Дознавателями в части обычно назначали известных бездельников: начхима, начфиза, инструкторов политотдела – тех, чья деятельность была не видна и не отражалась на боеготовности полка. Капитан Королёв пробыл дознавателем двадцать лет, все время, пока пребывал в капитанском звании. Его в полку никто видел, числился за прокуратурой. Организовал кооператив по покраске автомобилей. Мало того, стребовал себе помощника, прапорщика Шпака. Того прикомандировали к прокуратуре завхозом – ездил по площадкам, выбивал стройматериалы «на прокуратуру» и выгодно их продавал. Прапорщик, уверовав в могущество такой крыши, начал нагло носить фуражку с красным околышем. А Бобровский не терпел красных фуражек. Как-то Шпак попался ему на глаза, когда получал деньги в кассе.
– Это что за красноголовец?
Шпака приволокли в кабинет.
– Ты где служишь?
– В прокуратуре.
– Покажи военный билет.
Начальнику штаба:
– В строй этого дурака.
А тому лишь бы поглумиться. Утром уже стоит наш прапорщик Шпак на разводе. Прокуратуре какая разница, кто будет гвозди получать.
В тот раз сомнение зародилось во мне сразу же по прибытии на место преступления. Неизвестный злоумышленник проник в склад, пробив дыру вокруг отопительной трубы. При этом он явно поленился, ограничился всего несколькими кирпичами, вместо того, чтобы разбить бетон. Прапорщик, я уже в этом не сомневался, пошел по самому лёгкому пути. Выдвиную им неубедительную версию о «детях», я, знавший обстановку, отмёл сразу же. До ближайших населённых пунктов километров двести, а казашатам такое и в голову не прийдёт. В образовавшуюся дыру мог пролезть только один солдат на площадке, «Кенгуру» – татарчёнок ростом меньше 150см, чуть выше автомата (как его вообще взяли в армию?).
Я пришел на развод, вижу – стоит сзади, в последнем ряду, закутанный в шинель, носить её иначе у него не получалось. Взял его за ухо и повел в комендатуру, как пса. Он сознался по дороге: подговорил его прапорщик, пообещал п/ш на дембель. Прапорщик ещё пробовал отпираться, тогда я прибёг к следственному эксперименту. Взял понятых, рулетку и начал производить измерения, начертил схему преступления. Прапорщик всё это время выглядывал из-за складов. А когда ещё принесли и рукавицу с дырой, которую он надевал на лом, чтобы удары не звенели – дело раскрылось: я ему пригрозил «отпечатками пальцев». Начальник тыла в кабинете командира полка бил прапорщика в кровь, пока тот не упал в ноги:
– Не губите, у меня двое детей.
Командиру главное – замять.
– Или ты сидишь, или скачками полушубки сюда.
Тут же в мешке принес полушубки, падлюка.
– Замажь дырку, никому не пизди и служи дальше.
Прапорщику что, должность хлебная, можно потерпеть, пока мимо склада все ходят и смеются.
– Ги-ги! Украсть не можешь, строители тебе поедут склад грабить.
Солдат отделался «двумя разами» по морде. А Мирзоев в последствии стал снабженцем у Худайбердыева.
Я мог такое понаписывать на командиров подразделений, случись,скажем, разбазаривание имущества в узле связи, сколько можно скачать спирта? Или украдут ОЗК – можно ждать месяц, пока новые достанут, или сразу уличить.
Как-то солдаты украли из столовой десятилитровую бутыль апельсиновой эсенции крепостью 70 градусов – её в торты добавляли. Я вышел на поиски. Сначала определил способ хищения. Бутыль завязали в штаны и протащили через вентиляцию. Затем – место сокрытия. Далеко её отнести не могли, вечером явно намеревались раздеребанить. Спрятать в пустыне что-либо очень сложно, да и доносчики. Единственная возможность – зарыть в землю. Походил, поискал. В одном месте песок оказался рыхлым. Ещё Видок удивлялся способностям «казацких и калмыцких геологов», во время их пребывания во Франции в 1814г., находить любые зарытые в землю сокровища. Раскрыв в своих мемуарах многие воровские трюки, он не смог, при всей его проницательности, раскусить этот. Между тем, ларчик открывается просто. Старшее поколение не раз рассказывало о том, как войдя в Чернигов, немецкие солдаты, тут же начинали поливать землю во дворах водой. Там, где она быстро впитывалась и находились сокрытые ценности. Правда, немцы были немало удивлены тем, что прятали, в основном, пуховые перины.
Не меньшую проницательность я проявил и при расследовании таинственного исчезновения пяти палок колбасы из военторга. Сожрать палку варёной колбасы за такое короткое время даже солдат не в состоянии, пронести что-либо мимо бдительных продавщиц также казалось невозможным. Нужен был криминалистический талант, чтобы сопоставить несопоставимое – палку колбасы упаковывали в целлофан и выносили в ведре с помоями.
Ввиду постоянной практики, мои способности развились чрезвычайно. Вы бы смогли связать логически дырку в казенном одеяле и пропажу собак «для охраны объекта»? А я смог. Приметил: как замполит появится в отделе – так и дырка в одеяле. Собак тоже раньше не то, что не ввозили, наоборот, стреляли, чтобы не кормить. При этом все молчат, как партизаны. Запустил стукачей:
– А ну, показывай.
Солдат полез на вышку, раскачка метров восемь, отпустил ремень, цепляется им с перекладины на перекладину. Наверху вытащил из вещмешка собаку, привязанную к самодельному парашюту из одеяла (вот откуда дырка!) и сбросил вниз. Некоторых относило ветром метров на двести. А этой – ничего. Только с третьего раза ногу сломала, сразу под нож. Разбившихся и ели.
Но случались и действительно таинственные случаи. Раз солдаты принесли из солончаков насквозь изъеденный солью автомат Калашникова. Предпринятое расследование никаких результатов не принесло.

Начвещ

На складе хранилась парадная фуражка генерала армии, обшитая лавровым листом. Списать её не было никакой возможности, она переходила от одного поколения начвещей к другому, как символ могущества этого племени. Прапорщик ходил в ней по складу и дурковал. Он мог себе такое позволить. Основной функцией начвеща было вовремя узнать в кадрах, что командиру полка присвоили полковника. Из Москвы номер приказа сообщали по телефону. С момента подписания приказа до поступления выписки фельдсвязью в полк проходило три дня. Эту фору надлежало использовать для решения вопроса. Папахи хранились в отдельных коробках. Но на полковом складе они были уже лежалые, с пожелтевшим верхом, побитые молью. Такую папаху брали со склада и меняли в военторге на новую с довеском. Бабам в магазине все равно: лежалые папахи прапорщики охотно покупали на воротники. Стоила она всего ничего – 60 рублей. У прапорщиков считалось верхом шика пошить себе после увольнения пальто из шинельного сукна с каракулевым воротником, папахи как раз на него хватало. Жена одного имела даже шубу из папах. Муж, прапорщик пятого разряда, занимал ничтожнейшую должность в системе армейских складов.
Папах бралось несколько, на выбор. Следовало знать обхват командирской головы, чтобы папаха не сидела, как на казачке. Большую можно было подтянуть ремешком, и не дай Бог, чтобы лезла. Самое главное в папахе – чтобы окраска меха была семметричной, пятнышки должны быть разбросаны красиво. Но были и приверженцы иной моды: Бобровский предпочитал тёмную.
Следует сказать, что с момента назначения, командир полка шапку-ушанку из цигейки носить брезговал. От них в Казахстане стоял кислый овчинный запах. Даже в лютейший мороз появлялся на разводе в фуражке.
Захаров, горький забулдыга, при назначении, прямо на разводе торжественно заявил:
– Я сюда пришел за папахой, если нужно, я её из унитаза достану и надену.
И вот накануне выхода на развод в новом звании, когда командир полка уже готов и звездочки начищены, влетает начвещ Спирин («Спиридон»), открывает дверь ногой, так как руки заняты и знает, что за это отьёбан не будет. (По ритуалу так открывать дверь можно было лишь крупно угодив командиру, выполнив приказ точно в срок и без лишних затрат.) Входит и торжественно кладет коробки на командирский стол. (Бросать их ни в коем случае нельзя.)
– Товарищ полковник, вот, на выбор.
Командир, слегка смутившись, говорит Спирину:
– Ну ты, как всегда невовремя, пятнадцать минут до развода.
Замы начинают подобострастно требовать примерить.
Командир великодушно соглашается:
– Ну ладно.
Подходит к зеркалу, по очереди примеряет, выбирает лучшую. Наконец уходит. Спирин, как и всякая тыловая сволочь, хочет иметь от этого хоть какую-то выгоду. Забирает папаху и ретируется, но не на развод, а к себе в кабинет. Из окна выглядывает, как там народ хуеет.
Командир дефилирует вдоль строя, вместе с ним по строю движется неровный гул: «у-у-у». Командиру – как медом по сердцу. И развод не затянется, командир посчитает нескромным долго кружиться в первый день в новой папахе. Разгильдяи знают – никто взыскан не будет. Самые ушлые по-за насыпью линяют на мотовоз, даже если поймают.
– Товарищ полковник, мы обмывали Вашу папаху.
Рука не поднимется.
Последним папаху получил Кизуб, какую дали; к концу СССР шли любые. А Зихаров уже покупал за свои, поношенную.
Сам начвещ должен ходить оборванным, чтобы одним своим видом показывать: на складе ничего нет и быть не может. Чтобы и спросить было стыдно:
– Ты получал что-нибудь весеннее?
«Получить» в прямом смысле слова ничего нельзя, только выбить, вырвать, выменять. Помню, ещё будучи лейтенантом, пошел получать бушлат и ватные брюки (в шинели неудобно в машине ездить). Пришел, сидит кнур – прапорщик Хорошунов (я потом с его сестрой сожительствовал, она думала, что я холост). Прошу бушлат – не дает, сука:
– А нету у меня.
Я вышел, кипя злобой, и тут меня осенило: а если ему на морозе в замок наплевать? Поручил это дело каптёру Жихареву.
– Каждый вечер плюй в замок.
Жихареву было все-равно куда плевать, докладывал с ухмылкой:
– Я полный замок наплевал.
Хотя я всю зиму ходил в шинели, меня грели страдания прапорщика Хорошунова. Дурак, не сообразил механизм соляркой смазать, оборачивал замок газетой и поджигал, а в Казахстане, на вечном ветру, не больно-то разогреешь, это вам не Иркутск. Жалко, зима короткая; на Севере он бы у меня девять месяцев замки грел.
Офицерам обмундирование выдают, как новобранцам в бане. Начвещ объявляет:
– С утра до обеда выдача обмундирования.
Все ненормальные ломятся. Начвещ нарочно дает несуразное: большим – маленькое, маленьким – большое. Тот же Хорошунов всучил мне, лейтенанту, п/ш шестидесятого размера (оно было на мне, как плащ-палатка) и портупею третьего, я мог ею три раза обернуться. Товарищи удивлялись – неужели такие размеры есть в армии? Оказывается – есть. Отец это п/ш на куфайку одевал, говорил: «хороша, не продувает». Все ходовые размеры пропиты на год вперед. Если я раз пять брал себе хорошие штаны, где он на всех наберёт?
Сапоги «Скороход», о.ш. или с.ш. в роту кинут. О.ш. ещё можно носить со слезами на глазах, а с мокрой ноги хрен снимешь: чем больше снимаешь, тем сильнее нога потеет. Двух солдат в жопу толкаешь – стащить не могут. Одному майору головку на голенище оторвали. Чтобы тебя запустили в склад сапоги померять? Ни-ни, только уважаемых людей, остальным через голову кидают, между собой меняются.
В «невыдатной» день получают бастыки; вечером, за чашкой спирта, когда по складу ходишь и выбираешь, что тебе нужно – это уже высшая степень приближенности. Рядом баба из БПК стоит с метром – ушить, подшить; даже фуражки ушивали. Сапоги смотришь, чтобы носки не задирались; ротные умельцы к утру подкуют, резиновые подошвы наклеют. Рубашка чтобы была не с засаленным воротником и просоленными подмышками: какая-то сволочь носила и в кучу кинула. Наша форма в условиях пустыни после ряда стирок превращалась в тряпку, рубашка делалась серо-бело-пятнистой, как гиена. Хорошо, импортные рубашки – пронзительно-зелёные, только светлели; наши, серо-зелёные, были куда хуже.
Так же и обувь: капитан лет под 50 имел привычку менять свои ношеные ботинки на новые. Ношеные прятал в коробку,так же и носки. Запросто мог всучить их лейтенанту при первом получении, если прохлопает ушами.
Основы взаимоотношений офицеров с вещевиками закладывались в местечках «черты осёдлости». Нам, как и героям Куприна, были нужны наличные. Модно было не получать яловые сапоги, брать вместо них по двадцатке и пропивать. Некоторые умудрялись так выписывать по 5-6 пар в год.
Стоило раз получить то, что тебе не положено, как уже залазишь в долги к вещевику, висишь у него на крючке. Он может в любой момент с тебя взыскать, и ты вынужден оказывать ему услуги. Тебе нужна рубашка:
– Выпиши себе две.
– Зачем мне две?
– Всё, иди гуляй, жди своего размера.
Дадут 56-й, будешь ходить, как орангутанг.
Необходимо было сохранять постоянную бдительность при выписке вещевого имущества. Сидят бабы-писаря, получают по девяносто рублей, а вред, исходящий от них, неисчислим. Могут потерять карточку вещевого имущества, засунуть её поглубже в сейф, наслать ревизию.
Смотришь, когда проводилась сверка, если два месяца назад – сосед за это время может и на тебя «навесить», не спи. Например я, как командир роты, обнаруживаю, что не хватает, скажем, 50 простыней или 70 шинелей. Мы пишем на «лопуха»-майора Грищенко, начальника узла связи; 70% – мне, 30% – прапорщику. Когда этот майор переводился в Москву, на нём столько всего висело! Ну не дали ему два оклада (больше за нерадивость не вычтешь), он поплакался. А в Москву не перевести – это накликать на себя беду-проверку. Списали. Прапорщик Остапенко в 1992г. «нанёс ущерб» (украл со склада) на 1 млн. рублей. Спасение ему обошлось в меховую куртку и генеральскую рубашку, прогнившую на спине. Он рисковал тем, что я его пошлю, но я его спас. Перевёл его начальника – начвеща полигона – на Украину. Он прямо заявлял Остапенко:
– Ты меня переводишь на Украину, а я списываю твое имущество.
Ревизия, вскрыв склад с валенками, была поражена количеством моли, вылетевшей оттуда. Из нескольких сотен пар сохранилось лишь несколько, сданных авторотой, так как они были пропитаны бензином.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41