– саркастически усмехнулся силезец.
– Да! – хлопнул рукой по столу профессор Кастелли. – Я могу предложить вам кое-что. Сейчас вечер девятнадцатого октября. Полнолуние будет в ночь с двадцатого на двадцать первое, так что у нас ровно сутки. Учитывая, что Карл Готторн не появился, и теперь уже вряд ли появится, попытку провести разработанный им ритуал без него считаю бессмысленной и даже опасной. Но мы можем сделать нечто другое. Я, как и Готторн, кое-что смыслю в магии. Инквизиторы, конечно, не откажутся от своей затеи. Но я разработаю, и мы проведем в стенах одного из домов возле собора обряд, который сведет все их усилия к нулю. Я устрою им такой отток энергии, что эти святоши не только Сатану, но и примитивного воздушного духа не смогут призвать!
– Ритуал против ритуала? – пожал плечами Антонио. – Это очень похоже на попытку затушить костер, залив его маслом. На мой взгляд, надо просто лишить этих святош какой-то наиболее существенной компоненты, необходимой им для обряда. И тогда все сорвется.
– Вот именно! – радостно воскликнул Конрад. – И я знаю, ЧТО это за компонента. Они собираются использовать для своей черной мессы орган. Музыка – это наиболее существенная часть ритуала. Колебания эфира, созвучные их молитвам и заклинаниям, резонанс со всеми сферами Вселенной... Я лишу их этого. Завтра днем мне предписано окончательно настроить орган зальцбургского собора. Но у них там будут такие диссонансы, что сорвется любой обряд. Без музыки их заклинания лишатся всякого смысла, всякой убедительности и силы.
– Но я имел в виду куда более существенные ингредиенты! – воскликнул Антонио. – Сотрясание воздуха, даже если оно и мелодично, все же не более чем сотрясание воздуха.
– Сотрясание воздуха – это то, что вы производите сейчас! – вскипел Конрад. – А орган – это Музыка. Музыка – единственный язык, который не требует слов, язык, на котором с людьми говорят Господь и все силы Природы. И я готов вырвать этот язык из пасти католической гидры. Недооценивать силу музыки преступно...
– Ваша, оцениваемая лишь человеческим слухом, гармония, маэстро Конрад, вещь слишком эфемерная, – пресек его Бендетто Кастелли тоном лектора. – К тому же то, что будет для вас диссонансом, для слуг Сатаны может показаться воплощением гармонии... Да и откуда вы знаете, может быть, в обряде призвания Станы им будут важны именно диссонансы... Мои же формулы основаны на незыблемых и проверенных законах природы. И построенный в соответствии с ними ритуал...
– Я все понял, господа. – Пан Сигизмунд встал из-за стола. – Позвольте мне откланяться.
– Постойте, сударь! Что это значит? – вскинулся Антонио.
– Я вижу, доводы здравомыслящего практичного человека для вас бесполезны. Единственно верное решение – обезглавить врага, пока он не начал действовать, и тем сорвать все его планы, вам кажется слишком недостойным и грубым. Конечно, куда проще рассуждать о высоких материях, всяческих гармониях и формулах. Но если вы даже ради спасения мира от Сатаны боитесь замарать свои руки кровью врага, мне больше не о чем разговаривать с вами. Сделаю сам все, что только смогу... Прощайте! – Силезец, хлопнув дверью, ушел.
– Глупо, – пожал плечами Бендетто.
– Отчего же. Он готов сделать что-то реальное, в отличие от вас, господа, – бросил сквозь зубы Антонио.
– Ну так и ступай за своим силезцем! – сорвался Конрад.
– Я не верю, что смерть одного инквизитора остановит других. К тому же пролитие крови, пусть даже и такой злобной, как кровь Джеронимо Ари, может лишь сыграть на руку Сатане. Мы не должны действовать его методами. Зло можно победить только добром...
– Об этом я и говорю! Моя формула позволит направить энергию этих святош на благое дело. Если Карл Готторн еще жив, то вся сила, которую католики вложат в обряд, будет перенаправлена при нашем посредничестве именно ему. Если Готторн находится в плену или просто попал в трудную ситуацию, то этот приток сил будет ему очень кстати...
– А если у вас не получится отнять у них силу? Неужели вы считаете, что математик-одиночка сильнее дюжины экзорцистов? – скептически пожал плечами Антонио. – Может быть, все-таки лучше похитить у них необходимые для обряда ингредиенты?
– А! Делайте что хотите! – махнул рукой Конрад. – Я вполне могу справиться со своей задачей без вашей помощи. Если у вас что-нибудь выйдет, хорошо. Но я остаюсь при своем мнении – без музыки у них ничего не получится. А значит, орган должен быть надлежащим образом сломан.

Глава 19

Снова ноет в правом боку... При помощи Томаса он извлек пулю, даже сумел на время унять боль и запустить в ускоренном темпе восстановительный процесс. Но на этом его последние силы иссякли.
Цебеш походил теперь на мумию. Его щеки ввалились, а глаза лихорадочно блестели. И в этих глазах читался вопрос: «Что же дальше?»
Он шел к своей цели многие годы. Сначала неосознанно, словно в тумане. Потом все увереннее, пока однажды его разум не пронзила молния божественного озарения... И вот теперь, уже почти сутки, он пробирается сквозь красный туман горячечного бреда... Даже самый сильный отвод глаз, лишающий зрения, не спасает от пуль, когда их слишком много. Но ранение – это, в сущности, мелочь. Рана уже зарубцевалась и заживет при таком темпе регенерации за пару дней. Сильнее болит и кровоточит другое.
Она от него сбежала. Ни вера, ни страх, ничто не смогло ее удержать. Он, повелевающий душами сотен, даже тысяч, не сумел удержать в руках одну... Нет. Ни при чем здесь даже эта строптивая девчонка – неудачи с ним случались и раньше. Куда сильнее Цебеша угнетало другое – то, что неудача случилась с ним в самый неподходящий момент. И это очень походило на ЗНАК.
Он всегда был не только ученым, но и мистиком. Сколько раз искушал он судьбу, шагая по краю. «Господь! Если я не прав, не дай мне этого сделать!» – так говорил он не раз, рискуя всем ради пустяковых вещей, просто чтобы убедиться, что это его Путь, что его выводит на нужную дорогу незримая длань... И ему всегда словно помогал кто-то. Впервые – когда Мария вышла ему навстречу. В последний раз, когда Адам Ковальский на встрече с ним оказался совершенно не готовым к силовому решению вопроса.
«Господи! Почему ты не остановил меня тогда? Почему? Я еще мог от всего отказаться. Тогда. Но не теперь».
Теперь Цебеш уже увидел созданного им самим василиска. В кошмарном сне или наяву – неважно. Он увидел, что даже такая, самая сложная и сильная магия – действует. Он уже почувствовал себя господином Вселенной... И уже билось где-то в глубинах небытия огромное сердце того, кто изменит все в этом безжалостном мире. И незримая рука толкала Цебеша все дальше вперед, к выбранной цели.
А та девчонка, что сбежала от него... Наверное, он ошибся эпохой или страной. Но и ее он бы мог подчинить, заставить следовать приказам, если бы не эти албанцы.
«Только теперь, пройдя по грани бытия и небытия, я понял, что ритуал, задуманный мной, – полная глупость. Духу, который сойдет в этот мир, не важно время и место. Важен лишь результат. А значит, мне надо, во что бы то ни стало, найти сбежавшую Марию и вновь подчинить себе ее душу. Господь, услышь меня! К тебе одному взываю! Дай сил исполнить все предначертанное мне!»
Силы постепенно возвращались к нему. Но душу разрывали сомнения. Когда Цебеш увидел василиска, он окончательно понял, что Пришествие действительно возможно. И еще он понял, что придет в этот жестокий, обезумевший мир не Христос. Что-то другое, не менее сильное, но куда более беспристрастное и немилосердное, двигало незримые пружины Предначертания, направляя Цебеша все это время. И одна часть ученого, осознав это, была готова в ужасе отшатнуться от раскрывшейся под ногами бездны. Но другая... Любопытство, страстное желание самореализации, утоление бесконечной жажды знать... И устойчивое неприятие того, каков этот мир.
«Любой, кто изменит сейчас мир, будет прав», – об этом кричал в его душе пепел сотен сожженных на кострах и кости замученных в застенках, умерших от голода и холода. Мир не должен оставаться таким!.. Об этом кричала душа каждого, шедшего в бой в начавшейся уже бессмысленной бойне, независимо от того, на чьей стороне он воевал.
И Цебеш чувствовал, всем своим нутром ощущал этот крик. «Я дам им того, кого они просят» – так говорила вторая, решительная половина его души. И ни одна из половин не могла победить. Пока не могла.
Но и разум его разрывался пополам. С одной стороны, он должен был быть в Зальцбурге, в компании наверняка уже собравшихся там друзей... Но что он мог им теперь показать? Что, кроме беды, мог принести им он, разыскиваемый инквизицией беглец, потерявший все необходимые для обряда ингредиенты, и главное, потерявший веру в необходимость самого обряда. С другой стороны, он давно уже должен был мчаться в погоню за Марией и похитившими ее албанцами. Но его останавливал вполне резонный вопрос – если все происходившее с ним и Марией читать как книгу из Знаков, поданных Господом, то ее удивительно удачный побег и ранение Цебеша – это не что иное, как сигнал свыше: «Остановись! Ты идешь не туда. Не делай дальше ни шагу!» И то, что он понял потом, на следующий день после ее побега, то ли в яви, то ли во сне увидев себя сражающимся против собственного создания – василиска... «В этот мир идет не Христос. Готов ли ты призвать сюда кого-то другого, призвать того, кто нападет и на тебя так же, как напал на тебя вызванный тобой же василиск?»
Томас склонился над изможденным, осунувшимся лицом Старика. Куском ткани вытер пот с покрывшегося испариной лба и, заглянув случайно в глаза Цебеша, вздрогнул. Вышел из комнаты, непрестанно крестясь.
«Говорят, что в сгоревшем доме, который снимали мы для Марии, нашли кости огромной, размером в человеческий рост, курицы. Господи, помилуй! Хоть бы пан Цебеш поправился. Куда же мы все без него. В какую бездну катится весь этот мир?!»

«Господину комиссару инквизиции, капитану Стефану Карадичу. Срочно. Лично в руки».
Матиш поморщился.
«Все повторяется. Я это, кажется, уже когда-то писал ему. И чем кончилось? – Тяжелая, сбивающая с мыслей боль. Он потрогал уже пропитавшиеся кровью бинты на голове. – Черт! Именно черт дернул меня зайти в тот самый кабак... Вокруг было столько манящих вывесок, ароматов... Но злая судьба всегда, стоит мне только немного расслабиться, кидает приманку. Как тогда, сквозь хмельной угар меня словно кто-то кольнул, и я догнал уже уходившую фрау... Кажется, фрау Хелен. Тогда-то все и завертелось, словно на карусели. Так и теперь... Память на лица. У меня всегда была прекрасная память на лица. И я узнал в кабаке, когда уже был до безобразия пьян: в углу сидит тот самый солдат, что провожал Марию в лавку Трухзеса Фихтенгольца. Тот самый!
Конечно, тогда он был в ермолке и красном кафтане с позументами, а теперь в итальянском камзоле и кожаной шляпе с пером. Но лицо... Я чуть не поперхнулся своей выпивкой, когда понял – вот ОНО! Стефана снова не подвело его звериное чутье на нечисть. Ведь это он послал меня в Линц! Где этот солдат, там и Мария, там и Цебеш! Конечно, я стал за ними следить... Их было двое, этих солдат. Один – которого я узнал, и второй с ним – мне незнакомый. Но они наверняка были вместе. И пили так, словно отмечали какое-то важное, только что удачно законченное дело. А когда я понял, ЧТО ИМЕННО они могут праздновать, то чуть не протрезвел от ужаса...
Одному мне их было, конечно, не взять. Метнулся в трибунал. Собрал несколько человек: двух баварских аркебузиров, еще двух солдат из команды Бибера. О, как мы мчались! Что это была за погоня! Они чуть не ушли у нас из-под носа. Но в телеге, в которой укатили эти двое, была Мария! Я и ее узнал... Какая гонка! Я чуть не свалился с коня. А когда за мостом, после поворота, увидел в двадцати шагах от себя нацеленные прямо на нас мушкеты...
Господи! Наказуешь Ты меня или милуешь? Благо или беда то, что происходит с нами? Воистину, неисповедимы пути Твои. Наверное, я был слишком пьян... Или это просто моя счастливая судьба? Так или иначе, но, пальнув из пистоля, я потерял равновесие и выпал из седла, как раз в тот момент, когда они дали залп из мушкетов... Падая, голову себе разбил о дорожные камни. Но именно это спасло меня от неминуемой гибели. Один из головорезов Цебеша ходил по поляне и добивал всех, кто еще шевелился. Меня он не тронул. Решил, верно, что я до смерти разбился. Немудрено было так решить, когда я лежал в луже собственной крови.
Все, все в руце Твоей, Боже! В живых Ты оставил меня, чтобы направить Твою карающую длань... Амен. Надо писать Стефану. Скорее, и как можно короче. А то они снова уйдут».
И Матиш взялся за перо.
«Опознал в Линце Марию и одного из розыс...» – капрал, морщась от пронзившей голову боли, пошевелил губами, пытаясь произнести то, что собирался написать. – Розыски... выва... е-мых, – плюнул с досады, зачеркнул последнее слово и написал следом: – «Албанца нашел. Погоню за ними... Ранен засаде. Голова. Другие все убиты. Мария и сообщники ушли. Слышал их разговор. Обрывки: „юг, венец“. Шли подкрепление. Матиш».
Поставив жирную точку, Матиш решительно запечатал письмо.
– Бибер! – На лице капрала появилась недобрая улыбка.
– Я здесь! – Лейтенант полиции Христа города Линца вытянулся перед ним по стойке смирно.
– Повезешь это письмо в Грац. Завтра чтобы оно было там. В сопровождение тебе даю последнего своего мюнхенского аркебузира, Тубвельта.
– Да-да, – закивал головой толстяк Тубвельт.
– Слушай внимательно, парень, – продолжил Матиш, обращаясь к баварцу. – Если этот офицер попытается вскрыть письмо, улизнуть или просто поедет в Грац недостаточно быстро, просто застрели его, как пособника еретиков. Таков приказ комиссара Карадича. Понял?
– Да-да! – радостно потер руки баварец.
– А вас, сударь, – повернулся Матиш к Биберу, – я предупреждаю. Письмо важное и срочное. Сколько лошадей вы загоните, меня не волнует, но чтобы завтра письмо было в Граце.
– Но я... Как же можно бросить вверенный мне Линц, отряд полиции?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45