И только О душе моей не поминали они в своих молитвах, как и не поминали о том, кто принудил их к этому святотатству Им не дано было знать всего Да и никому еще не дано было понять, что же и чьей волей вершиться сейчас под ярким лазурным небом.
Повозка тем временем достигла наконец площади, на самом деле это была круглая, вымощенная черным булыжником площадка перед величественным и мрачным собором, слишком, пожалуй, громоздким для такого маленького городка.
Этот небольшое, окруженное словно крепостной стеной плотно прилегающими друг у другу узкими и высокими — в три-четыре этажа домами, с небольшими оконцами-бойницами и торжественным фасадом собора, пространство было на удивление свободным от толпы. Четыре узенькие — ровно на ширину копья — чтобы проезжающий рыцарь мог держать его поперек седла, не задевая стены домов — улочки как каменные ручейки стекались в круглое озерцо площади, по ним и струился полноводный людской поток, но путь ему преграждали конные стражники из свиты герцога и потный, шумный водоворот толпы пенился сотнями людских голов, разбиваясь о широкие мускулистые конские груди. На площадь горожан не пускали. На средине ее, жуткой темной пирамидой высился массивный деревянный столб, равномерно обложенный почти до середины охапками хвороста, вокруг него, словно храня неведомо от кого орудие страшной казни, стояли стражники, рядом с ними, почти неподвижные, темнели фигуры в сутанах-слуги святой инквизиции, коим предстояло, видимо, огласить ее приговор, а в некотором отдалении, прямо у собора — высилась группа всадников в ярких драгоценных одеждах, холеные ретивые лошади под ними не желали стоять не месте, и гарцуя, отступали назад, то и дело задевая копытами ступени собора, казалось, всадники выезжают прямо из темных недр величественного храма, попирая тем самым его святость и власть того, во имя которого он был воздвигнут. Более, как увиделось мне сначала, здесь не было никого..
Главного гонителя и палача своего первым разглядела среди всадников — сейчас он не прятал своего лица, лица прекрасного как и прежде, напротив яркое солнце озаряло его царственный лик, но и великому светилу было не по силам осветить глаза его, огромные, они темнели на лице как две бездонных черных пещеры. Глядя в них ( но так давно это было, что теперь сомневалась я, а было ли вовсе) я всякий раз испытывала головокружение, а за ним — жуткое и восхитительно одновременно чувство то ли падения, то ли полета в неведомую, пугающую и манящую бездну. Теперь оно свершилось наяву, после стольких лет разлуки и тоски, и, лишенная земной оболочки, душа моя парила в этой бездне, бестелесная и безгласная..
Повозка остановилась возле страшного черного столба и двое стражников подхватив безжизненное тело, тяжело поволокли его по деревянным ступеням, шатко пристроенным поверх вязанок хвороста..
Это давалось им нелегко — мертвое тело было неподатливым и начальник караула уже начал покрикивать на солдат, опасаясь высочайшего гнева Толпа к тому же, забурлила сильнее, громче стал ее невнятный гул, всадники препятствующие людскому напору не могли удержать лошадей на месте, всхрапывая и испуганно кося глазами те медленно отступали на площадь, отчего пространство ее сужалось Казалось вот-вот произойдет неотвратимое — людской поток прорвет заграждение и бурля, смете все на своем пути — и стражников, и повозку, и то, что через несколько мгновений должно стать страшным костром святой инквизиции, и своих повелителей-всадников, гарцующих на ступенях собора, а быть может и сам собор, неестественно мрачный, в это прозрачное солнечное утро Но этого не случилось Толпа вдруг, словно повинуясь чьей-то неслышимой команде, смолкла и даже позволила всадникам снова оттеснить себя к прежним границам — двое стражников наконец справились со своим тяжким делом — растерзанное женское тело взметнулось над площадью, стражники торопливо обматывали его толстыми веревками намертво пригвождая к столбу..
То что было некогда мною, последней наследницей славной и могущественной династии, той, кому посвящали сонеты, чьи портреты писали лучшие художники империи, из-за которой прославленные рыцари бились в смертельных поединках, вознеслось теперь над крохотной площадью в маленьком приграничном городишке, изуродованное, одетое в жалкие лохмотья, сплошь покрытые кровавыми пятнами. Голова безжизненно упала на грудь и длинные спутанные волосы грязной пеленой закрыли лицо… Один из служителей великой инквизиции, очевидно, обличенный большею из всех властью, развернул тонкий бумажный свиток и монотонно, но достаточно громко, чтобы слышно было и затаившейся в ожидании страшного зрелища толпе, начал читать приговор Он был краток Судьи мои решили, похоже, не утруждать себя и, более того, тех, кто не без труда сдерживал сейчас на месте горячих ретивых скакунов своих перечислением бесконечных и страшных мои преступлений перед Богом и людьми, сказано было лишь, что уличенная в яром служении Сатане, я даже представ пред всевидящие очи святой инквизиции не раскаялась, а упорствовала во лжи.. и, ожидая смертного часа своего отказалась принять святое причастие, чем более еще подтвердила свою вину и справедливость выдвинутых обвинений Меня приговаривали к сожжению — ничего другого, кроме как предать огню, святая инквизиция и не могла бы сотворить со мной ныне..
Известны ли кому? — по прежнем монотонно, но громко обратился монах к толпе, — какие — либо деяния, слова или иные выражения мыслей преступницы, которые могли бы поставить под сомнение справедливость приговора? Если — да, то молчание его теперь — есть смертный грех перед богом и преступление перед законами великой инквизиции..
— Известны — безгласный вопль сотряс мою парящую в мягкой утренней прохладе душу, — известны Хорошо известны тому, кто сейчас тонкой рукой в светлой кожаной перчатке нервно ласкает гриву своего вороного коня, лицо его, как всегда, при большом стечении народа, величественно и бесстрастно, но душа его, так же как моя, не ведает сейчас покоя и трепещет заточенная в телесной оболочке, раздираемая противоречивыми страстями — мрачной радостью и неуемной тоской Никто не отозвался из толпы Она, по прежнему глухо шумела и волновалась, пугая лошадей.
Инквизитор почтительно приблизился к группе всадников и о чем-то спросил главного среди них-великого герцога, тот нетерпеливо кивнул головой и взметнул вверх руку.
— Палач, делай свое дело, да свершится воля Господня! — прогремело над площадью, — один из стражников, в накинутом на лицо красном капюшоне быстро вонзил в сухие ветки хвороста горящий факел, его примеру последовали другие — пламя огненным кольцом охватив основание пирамиды начало стремительно перемещаться вверх, к ее основанию, словно быстро поползла вверх гигантская змея, неукротимо приближаясь к вершине.
Время не остановилось и не шагнуло вспять — настал страшная минута моей — второй уже за последние несколько часов смерти — языки пламени как свора разъяренных псов набросились на обнаженные ступни безжизненного тела, их огненные клыки немедленно достали и истерзанный подол последнего на этой земле моего жалкого одеяния — пропитанная кровью ткань вспыхнула, огненным саваном охватывая измученное тело и вслед за ней пламя поглотило копну грязных и спутанных, но и сейчас пышных, как и некогда моих волос — оно пылало теперь особенно ярко в своей неумолимой всепоглощающей власти, и искры как вестники свершившегося с громким треском устремились ввысь, в бездонную синеву небес.
По сердцу пришлось ли доставленное ими известие тому, кто безраздельно властвовал в сияющей выси? Ответ на этот вопрос еще не открылся мне в те мгновенья, да и не он занимал сейчас мою несчастную душу, теперь уже окончательно утратившую свою земную оболочку.
Ярко пылающий посреди площади костер обращал сейчас в прах и пепел то, что некогда было моим телом, но не он мучительно и властно приковал к себе внимание души Я наблюдала за палачом своим, боясь пропустить хоть легкую тень, затуманившую его лицо, хоть невидимую морщинку, которая пролегла бы между бровей — мне не дано было проникнуть в мыли и чувства его, как постигала я без труда мысли и чувства любого простолюдина из толпы — и здесь судьба или тот кто подлинно вершил надо мной этот страшный суд не позволил мне приблизиться к тому, во имя чего и совершила я свой смертельный грех — только один, но не те сотни и тысячи страшных преступлений, в которых волей палача моего, обвинила меня святая инквизиция Только одни.
Но и то что увидела я, не смея прикоснуться к его душе и мыслям, потрясло меня и сковало каким-то неведомым ранее холодным ужасом:
— по лицу его текли слезы, ясные и чистые, как слезы младенца, он не скрывал их, словно забыв обо всем, а губы его беззвучно почти, произносили, как молитву, имя Он звал женщину Бесконечная смертельная тоска и дикая боль были в этом зове — и мне известна была тому причина — женщины, которую звал он, жены его — Изабеллы вот уже пять лет, как не было на этой земле Я была тому виною, я, некогда прославленная красавица, а ныне бестелесный призрак лишенный пристанища и страшного успокоения даже в адском пламени.
Светлые слезы неутолимой скорби струились по лицу палача моего и это зрелище было столь нестерпимо, что показалось, мне несчастной, боль телесная вновь вернулась ко мне, а с ней, быть может даровано и отдохновение смерти?
Так наивно вознадеялась я, и рванулась, ища погибели к ревущему пламени костра Но тщетно, взору моему открылись лишь обугленные останки моего тела, которые безобразно корчились, словно сплетясь с языками пламени в страшном дьявольском танце.
И тут в разочарованном гуле толпы — она ожидала от жертвы страшных воплей и проклятий, в реве пламени, в испуганном ржании лошадей, я услыхала тихий смех Вся боль и страдания, телесные и душевные, страх и ужас испытанные мною прежде, вплоть до самых последних нынешних минут — показались мне легкими укусами москитов и девичьими душевными волнениями перед этим тихим смехом.
И увидела я его — на ступенях храма стоял он — и снова сжалась я потрясенная этой великой не правдою, ибо не мог и не смел он находиться под сенью святого крова На ступенях храма, в тени одной из колон стоял он, одетый как обычный зажиточный горожанин или богатый торговец Ни тени улыбки не было на его смуглом словно точеном лице, но это был его смех, тихий и почти счастливый Я это знала, да у него и не было нужды скрываться от меня.
— Господи. — рванулась отчаянно безгласная душа моя Впервые с того страшного момента, когда не свершила еще, нет, но в помыслах своих обратилась я к свершению страшного греха моего, впервые с той поры посмела я обратиться к Создателю, — Господь всемогущий и всесильный, нет мне пощады!
Но отчего позволяешь ты править безраздельно тому, кто попирая волю твою, похищает бессмертные души твоих рабов и обрекает их на страшные муки? Отчего же смеет он, не страшась тебя и слуг твоих, являться уже и под сводами твоего храма? Боже праведный, ты же отец всех сирот! Почему же оставил меня одну в страшный час моего отступничества?!.
Никто не ответил мне — ибо не было мне прощенья.
Волновалась толпа все еще сдерживаемая всадниками, но уже отхлынули задние ряды ее и медленно, словно тая на жаре, что крепчала все заметнее, редели людские реки, а то и вовсе. разворачивались вспять и медленно, разочарованные и угрюмые струились прочь от площади на которой догорал, чадя, страшный костер..
С диким гиканьем умчалась кавалькада всадников, скрылись под величественными сводами. собора монахи и тяжелые мрачные двери его затворились за ними, охраняя святое пространство от греховного дыхания внешнего мира Потоки жары уже опрокинуло на черные круглые булыжники утратившее утреннюю лазурь выцветшее полуденное небо-площадь стремительно пустела..
И никто не обратил внимание как бесшумно появившись из. узкого протока безлюдной уже улочки, на нее вступил человек.
Квартира встретила его ставшим уже привычным неуютом, спертостью воздуха, толстым слоем пыли на мебели, парой грязных тарелок в раковине на кухне, крошках на кухонном столе и пустотой холодильника Казалось, здесь не жили как минимум неделю, а то и две, на самом же деле он покинул свое холодное жилище сегодня утром. и пару дней назад даже проводил в нем какое-то подобие уборки Но так получалось всегда и он никогда не мог объяснить себе( а больше этим никто уже давно не интересовался) почему его жилище моментально обретает черты запустения и едва ли не тлена, как только он покидает его хотя бы не на долго.
Мистика какая-то, — в сотый раз сказал он сам себе и своей неуютной квартире и начал не спеша готовить вечерний чай, в чем не было собственно никакой необходимости — он не был голоден Но ему каким-то образом чудилось, а вернее мысль эта просто сидела у него в подсознании, что если он перестанет вечером пить чай, а утром — завтракать( хотя организм его категорически не желал по утрам никакой телесной пищи, только духовной — в виде свежих газет и утренних телевизионных программ), то квартира и вовсе перестанет принимать его и вернувшись сюда однажды, он просто найдет дверь каким-нибудь дичайшим первобытным, а вернее способом времен гражданской войны и интервенции заколоченной и покрытой — это уже из чисто сказочной области толстым слоем паутины Вот такими были его неосознанные страхи Но к психоаналитикам он не обращался, а самостоятельно причину этих явлений и своих ощущений по их поводу понять не мог.
С чашкой горячего чая, он направился не к письменному столу, как раньше, а в телевизионно-диванное лежбище, где проводил теперь все больше свободного времени, но как всегда остановился возле стены, на которой висели три небольшие старинные гравюры, укрытые от времени за толстыми стеклами Гравюры, собственно, составляли триптих — и это была пожалуй самая ценная, не считая громадной библиотеки, вещь в его доме Вернее, вещь эта была бесценной Три небольшие гравюры — конца шестнадцатого века — как три кадра фотохроники, последовательно запечатлели три разных момента одного события Впрочем, уместнее здесь будет сказать — трагедии, ибо речь шла о казни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25