правда, один ноготь был черным, похоже, что когда-то она прищемила палец в двери.
– Мне говорили, что если ехать прямо по этой дороге, то можно найти миссис Долли Тальбо – кажется, она живет где-то на дереве, не будете ли вы так любезны показать мне дорогу?
Позади нее сгрудилась целая толпа разнокалиберной ребятни, высыпавшей из грузовичка: среди них были дети, что едва ковыляли на своих еще неокрепших ногах, с соплями, ниспадающими до колен, были девочки, которым впору было бы носить и бюстгальтеры, и кучка подростков, из которых некоторые были по росту как взрослые мужчины. Я насчитал десять голов, включая косоглазых близняшек и совсем еще крохотного ребеночка, которого волочил за собой пацанчик лет так пяти. Но мой расчет оказался не совсем правильным, поскольку дети так и продолжали сыпаться из машины, словно кролики из волшебного ящика фокусника, до тех пор, пока вся эта команда не заполнила собой всю ширину дороги на этом участке.
– Это все ваши? – спросил я, искренне потрясенный.
По уточненным расчетам, количество детей достигло пятнадцати. Особенно приметным был небольшой такой пацан лет двенадцати, в очках и в огромной, даже сверхогромной для него ковбойской шляпе – не мальчик, а ходячий гриб. Большинство из них носило либо полную ковбойскую экипировку – техасские шляпы, сапоги и прочие причиндалы, либо некоторые элементы национального ковбойского костюма – как минимум, специальный шарф. Сам же их вид был далек от ковбойского – они выглядели какими-то потерянными, даже жалкими, и еще хворыми и бледными, словно всю жизнь питались только отварной картошкой и луком. Беззвучные, пасмурные, словно призраки дороги, они молча обступили нашу машину, чуть ли не вися на ее бортах. И лишь один из них был вполне земным существом – он все терся вокруг фар и постоянно пробовал крепость крыл машины своим слабоватым телом.
– Точно, дорогой, все мои, – ответила женщина, присев на корточках перед крошкой-девочкой, стоящей на одной ноге и изображавшей из себя Майское дерево. – Но ты знаешь, иногда я думаю, пара из них не наша, по-моему, подобрали где-то… – добавила она, невинно пожимая плечами, и некоторые дети, из тех, что постарше, улыбнулись.
Похоже, что дети любили ее безумно.
– Отцы некоторых из них мертвы, другие-то живы, наверное, – так или иначе, но живут… да и Бог с ними, нам нет никакого дела до них – мертвы ли они или живы. – Здесь она спохватилась: – Кстати, если вы не присутствовали на нашей вечерней встрече: меня зовут Сестра Ида, я мать Маленького Хоумера Хони.
Мне стало интересно, который из этой оравы был Маленьким Хоумером. Она метнула ищущий взгляд в гущу ребятни и затем выудила оттуда того самого очкастого пацана. Тот, раскачиваясь под своей шляпой, отсалютовал:
– Хвала Христу. Хотите свисток? – После этих слов он надул щеки и свистнул в оловянный свисток.
– С помощью такого свистка ты можешь напугать самого сатану, – объяснила его мать. – А кроме того, их можно использовать и в других, более практических целях.
– Двадцать пять центов, – стал торговаться мальчик.
И я бы купил один такой свисток, если бы я имел деньги, – по ним было заметно, что они голодны. По-видимому, Райли озарила та же догадка: во всяком случае он купил два свистка на полтинник.
– Благослови тебя Бог, – сказал маленький Хоумер, пробуя монету на зуб.
– Знаете, столько мошенников вокруг, – стала извиняться Сестра Ида за своего ребенка.
– От нас вам не стоит ждать дурного и никаких беспокойств, – вздохнула она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18